Лауреат Нобелевской премии по экономике (2008) Пол Робин Кругман (англ. Paul Robin Krugman) родился 28 февраля 1953 г. на Лонг-Айленде (Нью-Йорк) в семье выходцев из Брест-Литовска. Ещё в детстве под влиянием научно-популярных книг Айзека Азимова заинтересовался экономикой и историей. Учился в Йельском университете; доктор философии (1977) Массачусетского технологического института. Преподавал там же, а также в Йеле, Калифорнийском университете (кампус в Беркли), Лондонской школе экономики, Стэнфорде; в настоящее время (с 2000) профессор Принстонского университета.
Давайте сначала поговорим о долгосрочных тенденциях. Я начну с той, которая представляется наиболее важной, если иметь в виду российскую экономику. С точки зрения специализации в мировой экономике Россия, каким бы ни был ее потенциал, — это по-прежнему углеводородная экономика. Это значит, что цены на сырье являются для вас очень важным фактором. Так вот: я полагаю, что мы фактически входим в период долгосрочного повышения реальных цен на сырье.
Несмотря на проблемы, с которыми мы сталкивались в последние годы, сейчас в мировой экономике имеет место рост, обусловленный подъемом развивающихся стран. Если мы посмотрим на динамику реальной цены на нефть, скорректированной с учетом инфляции, за последние 40 с лишним лет, конечно, случались большие колебания. Но с конца 1990-х наблюдается восходящий тренд в реальной цене на нефть — за исключением короткого периода в острой фазе текущего кризиса. И есть все основания полагать, что эта тенденция сохранится. Это восходящий ценовой тренд, обусловленный развивающимися экономиками.
Потребление нефти в развитых странах сейчас не намного больше, чем в 1970-х годах. Но в потреблении развивающихся стран — существенный рост, и он продолжается. В этой части мира два миллиарда человек находились за рамками современной экономики. Сейчас они входят в нее. А когда люди входят в современную экономику, что они делают? Они начинают пользоваться электричеством, ездить на автомобилях. И все это, естественно, приводит к повышению спроса на сырье.
Такова долгосрочная картинка. На протяжении ближайших 20 лет основная тенденция будет связана с ростом спроса на сырье. В том числе произойдет смещение экономического центра тяжести в мире. Он будет сдвигаться от Западной Европы и США в сторону Азии.
Однако в течение следующего года и, вероятно, в течение следующих пяти лет главный сюжет будет несколько другим — усугубляющиеся экономические проблемы в развитых экономиках. И это будет весьма впечатляющий сюжет.
О природе кризиса
Многие говорят: это не Великая депрессия. Да, сейчас все обстоит не так плохо, как это было в 1930-е. Но это не снимает проблему. Мы пережили исключительно тяжелый кризис. Причем отскок не выглядит убедительным. И во многих отношениях мы в начале 2012 года не так далеко отстоим от кризисной ситуации 2008 года.
Почему этот кризис оказался таким серьезным? Когда все началось, в центре дискуссий находилось то, что принято называть высокоскоростными элементами этого кризиса. То есть кризис финансовой системы. Но прошло полгода, и существенные проблемы, связанные с нарушениями работы финансовых рынков, закончились. Однако стабилизация финансовой системы не привела к устойчивому восстановлению экономики. Проблема заключается не только в банках, проблема гораздо шире. Это проблема избыточного долга.
Есть такой термин: «момент Мински». Хайман Мински был неортодоксальным экономистом — сейчас его считают пророком. Он в свое время высказал очень простую вещь, и это все сбылось. Когда экономика спокойная и стабильная, люди начинают верить, что большой уровень задолженности — это безопасная вещь. Но рано или поздно долг вырастает настолько, что экономика теряет стабильность и становится крайне уязвимой. Наступает момент — «момент Мински», — когда люди вдруг осознают, что долг — это на самом деле рискованная штука. И это осознание приводит к самопорождающемуся экономическому кризису. Знаете, это как в старых мультиках: персонаж бежит, бежит, затем прыгает со скалы, но при этом семенит ногами в воздухе так, как будто продолжает бежать, а потом смотрит вниз — и только тогда падает. И мы точно так же. Вроде раз, раз, раз, долг растет, потом смотрим вниз — Господи ты, боже мой! — и падаем. Вот это произошло в западных экономиках.
С начала 2000-х годов темпы роста задолженности домохозяйств ускорились, что привело к надуванию пузыря на рынке недвижимости. В 2008 году наступило прозрение. Хотя мы после 2008 года стабилизировали банковскую систему, но бремя долга никуда не делось.
К чему это приводит?
К тому, что возникает существенное падение в желании частного сектора тратить деньги. А если каждый пытается одновременно потратить меньше денег, тогда доходы каждого падают, потому что мои траты — это ваш доход, и наоборот. Если все будут тратить меньше, то кто купит нашу продукцию? Так возникает рецессия. Обычно, если это происходит, у нас есть ответ: кредитноденежная политика. Центробанк урезает ставку, это побуждает тратить больше. Но у этой политики есть свои границы. И эти границы называются «ноль». Нельзя ставку рефинансирования опустить ниже нуля. Именно это и произошло.
С точки зрения баланса сбережений и инвестиций до наступления кризиса ситуация в США в общем-то была сбалансированной — сбережения домохозяйств и свободные средства корпораций использовались для инвестиций в частном секторе. Был некоторый дефицит, но он был незначительным. Потом наступил кризис, и внезапно частный сектор США стал тратить на триллион долларов в год меньше, чем он зарабатывает. Но, к счастью, у нас есть правительство, и правительство залезло в большой дефицит, который, в общем-то, скомпенсировал это положительное сальдо частного сектора.
Естественно, люди стали опасаться, что будет с этим дефицитом госбюджета. Однако для тех, кто знаком с моими работами, не будет неожиданным, что, с моей точки зрения, эти опасения сильно преувеличены. В государственных дефицитах проявляется стабилизирующая роль правительства, и именно по этой причине мы избежали полномасштабного повторения Великой депрессии 30-х годов.
Но все равно сейчас американская экономика функционирует на уровне, который примерно на 7% ниже ее потенциальных возможностей. Что касается Европы, эта цифра могла бы быть даже больше. В принципе по триллиону долларов в год и с той, и с другой стороны Атлантического океана. Ну и несколько сотен миллиардов Япония. То есть в целом на 2,3—2,4 триллиона долларов в год ВВП мировой должен быть больше, чем сейчас. Но есть еще более важная вещь — огромная безработица. В 2007 году было тоже достаточно много безработных американцев, но лишь очень немногие не имели работы больше года, а сейчас у нас 4 миллиона безработных, которые без работы уже больше года. И социальные последствия этого, конечно, очень серьезные, как и экономические последствия в долгосрочной перспективе.
Европа
Все это весьма печально, но есть и дополнительные проблемы. Не в США, а в Европе. Европа столкнулась с аналогичным кризисом, что и США, но при этом есть дополнительный минус. Это не единая страна. В Европе произошел дифференцированный кризис.
К глубокому сожалению, европейские лидеры, преимущественно немцы, решили, что знают, в чем проблема. На самом деле европейская проблема заключается в том, что, когда они создавали в 1999 году евро, многие считали в то время, что со страновыми рисками покончено и все страны еврозоны могут считать себя защищенными. Греческие, испанские облигации продавались практически с теми же самыми процентными ставками, что и немецкие. То есть процентные ставки сильно упали на периферии Европы. И, естественно, на юге Европы — в Греции, Испании — это привело к росту потребления. В Греции это были государственные расходы, но во всех остальных странах это были расходы частного сектора. Например, бум жилищного строительства в Испании, потребительский бум.
Следствием этого стал большой дефицит счета текущих операций в южных европейских странах. А с другой стороны, у Германии очень высокое положительное сальдо торгового баланса. И это неравновесное положение больше невозможно поддерживать.
Проблема Европы заключается в том, что нужно повернуть вспять тот процесс, который разворачивался в период между 1999 и 2007 годом. Испании нужно уменьшать дефицит, Германии уменьшать положительное сальдо. Это сложно. Потому что сейчас испанские товары, рабочая сила переоценены в сравнении с немецкими. Как это привести к соответствию? Было бы легче, если бы сохранились национальные валюты, но сейчас везде евро. Что предполагает дефляцию. Но дефляция — это очень дорогая мера: у вас становится меньше доходов, а долговое бремя остается неизменным. Истории успеха здесь быть не может в принципе.
Европа отказалась даже признать суть проблемы. Точка зрения Германии такая. Они говорят: «Смотрите, у нас были экономические проблемы в конце 90-х, мы все скорректировали, у нас возникло положительное сальдо, мы вернулись к процветанию. И мы хотим, чтобы все делали то, что сделали в свое время мы. Мы хотим, чтобы у всех было большое положительное сальдо». Но немцы нам не сказали, а как называется та другая планета, куда мы будем экспортировать свою продукцию, чтобы у всех было высокое положительное сальдо. Это бессмысленно.
И сейчас они в основном концентрируют свое внимание на решении проблемы суверенной задолженности. Да, действительно, это очень серьезный кризис госдолга. Но неверно то, что избыточные госзаимствования стали причиной этого кризиса. За исключением Греции в остальных странах не высокий госдолг привел к этому кризису. Кризис именно в частном секторе — он спровоцировал кризис в госсекторе.
Мало того что проблема суверенной задолженности неправильно понимается, но она в этом регионе имеет особо сложный характер. Страны, у которых своя валюта, могут заимствовать в собственной валюте, и у них нет проблем, даже если очень большой дефицит. Например, несмотря на большой бюджетный дефицит, стоимость заимствования для США не увеличилась, а снизилась. Сейчас реальные ставки даже отрицательные. То есть люди готовы платить американскому правительству, чтобы держать у себя эти облигации, потому что казначейские бумаги рассматриваются как надежные, защищенные, а инвестиционные перспективы в частном секторе выглядят, прямо скажем, бесперспективными и рискованными.
Поэтому свободные избыточные средства ищут защищенную тихую гавань — американские казначейские бумаги. Примерно то же самое в Великобритании. Япония продолжает иметь возможность занимать деньги очень дешево, несмотря на то что уровень госдолга превысил 200% ВВП, хотя чистая задолженность там не так высока.
Так что в сущности ситуация выглядит так, что в основном перспективы очень мрачные у частного сектора.
Почему же мы не видим более эффективной политики? Настоящая проблема развитых стран — недостаточные расходы. И на определенном уровне решение этой проблемы не выглядит чем-то очень сложным. Ведь это даже не только просто, но и приятно — тратить больше. Но проблема заключается в том, что рост расходов должен начаться с государства. А вот этого, к сожалению, не происходит — по политическим соображениям. В Америке сейчас политический тупик и интеллектуальное смятение. Многих заботит бюджетный дефицит, и как-то получается, что безработица их не волнует. И при этом у нас сейчас война между партиями идет. Именно политическая система должна порождать правильную политику, и именно там сейчас все заморожено.
В Европе проблема в том, что это разные страны. Испанцы, итальянцы не могут тратить, немцы не хотят, то есть они парализованы, но по-разному. Опять же, многие путают проблему. Они говорят, что это проблема с госдолгом, но проблема в другом.
Виноваты ли США в проблемах остального мира?
Как все это сказывается на остальном мире?
Несколько слов об инфляции. Мы напечатали огромное количество денег, но это не совсем верно. Верно то, что в банковские резервы было добавлено огромное количество денег, в денежную массу, которая находится в обращении в США. Многие считают, что это приведет к огромной инфляции. Но им можно было бы возразить, я, собственно, это и говорил: пока ставка рефинансирования ноль, оснований для инфляции нет. Банки и население, получившие дополнительные средства, просто сидят на этих деньгах. Эти деньги в данных обстоятельствах — просто форма богатства, это уже не фактор создания ликвидности. За вычетом волатильных1 компонентов базовая инфляция сейчас в США ниже 2%.
Многие развивающиеся страны считают, что они стали жертвами политики США. Что США печатают все эти деньги, а у других из-за этого проблемы. Фактически произошли две вещи. Первая. Есть некий денежный поток, который сейчас направляется на развивающиеся рынки. И это привело к существенному укреплению обменных курсов в ряде этих стран. В Бразилии, пожалуй, самая показательная ситуация — там относительно открытый рынок. Все эти деньги, они ищут место, где можно получить больший доход, чем по казначейским обязательствам США. Соответственно, идут вложения в Бразилию, реал начинает расти, страдают их экспортные отрасли, они сердятся и говорят: вот вы начинаете против нас валютные войны. Это неправда. Проблема не в кредитно-денежной политике ФРС2, проблема в том, что в Европе, в США сейчас депрессивная экономика. И в таких условиях деньги ищут то место, где можно больше заработать.
Бразильцы все еще недовольны и продолжают обвинять моего бывшего коллегу по Принстонскому университету Бена Бернанке. Но причина проблемы в депрессивном состоянии американской и европейской экономики, а не в монетарной политике США.
Вторая проблема, вызывающая большое беспокойство, заключается в том, что, хотя в развитых странах ничего не происходит с точки зрения базовой инфляции, во всем мире произошло существенное повышение цен на сырье с конца 2010 года. Это привело к существенной инфляции потребительских цен во многих странах мира. В основном это проблема развивающихся, а не развитых стран. Во многом из-за того, что часть проблемы связана с ростом цен на продовольственные товары, а они составляют гораздо большую часть потребительской корзины в развивающихся странах.
Ваш премьер-министр тоже обвинял США в хулиганстве — в экспорте инфляции во все страны мира. На самом деле произошло другое. В мировой экономике в целом произошел отскок, развивающиеся страны после года кризиса возобновили быстрый рост. Мировая экономика сейчас растет. Это, собственно, возвращает нас к началу моей лекции. Вот эта стабильная тенденция роста реальных цен на сырье. Даже несмотря на то, что развитые страны сейчас остаются в сложной ситуации, мировая экономика в целом растет достаточно быстро благодаря развивающимся рынкам. Это значит, что спрос на сырье вернулся.
1 Волатильность (от англ. Volatile – изменчивый, непостоянный) – неустойчивость, нестабильность, высокая степени изменчивости рыночной конъюнктуры, спроса, цен
2 Федеральная резервная система США
Что нас ждет?
Страхи, что может наступить повторение 2008 года, еще какой-то кризис, преувеличены. По сути дела, мир функционирует. Что может пойти не так?
Очень многое может пойти не так. Меня больше всего беспокоит не столько риск серьезных финансовых потрясений, сколько политические и социальные последствия нынешней ситуации. Подумайте о безработице: 23% в Испании, 19% в Греции…
Да, ситуация пока выглядит хотя и не очень благополучной, но достаточно стабильной, однако это только до поры до времени. Мы можем столкнуться с острыми проблемами, если что-то не изменится с экономической точки зрения.
Я считаю, что ключевая проблема — это еврозона. При всех моих опасениях, касающихся Америки или возможности схлопывания пузыря в Китае, главная проблема именно в еврозоне. Такое ощущение, что там сейчас ситуация может развиваться в двух направлениях. И то и другое абсолютно нереально. Первое — распад евро. Это будет просто катастрофа. И если поговорить с европейцами, они понимают, насколько это будет плохо. Потому что евро — это, в сущности, высший политический проект Европы. Создание европейского единства, мира и демократии — вот в чем суть этого проекта.
И этот проект просто нельзя завалить. Но когда начинаешь им говорить о том, как заставить его заработать, что Германии следует больше тратить, Европейскому ЦБ проводить более агрессивную политику и, возможно, допустить более высокую инфляцию, чтобы страны-должники смогли выбраться из кризиса, в ответ слышишь: можно сколько угодно говорить о решениях, но это невозможно, их все равно никто не станет рассматривать.
Вот такие две невозможные вещи, каждая из которых будет иметь последствия для всего мира. Одна из них произойдет, но я не знаю, какая из них. Поэтому все будет очень увлекательно. И вот я как профессиональный экономист этому радуюсь, с одной стороны. А как гражданин мира очень сильно беспокоюсь. Это очень сложное время. Но, надеюсь, в конечном итоге все выправится и будет хорошо.
После лекции
Вопрос из зала: Для того чтобы правильно лечить болезнь, нужно правильно поставить диагноз. Не считаете ли вы, что проблемы американской экономики намного глубже и имеют более фундаментальный характер?
Кругман: Давайте сделаем небольшой экскурс в историю, потому что многие из нас анализируют то, что было в 1930-е годы. В то время многие часто говорили, что это поистине фундаментальный кризис. Капитализм больше не работает. Рабочая сила не соответствует потребностям экономики. И вы можете найти статьи 1930-х годов, где пишут, что у американских рабочих недостаточно навыков и знаний для современной экономики и нет никакого способа вернуть им экономическую активность. И вдруг внезапно появился большой проект государственных расходов, известный также под названием Вторая мировая война. И вдруг внезапно все нашли себе работу. И пришлись как раз таки ко двору. И когда закончилась война, задолженность частного сектора в реальном выражении снизилась существенно. И вдруг у нас возникла нормально функционирующая экономика. Да, были определенные проблемы. Но вот что Кейнс говорил про Великую депрессию: проблема в том, что у вас аккумулятор сел в машине. Нужно менять аккумулятор, машина-то нормальная. Именно это и происходит. Проблема серьезная, но обусловлена очень незначительными причинами. Мы могли бы ее решить, если бы у нас была политическая воля и правильное понимание. Вместо этого у нас есть то, что есть. На самом деле это проблема интеллектуального плана, а не какие-то глубокие структурные проблемы экономики.
Вопрос «Однако»: В одной из своих статей вы написали, что для решения проблемы рецессии Соединенным Штатам нужна масштабная программа общественных расходов — финансовый эквивалент Второй мировой войны. Каким вы видите политический эквивалент такого финансового эквивалента?
Кругман: У нас решаемая проблема. Мы имеем экономику с недостаточным спросом. У нас есть правительство, которое могло бы тратить, у нас имеется набор необходимых инфраструктурных проектов. У правительства есть возможность осуществлять займы очень дешево. Так что если присесть за учебник экономики, самое время строить дороги и мосты, расширять широкополосный Интернет и так далее.
Очевидно, что сейчас мы политически на это неспособны. Многие люди в политической элите решили, что проблема носит фискальный характер и что нужно сокращать расходы, вместо того чтобы тратить. Во влиятельных кругах у политики стимулирования сейчас нет поддержки. В последние два года консенсус в Вашингтоне — это про то, что нам делать с дефицитом, а должен был бы быть про то, что нам делать с занятостью.
Частью имиджа США всегда был здравый смысл, что мы страна, в которой люди могут работать сообща. Так было, но мы больше не такие. Мы теперь страна невероятно острых политических конфронтаций. И в таких условиях тяжело проводить политику.
Скоро выборы. Они, возможно, могли бы разрешить эти политические вопросы, но, скорее всего, не смогут. Для этого одна сторона должна была бы одержать по-настоящему убедительную победу над другой. А это не выглядит вероятным.
Конечно, с моей точки зрения, республиканцы, даже если они получат убедительную победу, имеют такие неправильные взгляды, что это будет катастрофой для экономики. И хотя я думаю, что президент Обама, наверное, будет переизбран, у него, скорее всего, не будет мандата достаточной силы, чтобы преодолеть сопротивление оппозиции. Конечно, все может быть. В принципе возможно, что Обаму переизберут, демократы вернут контроль над конгрессом и что шок, который испытают республиканцы от поражения, будет достаточен, чтобы их утихомирить. И тогда у нас будет второй шанс провести действительно эффективную политику. Но если быть реалистами, это десятипроцентная вероятность. А если будет не так, мы будем тащиться дальше. Очевидно, эта ситуация не может не беспокоить. Если вспомнить о 13 миллионах безработных, из которых 4 миллиона — более года; и почти никаких перспектив для проведения экономической политики, которая могла бы как-то это поправить.
«Однако»: Возвращаясь все же к программе общественных расходов — как вы ее себе представляете?
Кругман: Ну есть длинный список несделанных, но необходимых проектов. Например, высокоскоростные поезда. Крупные инициативы в технологиях. Но у нас также, например, большой недостаток проектов в водоснабжении и канализации. Они, может, не выглядят гламурно, но нам очень нужны инвестиции в эту инфраструктуру. Дороги. Обычные железные дороги. Одно дело — иметь поезда со скоростью 300 миль в час, это все здорово, но у нас полно поездов, которые ходят со скоростью не более 30—40 миль в час, из-за того что полотно не модернизировано. Так что многое тут очевидно. Существует еще вопрос времени. Мне кажется, было очень большой ошибкой, когда три года назад решили, что только расходные проекты ближайших года-двух заслуживают рассмотрения. Очень маловероятно, что наши экономические трудности закончатся и через три-четыре года. Так что пригодился бы более широкий набор проектов.
Это непростая тема, потому что Америка — огромная страна со сложной экономикой, но многие вещи напрашиваются. Дайте мне полтора триллиона долларов, чтобы потратить их в ближайшие три года, и мы найдем способ сделать это с пользой.
«Однако»: А почему вы сравнения проводите со Второй мировой войной?
Кругман: Вторая мировая — это была огромная программа расходов. Не обязательно иметь такую же большую — на пике военные расходы составляли больше 40% ВВП. Это не нужно. На самом деле, если посмотреть на восстановление экономики, оно полностью произошло прежде, чем США вступили в войну. Уже строительство военных лагерей для подготовки солдат было большим проектом. Еще до вступления в войну мы продавали военное оборудование британцам и расширяли его производство. Эти расходы составляли примерно около 8% ВВП, и они обеспечили полное экономическое восстановление. Нам и столько сейчас не нужно, это не Великая депрессия, мы не так глубоко в кризисе. Дайте 3% ВВП, и это было бы практически достаточно. Так что не стоит думать, что нам нужен военный уровень мобилизации, ничего подобного, нам нужна одна десятая от него. Но это больше, чем то, на что мы были способны до сих пор политически.
