Когда я слежу за новостями с Украины, мне на ум приходят не майданы и аншлюсы, а события польского восстания 1863 года, одного из ключевых эпизодов русской истории XIX века.
При попустительстве петербургских либеральных бюрократов, при сочувствии и готовности к вооруженному вмешательству всей Европы поляки подняли мятеж в Царстве Польском и попытались уйти в независимость не только сами, но и вместе с Белоруссией и Украиной, возвратиться к границам до первого раздела Польши 1772 года.
Просвещенная польская интеллигенция, слушавшая Шопена и читавшая Мицкевича, состояла чуть более чем полностью из жестоких крепостников, считавших подчиненных им русских православных крестьян (предков нынешних украинцев и белорусов) за «холопов» и «быдло». Никто даже не мог представить, что этих темных, забитых людей нужно спрашивать, хотят ли они уйти из-под власти русского царя под власть повстанческого ржонда.
Когда мужики или православные священники пытались возражать, к ним просто приезжали польские «жандармы-вешатели» (иногда это были католические ксендзы). Что они делали с людьми — понятно из названия.
Российская интеллигенция, вдохновляемая Герценом, который требовал убивать «гадких русских солдат», дружно скандировала «За вашу и нашу свободу!», омывала отправляемых в Сибирь польских заводил слезами и объясняла всем, что отвратительная азиатская Россия не имеет права порабощать и удерживать возвышенный европейский народ.
Даже некоторые запутавшиеся славянофилы рассуждали о «двух правдах», одна из которых — польская. Но страшнее всех была либеральная бюрократия. Эти лица в расшитых мундирах испытывали 100-процентное чувство классовой солидарности с мятежной польской аристократией и очень хотели понравиться Европе, удостоиться похвалы в парижской газете и комплиментарного отзыва в лондонском клубе. Русского народа в Западном (Белоруссия) и Юго-Западном (Украина) краях для них не существовало — всё это была Польша.
Узнаваемая картина — не так ли?
Особенно этот мотив: «Если Украина когда-то и была Россией, сейчас это давно уже другой мир, они европейцы, мы евразийцы, тут ничего не изменишь и не переучишь, смиритесь».
Как противостоять этому шепотку, научит нас пример Михаила Николаевича Муравьева-Виленского, руководителя не только подавления мятежа, но и восстановления русского характера Западного края. Чтобы понять историческое значение деятельности Муравьева достаточно сравнить сегодняшнюю Украину и сегодняшнюю Белоруссию — твердую в православии, верную стратегическому союзу с Россией, говорящую по-русски.
Несколько раз пытавшиеся убить Муравьева мятежники, а за ними и русские нигилисты хотели прозвать Муравьева «Вешателем» — это чистая клевета. За всё время его правления казнено было 128 мятежников. Убито мятежниками русских солдат и гражданских лиц более 3 тыс.
Основой политики Муравьева были не репрессии, а «возвышение русской народности и православной веры». Он сделал ставку на простого русского мужика в его споре с паном. А этого больше всего боялась петербургская бюрократия. Русские старообрядцы под Динабургом (Даугавпилсом) изловили графа Плятера, напавшего на русский военный конвой, схватили его и начали жечь имения мятежников. Только тогда в Петербурге, где 2 года перед этим не обращали внимания на мятеж, заверещали об «ужасном русском бунте».
Прибыв в Динабург, Муравьев Плятера расстрелял, а староверов наградил, и это стало примером для всех крестьян Западного края.
Главная война Муравьева велась не в Вильне, Гродно и Минске, а в Санкт-Петербурге — с теми, кто был уверен, что Западная Россия — это Польша. Муравьев доказывал, что это исконно русские земли, что они ополячены при попустительстве самого российского правительства. Что «великая польская цивилизаторская идея» на деле состоит в том, чтобы взять другой народ — русских — и превратить его в поляков второго сорта при помощи совращения в католичество и унию, насаждения латинского алфавита, обожествления польского пана.
Организаторы мятежа не брезговали даже тем, что отнимали у крестьян лучшие земли, якобы по распоряжению царя, а затем обещали их вернуть в награду за участие в мятеже.
Всему этому Муравьев противопоставил систему управления, которую «прогрессивные» журналы называли «жестокой русификацией», но которая просто восстанавливала русский народ в его правах — делала его гражданской опорой государства. Дома помещиков, на территории которых орудовали вешатели, разрушались.
Имения мятежников конфисковались и разделялись между русскими крестьянами, получившими свой суд, свое самоуправление и народные школы на русском языке. На собиравшиеся за участие в мятеже штрафы содержались православные священники. Реставрировались в православном духе старые храмы и строились новые. На свои средства Муравьев закупил 300 тыс. нательных крестов и раздал их крестьянам.
Началось изучение фольклора и культуры белорусской части русского народа. Вместо польских чиновников-саботажников привлекались молодые русские, горевшие одновременно патриотическим чувством и желанием защищать народ от угнетения.
«Русская революция» в Западном крае оказалась одновременно национальной и социальной.
Муравьев действовал, опираясь на русское общественное мнение. Рупором его политики был публицист Михаил Никифорович Катков, ведший за собой московское дворянство и интеллигенцию. А в Петербурге великий Тютчев язвил иронией либералов, прося у них прощения, что «русского честим мы «людоеда», мы, русские, Европы не спросясь».
Всего за несколько месяцев под водительством Муравьева Запад и капитулянты в самой России обнаружили сплоченное, патриотичное, проникнутое национальными началами общество. И вот уже канцлер Александр Михайлович Горчаков, в твердой уверенности в тыле, дал публичный отпор требовавшим раскола России державам. О европейской интервенции и расчленении России пришлось забыть.
А историческая результативность действий Муравьева была столь велика, что изменить русско-белорусскую идентичность не удалось даже за два десятилетия в независимой Польше Пилсудского.
Перед нами очень важный урок для сегодняшнего дня.
Во-первых, разрыв русского народа на части, всё это «никогда мы не будем братьями» — это скороспелый проект конструирования новой антирусской нации. Так же как и полонизация Западной Руси в середине XIX века, — это лечится грамотной и решительной национальной политикой на возрождение того русского культурного ядра, которое лежит в основе культуры даже тех, кто подвергся украинизации.
Никакой необратимости в уходе в антирусские «европейцы» нет.
Во-вторых, живой и сильной идее может противостоять не бюрократическое манипулирование и квазирациональный расчет, а только живая и действующая идея. Русофобии и европейничанию евромайдана может противостоять только идея русской православной цивилизации, верности родному языку, своему народу, общей исторической памяти и каноническому православию.
Достаточно посмотреть на крепость Славянск, на нечеловеческую эффективность закрепившихся там партизан, которых западные журналисты описывают как «русских православных фундаменталистов», чтобы понять как властна подлинная идея и насколько жалки по сравнению с нею пляски украинских националистов.
В-третьих, пример Муравьева и Каткова показывает, что рецепт несокрушимости России — в союзе национальной государственной бюрократии и национального гражданского общества. Там, где у государственных деятелей нет национальной составляющей, — настроения русского общества оказываются лишь еще одним из голосов критического концерта оппозиции.
И напротив, без поддержки (именно поддержки, а не медийной симуляции) национального общественного мнения, прессы, интеллигенции национальная бюрократия быстро падет в неравном бою с космополитической, имеющей своим тылом весь Запад. Бюрократию, опирающуюся не на национальное начало, а на «как бы чего не вышло», просто сомнут.
Деятельность Муравьева, старого, уже умиравшего человека, инвалида — тяжело раненного в Бородинском сражении, продолжалась всего два года (1863–1865). Ее плодами Россия пользуется уже полтора столетия. Целые сектора нашей стратегической обороны возникли благодаря его усилиям.
И тем обиднее, что народу его имя сейчас неизвестно, интеллигентный обыватель судит о нем по клевете Герцена и нигилистов, нет ни памятников, ни глав в учебниках — там, где должны быть, особенно для наших чиновников, целые уроки.
Источник Версия для печати