Четверть столетия тому назад произошли события, с которыми многие связывали надежду на окончание режима, воцарившегося в нашей стране в результате разразившейся век назад катастрофы. Но были ли действительно события двадцатипятилетней давности новой вехой в нашей истории, привели ли они к реальному демонтажу социалистической системы? Для ответа на этот вопрос необходимо, прежде всего, уяснить, а что же произошло в России 100 лет назад.
Что случилось в главном, безотносительно к лозунгам, символам и пропагандистской риторике участников тех событий и их идейных последователей? Этому можно посвятить сотни и тысячи томов углубляющихся в самые мелкие подробности исследований. Но если осветить всё случившееся в двух словах, схематично, произошло следующее – в результате руководимого историческими врагами православия и самодержавия заговора в России произошел государственный переворот. Традиционная для нашей страны, проверенная тысячелетней историей в отношении всех её преимуществ и недостатков монархическая форма правления была заменена республиканской.
Переворот этот был восторженно принят и поддержан так называемой «общественностью». Частью российского населения, не только самовлюбленной до самонадеянности, но и, в своем некритическом стремлении слепо копировать чужие образцы, совершенно далекой от адекватного восприятия российских реалий. Российская империя была действительно самой динамично развивающейся страной мира. Проводимые самодержавной властью социальные и экономические преобразования были беспрецедентны и в основном успешны. Монархия, удерживая бюрократию, состоящую частично из той же самой «общественности», в рамках её служилой функции, прилагала все силы к формированию нового социального слоя. Через разрушение сельской общины, ставшей к началу XX века тормозом в социальном и экономическом развитии страны, Россия уверенно шла к созданию свободного сельского хозяина – частного собственника земли, применяющего к ней собственный же труд. Несмотря на бурный рост промышленности, в ближайшие от начала аграрной реформы десятилетия класс таких сельских хозяев должен был составить большинство населения страны. И, будь у России эти десятилетия, ни о каком изменении формы государственного правления не могло бы быть и речи. Притязания бюрократии на верховную власть были бы заблаговременно блокированы активной позицией народного большинства, видящего в лице монарха защитника своих интересов от покушения на них со стороны жаждущего самовластия чиновника.
Однако, Россия была лишь на первом этапе (пусть и в конце его) того большого рывка, который обеспечил бы ей решающее слово в вопросах мировой политики, в выполнении функции пресечения глобального апостасийного процесса. Темпы формирования нового социального слоя хотя и были высоки, но для нейтрализации бюрократических чаяний относительное число его представителей даже формально-юридически было явно недостаточным. В подобных обстоятельствах, при отсутствии необходимо многочисленного организованного социального слоя, являющегося носителем идеологии, психологии и практического опыта хозяйственной свободы, требование замены монархии республикой было, безусловно, преступным. Такая замена не могла не привести к установлению бюрократической диктатуры. Более того, она не могла не повлечь логического завершения политического самовластия бесконтрольного государственного аппарата его экономическим господством, т.е. к неизбежной смене либерализма социализмом. В результате после непродолжительного периода власти февралистской бюрократии «общественного доверия», вернее, периода сдачи ею своих полномочий, к власти закономерно пришла большевистская бюрократия открытого террора. В стране началось «строительство светлого будущего».
Социализм – это не красные флаги, не мавзолей, не названия улиц и площадей, не безразличие к национальной принадлежности чиновников. Суть социализма – тоталитаризм, экономическая диктатура бюрократии (при классическом социализме бюрократия называла себя номенклатурой). Еще до смены либерально-демократической бюрократии люмпен-бюрократией социалистической главный идеолог последней в статье «Сумеют ли большевики удержать власть» заранее предопределил многие действия и акции, которые в обозреваемый нами период были осуществлены практически: «Хлебная монополия, хлебная карточка, всеобщая трудовая повинность является в руках… государства… самым могучим средством учета и контроля... Это средство контроля и принуждения к труду посильнее законов конвента и его гильотины. Гильотина только запугивала, только сламывала активное сопротивление, нам этого мало… Нам надо заставить работать в новых организационных государственных рамках. И мы имеем средство для этого... Это средство – хлебная монополия, хлебная карточка, всеобщая трудовая повинность… От трудовой повинности в применении к богатым власть должна будет перейти, а вернее одновременно должна будет поставить на очередь задачу применения соответствующих принципов к большинству трудящихся рабочих и крестьян».
Иными словами, главный способ экономического господства бюрократии – принудительный труд, товарный дефицит и централизованное распределение общественного продукта. В идеологии социализма это называется «приоритетом государственной собственности на средства производства».
Классическая система этой социально-экономической модели просуществовала без малого три четверти века. Двадцать пять лет назад гибельность социализма стала очевидной для самой партийной, советской, хозяйственной и прочей номенклатуры или хотя бы для значительной её части. Система принудительного труда обусловливала его чрезвычайно низкую производительность. Кастовость социальной структуры, отсутствие реальной материальной заинтересованности и жизненных перспектив для массы действительных созидателей материальных благ, ощущение ею крайней несправедливости распределения результатов её труда, несмотря на небывалую напряженность ресурсов страны, привели, в конечном итоге, к полной несостоятельности социалистической системы в экономическом соревновании с системой хозяйствования, основанной на частной собственности на средства производства и рынке труда.
Экономическая несостоятельность с необходимостью выявила и политическую, идеологическую, социальную и прочую несостоятельность классического социализма. В конце седьмого десятилетия своего господства номенклатура стала всё более и более это осознавать. Но социализм – это не только общественно-экономическая модель, это – привитое целым поколениям практикой её реализации психологическое состояние, своего рода психологическое заболевание, болезненное влечение, в первую очередь, номенклатуры, к социальному паразитированию. Подобно наркоману, номенклатура, даже, когда сохранение социализма ясно воспринимается ею как опасность для своего даже и физического существования, признавая эту опасность на словах, оказалась неспособна предпринять какие-либо действенные меры по устранению такой опасности. Как показал опыт перестройки, всё, на что оказалась способна тогдашняя номенклатура, свелось к попытке «говорения иными языками» с не более понятным для аудитории сурдопереводом.
Очевидная невозможность для бюрократии нейтрализовать опасность для своего всевластия простым манипулированием лозунгами о человеческом факторе и гласности привела к смене политических декораций (и деклараций), двадцатипятилетие которой и приходится на текущий, 2016-й год. Именно в этом году отправили в музей самый знаменитый московский памятник Дзержинскому, красный флаг заменили дореволюционным триколором, запретили Коммунистическую партию Советского Союза, а её «руководящие структуры» назвали в президентском указе антинародными. Именно в этом году канул в Лету Союз Советских Социалистических Республик. Чуть позже в стране были созданы и зарегистрированы десятки политических партий, в том числе с весьма далёкими от политики экзотическими названиями. В самом государственном аппарате, особенно на его верхушке, была проведена заметная ротация кадров. Однако, главное в тех и последующих событиях не то, что произошло, а то, чего сделано не было.
Главное из того, что не было сделано – это то, что не было сколько-нибудь поколеблено ни политическое, ни, тем более, экономическое господство бюрократии.
Политические партии, аппарат которых составил часть той же самой бюрократии, оказались издевательской формальностью. Профсоюзы, которые по идее должны были обеспечить создание рынка труда, стали формальностью даже большей, чем во времена «школы коммунизма». Проведенная бюрократией в собственных интересах приватизация, во многом фактически безвозмездная, к созданию массового социального слоя носителей идеологии, психологии и практического опыта экономической свободы не привела. При этом, значительная часть имеющих бюрократическое или даже криминальное происхождение субъектов народного хозяйства привержена идее, согласно которой стратегическим ресурсом является силовой потенциал, а не свобода труда и капитала. Часть хозяйствующих субъектов, вдохновителем создания которых явилось новое, формально рыночное законодательство, оказалось под контролем бюрократии благодаря так называемой административной ренте, т.е. коррупции.
Коррупция – именно этот способ бюрократического распределения материальных благ стал новым словом в системе бюрократической диктатуры. От обыкновенного, тысячи лет существующего взяточничества она отличается тем, что учитывая её масштабы и принципиальную безнаказанность (здесь бюрократия уподобилась змее, кусающей свой хвост – укусить кончик хвоста может, но съесть саму себя – нет), коррупция стала способом экономического господства.
Если в условиях классического социализма «продовольственной диктатуры» бюрократия осуществляла изъятие национального продукта централизованно и распределяла его сверху вниз, прежде всего, конечно же, в свою пользу, то теперь национальный продукт изымается децентрализованно и рассылается снизу вверх. Система, если так можно выразиться, «жалованного» распределения, присвоения и потребления, когда чиновник обеспечивался за счет установленного центром жалования и льгот, оказалась во многом заменена системой «кормления», когда основным источником потребляемых чиновником материальных благ становится взятка. При таких условиях, классический товарный дефицит заменяется денежным дефицитом, но «хлебная монополия» в главной своей идее сохраняется, только роль «хлебной карточки» выполняет рубль.
Таким образом, за прошедшие с 1991 года пять пятилеток возникшая столетие назад система социализма, система политического полновластия и обеспечивающего его экономического господства бюрократии упразднена не была. Но главный урок последней четверти века нашей истории состоит в том, что в условиях республиканской формы правления, без замены её монархией, она и не могла быть упразднена. Преодоление экономической диктатуры бюрократии без устранения её политического самовластия, без возвращения государственного аппарата в рамки исключительно служилой функции, в принципе невозможно.
Только в результате сокращения сферы административного регулирования до объективно необходимых пределов за счет расширения сферы личного суверенитета, корпоративной автономии и местного самоуправления, за счет максимального ограничения административного вмешательства в сферу экономическую, что не исключает возможности воздействия государства на экономику неадминистративными, некомандными методами, возможен демонтаж социально-экономической системы социализма. Однако, при отсутствии вышеназванного, в начале прошлого века только складывавшегося и уничтоженного еще в первые десятилетия советской власти социального слоя, цель сокращения сферы действия бюрократии в республиканских условиях недостижима. Когда над бюрократией нет реальной, постоянно действующей, находящейся над бюрократией (наследственной), единоличной и единой верховной власти, т.е. власти монарха, эта задача невыполнима. Причем, именно власти монарха, отличающегося от президента так же, как отличается хозяин земли от её арендатора. Заморские республиканско-демократические и конституционно-монархические рецепты для нас не подходят. При существующем в современной России социальном строе они недейственны. В России, принимая во внимание её печальный исторический опыт последних ста лет, только монархия является тем лекарством, которое поможет вылечить болезненное влечение бюрократии к тотальной власти.
Но является ли выполнение этой задачи столь уж актуальным? Является ли она отвлеченной, сугубо теоретической, или представляет собой насущную, жизненно важную, неотложную задачу, отказ от решения которой подобен смерти?
Последние четверть века господства бюрократии были обеспечены возможностью беспримерного экспорта российских природных богатств. Именно благодаря возможности приобретения импортных товаров за счет выручки от вывозимых из страны нефти и газа Россия двадцать пять лет продержалась и всё ещё держится на безопасном, хотя и относительно невысоком для большинства уровне потребления. Негативным следствием такого нетрудоёмкого способа поддержания материального благосостояния явилось практически свертывание собственного производства, прежде всего, товаров народного потребления. Того самого производства, которое ещё с советских времен не было приоритетным.
Сегодня уже общепризнано, что разведанных запасов российских углеводородов осталось где-то ещё на четверть века. Причем, закончатся эти запасы не вдруг. Их сокращение начнет ощущаться гораздо раньше. Столь спасительное, как уверяют, импортозамещение при сохранении системы «продовольственной диктатуры» с её стремящейся к нулю производительностью труда – не более чем очередное иноговорение.
В итоге, сокращение возможностей общественного потребления вызовет социально-психологический шок, особенно у той части российского общества, чье материальное благополучие за последние двадцать пять лет по сравнению с советским периодом заметно улучшилось. Соответственно, рост социальной напряженности повлечет усиление центробежных тенденций, а те, в свою очередь, с необходимостью спровоцируют новый распад страны и, как следствие, утрату русским народом территориальных, демографических, природных и иных ресурсов, необходимых для выполнения его всемирно-исторической задачи. Русским людям останется участь почти незаметных для современного мира монголов, при упоминании имени которых в свое время трепетал евразийский континент.
Современная же бюрократия всё равно, так или иначе, утратит свойства самовластного класса. Только при распаде страны она с большой долей вероятности рискует утратить не только неограниченную власть, но и всё нажитое в период узурпации ею самодержавной власти. Учитывая легко прогнозируемые нравы её будущих компрадорских преемников и их хозяев, не исключено, что многие потеряют свободу и даже жизнь. И в десятках новых уделах и улусах, как и в кажущейся сегодня столь терпимой загранице, защитить её будет уже некому.
Таким образом, и для русского народа, и для российской бюрократии, хотя и по разным мотивам, возрождение монархии – это необходимое условие их самосохранения. Для народа – условие его целостности, восстановления полного потенциала экономической, гражданской, социальной и политической, и, конечно же, духовной состоятельности, сохранения имперской идентичности. Для бюрократии – шанс сохранить жизнь, свободу, «всё, что нажито непосильным трудом», а для способных удержаться в рамках служилой функции – даже и высокие должности. И это будет наилучшим, самым мирным вариантом выхода России из состояния хронического социалистического эксперимента, из затянувшегося системного кризиса политической и экономической бюрократической диктатуры. При всей серьёзности общей угрозы, взаимные отказ от мщения «экспроприаторам» и отречение последних от «хлебной монополии» – плата вполне приемлемая. Осознание этого – главное условие той мировоззренческой мобилизации, идейная организация и максимальное содействие которой составляет сегодня главную задачу российских монархистов. Для выполнения этой задачи ещё одной четверти века у нас, к сожалению, больше нет.
Версия для печати