Русская Зарубежная Церковь и коммунистическое государство

С 1931 по 2007 год Русская Зарубежная Церковь не имела молитвенного общения с Московским Патриархатом. В течение ХХ века мир судил о русском Православии прежде всего по Русской Зарубежной Церкви. И именно ей было суждено взять на себя особую миссию, уникальным аспектом которой стал анализ сложившейся в России ситуации, свидетельство миру о гонениях, оценка политического режима, установившегося на родине, наконец, указание принципов существования страны после падения коммунистической власти.

Высказаться по этому поводу Церковь в Отечестве официально не могла. Не могли взять на себя обличение советского безбожия и эмигрантские политические партии – они были малочисленны, раздробленны и никогда не договорились бы между собой ни относительно формулировок, ни относительно картин русского будущего.

Сказать миру о творящемся в России могла прежде всего Церковь Зарубежная. Еще в Константинополе, где Зарубежное ВЦУ находилось с конца 1920 до середины 1921 года, обсуждался вопрос о том, как сохранить нацию в условиях рассеяния. На Заграничном русском церковном собрании в Константинополе летом 1921 года было сказано, что именно Православие должно сплотить нацию, слить ее воедино без различия классового происхождения и политических симпатий^[1]. Ведь именно единая религия дала возможность сохраниться как нации грекам в годы турецкого владычества и полякам в годы разделения Польши. Только Православие может быть объединяющей основой для эмигрантов из России. Все остальные принципы единства временны и недолговечны^[2].

Основа для единства нации была, таким образом, определена. Но могли ли сочетаться эти принципы с режимом, установившимся на родине? Ответ Зарубежной Церкви был отрицательным.

Оценка коммунистической власти была дана на Всезарубежном Соборе в Сремских Карловцах в ноябре 1921 года. Речь идет об официальном соборном осуждении социализма и большевизма. Последний был осужден как учение «антихристианское в своей основе и разрушительное по своим последствиям». Собор отметил, что сходство между христианством и социализмом лишь поверхностное.

Вред социализма, согласно соборному определению, состоит в том, что он:

• уничтожает основы нравственности;
• ведет к беззаконию;
• отрицает любовь к Родине и проповедует интернационализм;
• уничтожает семью;
• разрушает хозяйственную жизнь, подрывает духовную основу хозяйствования.

Социалистическое учение не является однородным, и марксизм часть социалистов считала извращенным пониманием социализма. Сам марксизм также неоднороден. Всезарубежный Собор в Сремских Карловцах не разъяснял эти вопросы. Осуждению подвергалась форма социализма, утвердившаяся в конкретном месте и в конкретное время, а именно в России после 1917 года. То есть осуждался именно ленинский вариант марксизма (большевизм) и его проявления.

Собор заявил, что главной мерой против этого лжеучения является возвращение к православной вере^[3], и указал, что нравственный дух общенародной жизни «возможен только при монархическом христианском укладе, когда во главе государственной жизни стоит личная совесть человека <…>, а не компания на время избранных лиц, борющихся друг с другом за преобладание»^[4].

Однако монархический принцип для зарубежного епископата в то время был вторичным. Даже такой апологет монархии, как святитель Серафим (Соболев), соглашался с тем, что известное послание Карловацкого Собора «К чадам Русской Церкви», где содержался призыв к восстановлению династии Романовых, носило политический характер^[5].

Второй Всезарубежный Собор

На первом месте для Русской Зарубежной Церкви было именно Православие. Именно о нем как об основе идеологии будущего освобожденного Отечества заявил и Второй Всезарубежный Собор, состоявшийся в августе 1938 года.

За какой грех Бог покарал Россию и обрек ее народ на такие страдания? Почему народ-богоносец, один из могущественнейших на земле, главный защитник православной веры, оказался поверженным? «За то, – говорилось в послании Собора «Русскому народу, в Отечестве страждущему», – что мы <…> “глубоко пали и развратились” (Ос. 10: 9), забыв то высокое призвание, какое указал нам Бог, и не устояли в истине и правде жизни, которая была открыта нам яснее, чем какому-либо другому народу на земле». Грех русского народа, по мнению Собора, состоял в том, что он прельстился коммунистическими обещаниями земного рая^[6].

Еще одной причиной трагедии Собор назвал предательство в отношении Императора. «Вспомним, – говорилось в послании «Русской пастве, в рассеянии сущей», – как отнеслись мы все к тем событиям, которые погубили Россию, как многие радостно приветствовали захват власти восставшими на Государя и отверглись от того, кого незадолго перед этим всюду восторженно встречали. Понося, слушая и распространяя клеветы на невинного страдальца, русские люди позволили врагам России лишить его свободы и сослать вглубь страны, оставив беззащитным в руках преступников. Мученическая смерть Царской Семьи явилась непосредственным следствием этих преступлений и лежит на совести не только тех, кто непосредственно участвовал в этом величайшем злодеянии, но и на всех нас, поскольку мы не приняли мер для того, чтобы уберечь Государя от руки преступных убийц. Пролитая праведная кровь вопиет от земли к Богу, как кровь Авеля, и свидетельствует против тех, кто виновен в ее пролитии. Пусть каждый, не оправдывая себя, покается, усердно моля Бога о прощении сего великого греха себе и всему русскому народу»^[7].

Собор подчеркнул, что возрождение страны невозможно без веры, что Евангелие, в отличие от марксизма, вечно. Здесь опять же звучало осуждение социализма. «Социализм обезличивает человека, – говорилось в послании «Русскому народу, в Отечестве страждущему», – и во имя мнимого равенства, которого нет в природе вещей, убивает царственную человеческую свободу, без коей нет творчества, нет нравственной жизни и нет самого человека. Будучи весь от земли и для земли, социализм несовместим с христианским мировоззрением и особенно чужд русской душе, которой Бог дал крылья, чтобы от земли устремляться к небесам. Русский человек готов скорее умереть, чем пожертвовать своей бессмертной душой, превратившись в животное, как того хотят носители безбожной советской власти»^[8].

Отцы Собора отмечали, что, при неизвестности сроков пленения России, рано иди поздно освобождение наступит, ибо не могла напрасно пролиться «кровь наших мучеников, возглавленных Царем-страстотерпцем, и священномучеников, в числе которых стоят приснопамятные митропол[иты] Владимир, Вениамин и другие архипастыри». Но жертва этих страдальцев будет напрасной, если русский народ не продолжит их подвиг. А такой подвиг не может быть совершен вне Церкви, поскольку именно она всегда была собирательницей Русской земли. Поэтому послание призывало читателя к православно-национальному самоопределению^[9].

Долгом эмиграции, согласно посланию, становилось сохранение духовных ценностей Святой Руси, чтобы впоследствии можно было «передать их будущим поколениям, подготовив их для службы возрожденной Великой России». В послании «Русской пастве, в рассеянии страждущей» говорилось, что освобождение России произойдет только после ее покаяния, причем оружием русского человека должен стать крест, а условием победы над безбожниками – личная святость. Собор призывал «молить Бога, чтобы Он, облекши нетленною славою Царя-мученика, проявил милость Свою русскому народу и возвратил на престол Российский Своего Помазанника Православного Царя»^[10].

На протяжении долгого времени РПЦЗ, откликаясь на сообщения о смягчении гонений на Церковь в Отечестве, свидетельствовала, что все это лишь уловки правящего режима. Слухи о прекращении гонений периодически появлялись в эмиграции. Так было во время НЭПа (середина 1920-х гг.), когда, казалось, власть прекратила свою атеистическую политику. Но со стороны Зарубежной Церкви звучали предупреждения, что это только временное смягчение гонений. Так и произошло: в середине 1920-х годов гонения на Церковь возобновились с новой силой, а начало 1930-х было ознаменовано массовыми арестами священнослужителей.

Похожая ситуация сложилась в середине 1930-х годов, когда были закрыты некоторые отделения Союза воинствующих безбожников, а также ряд атеистических музеев. Со стороны немногочисленных, но весьма активных заграничных коммунистических апологетов стали раздаваться заявления, что гонения позади. И вновь Архиерейский Синод заявил: ослабление гонений – тактический ход, имеющий временный характер^[11]. Действительно, последующие годы – 1937-й и 1938-й – были самыми страшными годами не только для Российской Церкви, но и для всего христианства. После этих кровавых лет на кафедрах осталось только 4 архиерея, а количество приходов снизилось примерно до 200.

В 1943 году, после победы на Курской дуге, когда стало понятно, что Германия войну проиграла, государственное руководство СССР предпочло использовать Церковь в своих целях. Государству было политически невыгодно идти в Европу под безбожными знаменами. Кроме того, с помощью Церкви можно было укрепить советское влияние на Балканах и на Ближнем Востоке, а также противодействовать влиянию Константинопольского патриарха, за которым стоял Запад. Именно тогда состоялась известная встреча Сталина с тремя митрополитами, после чего по всей стране было открыто около 1000 церквей и 1 монастырь, было разрешено формально избрать Патриарха. И вновь РПЦЗ заявила, что это лишь тактическое послабление, что мирный для Церкви период долго не продлится^[12]. Действительно, как только необходимость в поддержке Церкви отпала, государство снова взяло на вооружение атеистическую идеологию и с 1948 года вновь возобновило гонения на Церковь.

В 1953 году после смерти Сталина Архиерейский Собор РПЦЗ назвал диктатора «величайшим гонителем Церкви и насадителем безбожного коммунизма»^[13].

Обличение господствовавшей в России идеологии продолжил Архиерейский Собор РПЦЗ 1959 года. «Стремясь уничтожить в человеке образ и подобие Божии, – говорилось в послании Собора, – коммунизм взамен этого ничего не может дать положительного. Евангельской проповеди любви и мира коммунизм противопоставляет жестокую классовую борьбу, внушаемую низменными страстями. Учение коммунизма приводит его последователей к безграничной ненависти, выражающейся в физическом уничтожении людей, не только не приемлющих их учения и называемых ими “классовыми врагами”, но и самих коммунистов в так называемых чистках, которые они от поры до времени производят в своих рядах. <…> Самое их царство на земле является неким преддверием ада, в котором мучаются и страдают все – и угнетаемые, и угнетатели, ибо служение злу никому не приносит истинной радости»^[14].

Еще одним важным событием, которое, конечно, было немыслимо для Церкви в Отечестве, стало анафематствование Зарубежной Церковью Ленина, а также цареубийц и гонителей Церкви.

Патриарх Тихон с митрополитом Петроградским Вениамином

«В воскресенье 16/29 марта, – говорится в указе Архиерейского Синода № 107 от 22 января 1970 года, – в Крестопоклонную неделю после Божественной литургии <…> возгласить анафему Ленину и всем гонителям Христовой Церкви, которые были анафематствованы ещеСвятейшим Патриархом Всероссийским Тихоном в 1918 году по следующей форме: Владимиру Ленину и прочим гонителям Христовой Церкви, нечестивым отступникам, поднявшим руки на Помазанника Божия, убивающим священнослужителей, попирающим святыни, разрушающим храмы Божии, истязующим братию нашу и осквернившим Отечество наше – анафема»^[15].

Важное направление миссии РПЦЗ – свидетельство о гонениях на Церковь. Московская церковная власть не могла открыто заявлять о преследованиях за веру. С трудом, навлекая на себя опасность быть расстрелянным, некоторым иерархам удавалось передавать за границу некоторые сведения о творящихся беззакониях. Например, в конце 1920-х годов митрополиту Сергию (Страгородскому) удалось направить в эмиграцию списки убитых архиереев для публикации в эмигрантской прессе^[16]. Другой случай произошел в 1930 году, когда в прессе появилось печально известное интервью митрополита Сергия об отсутствии гонений на Церковь. Сейчас известно, что вопросы интервью были составлены Ярославским и Сталиным, которые сами же и ответили на все вопросы^[17]. Но в 1930 году представитель Московской Патриархии сумел передать за границу сведения о беспрецедентном давлении на митрополита Сергия со стороны государства, вследствие чего Заместитель Местоблюстителя был вынужден поставить под документом свою подпись^[18].

Но говорить об умученных вслух на Родине было нельзя. Положение, в котором оказалась Церковь в Отечестве, не способствовало этому. Оказавшись в плену богоборцев, иерархи были вынуждены молчать о невинно убиенных. Но на ком тогда лежала обязанность поддержать тех, кто принял смерть и тюремное заключение за Христа? Ответ вновь очевиден: на Русской Зарубежной Церкви.

Имена многих новомучеников в России помнили, их память чтили. Но об их канонизации Церковью в Отечестве нельзя было и мечтать. Даже канонизации подвижников благочестия были при коммунистической власти редчайшим явлением. Разве можно было говорить, например, о канонизации протоиерея Иоанна Кронштадтского, если для государства он был «погромщиком» и «классовым врагом»? Процесс церковного прославления русских святых – как мучеников, так и подвижников – был начат в ХХ веке именно Русской Зарубежной Церковью.

В первые десятилетия своего самостоятельного существования канонизаций святых в РПЦЗ не было. Руководство Зарубежной Церкви считало, что церковное прославление того или иного святого возможно лишь после объединения с Церковью в Отечестве. Однако народное почитание некоторых подвижников благочестия и помощь, получаемая по их молитвам, постоянно ставили перед РПЦЗ вопрос о канонизации некоторых святых. Первым святым, канонизированным в русском зарубежье, в 1964 году стал праведный Иоанн Кронштадтский. Журнал «Наука и религия» откликнулся на эту канонизацию серией кощунств.

Затем Зарубежная Церковь причислила к лику святых других подвижников: блаженную Ксению Петербургскую, Оптинских старцев, преподобного Паисия Величковского.

Но при этом миссия РПЦЗ состояла и в прославлении новомучеников.

В эмиграции уже в 1920-е годы стали появляться храмы-памятники в честь убиенного Императора и всех погибших от рук безбожников. Такие памятники строились на народные пожертвования, хотя нередко помощь на их строительство выделялась и правительствами некоторых государств. В начале 1930-х годов при епископе Викторе (Святине) в Шанхае была построена Никольская церковь, ставшая первым храмом-памятником Царственным мученикам. В 1936 году в Харбине была воздвигнута часовня в память убиенных Царя Николая и Короля Югославии Александра^[19]. Храмы-памятники убиенной Царской Семье со временем были построены в Брисбене и в Брюсселе.

Уже в 1920-е годы о Царской Семье в зарубежной печати говорилось как о мученически убиенной, а Императора в печати называли мучеником и страстотерпцем. Сначала такое именование имело скорее метафорический смысл, но уже к концу 1930-х годов установилось восприятие Царя именно как святого, который рано или поздно будет прославлен официально.

В 1934 году «Церковная жизнь» опубликовала проповедь святителя Иоанна (Максимовича), где Император и его Семья именовались Царственными мучениками и высказывалась надежда на то, что со временем они будут официально канонизированы^[20].

Епископ Иоанн (Максимович) и протоиерей Петр Рождественский у Иверской часовни в Харбине

Архиерейский Собор 1938 года установил особо отмечать дни памяти Царя-мученика Николая. Всенародные поминовения убиенного Императора предписывалось совершать в день его рождения (19 мая), в день убиения (17 июля) и в день тезоименитства (19 декабря) – служить торжественные Литургии и панихиды. Собор предписал совершать на всех заупокойных ектениях поминовения убиенной Царской Семьи. При этом в порядке исключения в храмах-памятниках было разрешено поминать Царя Николая и убиенного Короля Югославии Александра на великом входе^[21].

Но против канонизации Царя-страстотерпца были возражения, звучавшие в том числе и со стороны главы РПЦЗ митрополита Антония (Храповицкого)^[22]. Кроме того, долгое время в эмиграции ходили слухи, что некоторые члены Царской Семьи выжили и скрываются в России. По этой причине некоторые священнослужители РПЦЗ не служили панихид по Царской Семье, а служили молебны о ее здравии. Тем не менее со временем эмиграция смирилась с мыслью о расстреле страстотерпцев. День 17 июля стали именовать Днем скорби и служить в этот день панихиды^[23]. В 1956 году было принято решение объявить день 17 июля днем всеобщего поста и покаяния. После панихиды в этот день предписывалось читать особую покаянную молитву^[24]. При этом долгое время попытки совершить отпевание Царской Семьи натыкались на сопротивление ее родственников. В результате отпевание Царской Семьи состоялось только через 50 лет после ее мученической кончины – в 1968 году^[25]. Отпевание было масштабным и одновременно шло в синодальном соборе в Нью-Йорке, в Русской духовной миссии, в кафедральных соборах и в храмах-памятниках^[26].

Архиерейский Собор 1967 года постановил во всех поминовениях именовать Императора «убиенным Царем-мучеником»^[27].

Вновь зададим вопрос: возможно ли было все это в России? – Конечно, нет.

Отпевание Царской Семьи открыло путь к ее канонизации.

 Русская Зарубежная Церковь сделала очень многое для того, чтобы подвиг новомучеников и других святых не был забыт. Уже в 1920-е годы все становившиеся известными сведения о гонениях на Церковь сразу же распространялись печатными органами РПЦЗ. Важным событием стал выход книги протоиерея М. Польского «Новомученики Российские». Наконец в 1981 году была совершена канонизация новомучеников и исповедников Российских.

Факт канонизации Царя и новомучеников серьезно повлиял на настроение православных христиан в России. Эта канонизация дала надежду, что правда Божия на свете все-таки есть, пусть она за океаном, пусть она далеко и мы слышим здесь лишь ее отголоски, но она есть и рано или поздно она проявит себя. И тогда состоится канонизация новомучеников и в самой России.

Русской Зарубежной Церкви была свойственна глубокая убежденность, что коммунизм падет и Россия возродится. Об этом неоднократно заявляли Соборы, об этом говорили подвижники. Такую уверенность неоднократно высказывал, например, святитель Иоанн (Максимович). Другой подвижник, святитель Серафим (Соболев), говорил, что тем малым остатком христиан, который сохранится до конца времен, будет именно Русская Православная Церковь. Слова Спасителя: «Создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Мф. 16: 18) – архиепископ Серафим относил по преимуществу к Русской Церкви как наиболее ревностно хранящей Предание^[28].

Таким образом, именно Русская Зарубежная Церковь во всеуслышание и определенно заявила, что причина трагедии состоит в отступлении от веры и от Царя, что основой единства народа и возрождения Отечества является Православие, что большевизм – это антихристианское учение.

Понятно, что такая позиция Зарубежной Церкви вызывала лютую ненависть атеистического государства. И сейчас, когда стали доступными засекреченные ранее документы, можно прямо сказать, что практически все репрессивные меры московской церковной власти против РПЦЗ были инициированы советским государством.

Анализируя деятельность РПЦЗ в течение восьми десятков лет, мы можем задать вопрос: смогла ли она выполнить свою задачу? И ответ будет вполне определенным: да, смогла. Несмотря на нищету, в которой она пребывала в 1920–1930-е годы, несмотря на изоляцию, в которой она оказалась с конца 1940-х годов, несмотря на рассеянность русской эмиграции по всему миру, русское зарубежье всё же смогло засвидетельствовать перед всем миром факт гонений на религию и указать, что без их осуждения возрождение России останется несбыточной мечтой.