Пьяной толпой орала.
Ус залихватский закручен в форсе.
Прикладами гонишь седых адмиралов
Вниз головой
С моста в Гельсингфорсе.
В. Маяковский «Ода революции»
Я стою у ворот хельсинского морского порта, где в марте клятого 1917 года был убит командующий Балтийским флотом адмирал Адриан Непенин. Кто и за что выстрелил ему в спину в самом начале февральской смуты?
Ответ, казалось бы, прост: откройте книгу бывшего балтийского матроса-большевика Грудачева «Багряным путем Гражданской». А там есть глава «Я убил адмирала Непенина!», и в ней автор не без похвальбы и гордости сообщает: «Утром… 4 марта на Вокзальной площади меня подозвали трое пожилых матросов из береговой (минной. — Н. Ч.) роты. Одного из них, сухощавого, с темными усами, я уже знал. Это он на митинге в казарме говорил, что надо усилить охрану порта… Сегодня мы опять встретились с этим матросом. Он стал расспрашивать, кто я, откуда. Из Феодосии, говорю, сын каменщика.
– А к революции как относишься?
– Да здравствует революция, — ответил я словами-кличем, которые в те дни были у всех на устах. Матросы переглянулись, потом пожилой сказал:
– Считай, что революция дает тебе первое серьезное задание. Выполнишь?
– Спрашиваете!
Пока шли в штаб, я узнал, что адмирал Непенин приговорен к расстрелу; приговор должен быть приведен в исполнение сегодня же.
…Вскоре на причал порта с яхты «Кречет», где находился штаб Балтийского флота, сошел командующий адмирал Непенин. Я вглядывался в адмирала, когда он медленно спускался по трапу. Невысокого роста, широкий в плечах, с рыжей бородкой, вислыми усами и бровями он был похож на моржа. …Враг всех матросов, а значит, и мой личный враг. Спустя несколько минут приговор революции был приведен в исполнение. Ни у кого из нас четверых не дрогнула рука, ни чей револьвер не дал осечки».
Однако не все так просто…
Ну а теперь несколько слов о том, чем славен был вице-адмирал Непенин.
Пожалуй, из всего адмиралитета российского императорского флота в ХХ веке можно назвать пять самых блистательных имен: адмиралы Макаров, Григорович, Эссен, Колчак и среди них – адмирал Непенин.
Макаров погиб на линкоре «Петропавловск» в 1904 году. Эссен умер от болезни, Григорович почил в изгнании, Колчак был расстрелян в Иркутске в 1920 году, а Непенин убит тремя годам раньше в Гельсингфорсе. Такова участь лучших из лучших.
Добрая воинская слава Непенина началась в Порт-Артуре. Многим известен подвиг эсминца «Стерегущий», увековеченный в бронзовом монументе посреди Северной столицы. По справедливости рядом с ним должен бы стоять и памятник миноносцу «Сторожевой», ибо то, что сделал командир корабля лейтенант Непенин и его экипаж, не уступает по доблести и мужеству лейтенанту А. Сергееву. «Сторожевой» охранял флагманский броненосец «Севастополь», лишившийся хода.
Броненосец стоял как мишень, которую поочередно атаковывали японские торпедоносцы. И когда одна из торпед пошла точно на корабль, лейтенант Непенин подставил под торпеду борт своего миноносца и тем самым спас флагмана. За проявленное мужество командир был награжден орденами Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом и Святого Георгия 4-й степени.
«Божией милостью Мы Николай Второй, Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский и проч. и проч.
НАШЕМУ ЛЕЙТЕНАНТУ АДРИАНУ НЕПЕНИНУ
За отличие, оказанное Вами при отражении в ночь с 1 на 2 декабря 1904 года минной атаки на эскадренный броненосец «Севастополь» и лодку «Отважный», когда Вы, командуя миноносцем «Сторожевой», обнаружили действием прожектора нападавшие миноносцы и, несмотря на открытую по Вас стрельбу и выпущенные мины, продолжали светить, чем способствовали успешному отражению атаки, а равно за самоотвержение, проявленное Вами в следующую ночь, когда Вы, жертвуя собой, приняли минную атаку, направленную на «Севастополь», и, невзирая на удар миной в носовую часть, не прекратили огня по неприятелю.
Всемилостивейше пожаловали Вас по удостоению кавалерской думы военного ордена Св. Георгия…».
Среди особых заслуг адмирала Непенина перед Россией – создание мощной разведывательной службы на Балтике. Официально она называлась служба связи и наблюдения. В его составе по великому старанию адмирала была сформирована Воздушная дивизия, ставшая зачатком отечественной морской авиации.
Звездный час непенинской карьеры наступил в самом начале войны – 13 августа 1914 года, когда германский крейсер «Магдебург» сел на камни в русских водах возле маяка Оденсхольм. Экипаж во главе с командиром сдался в плен, а шифровальщик, прижав к груди секретнейшие шифровальные книги в свинцовых переплетах, выбросился за борт. Водолазы нашли его труп и подняли документы стратегической важности.
Шифровальщиков на кораблях прозывают шаманами. Работают они в глухих – без иллюминаторов – каютах, входы в которые, помимо стальных дверей, прикрыты еще и черными шторами – не улетел бы случайно исписанный листок, не упал бы на стол посторонний взгляд… Шифры берегут от случайных глаз, от повторов в эфире, от открытого текста. Над способностью шифра хранить свою тайну лучшие математики ломают головы так, как не колдуют и парижские парфюмеры над стойкостью своих шикарнейших духов...
После трагедии крейсера «Паллада», торпедированного немецкой субмариной в «домашних» водах, контр-адмирал Непенин остро понял: мало видеть неприятеля с береговых постов и аэропланов, мало засекать места его кораблей по радиопеленгам, надо читать его оперативные планы, надо знать замыслы врага, пока его рейдеры еще не вышли из своих гаваней. Никакая внешняя агентура, никакие самые ловкие и удачливые разведчики за границей таких сведений дать не могли, а если бы и узнали что-то важное, то корабли, вышедшие в море, опередили бы донесение о них. При скоростях под турбинами успех сражений решался до первого залпа. Побеждал тот, кто владел информацией.
Аппарат для чтения чужих мыслей не придумал даже Жюль Верн. Но Непенин сумел овладеть этим чудом. Чудом, о котором во флотских штабах и не мечтали: читать планы врага в ту же минуту, как только немецкие адмиралы отдавали свои самые секретные приказания.
Разумеется, приказы шифровались. И очень тщательно. Да еще каждые двадцать четыре часа перешифровывались в полночь по особым кодам…
Для расшифровки немецких кодов Непенин создал «мозговую группу» из нескольких офицеров – «Черный кабинет». Он упрятал «Черный кабинет» в эстляндской глухомани – в рыбацкой деревушке Шпитгамн. Об этом знали лишь считанные лица, а членам «Черного кабинета» было приказано написать своим родным, что, получив особое назначение, они находятся в полной безопасности и ни в чем не нуждаются.
До самого конца войны офицеры-дешифровальщики не имели права писать частных писем. Характерный для красочного языка Непенина эпизод рассказывал один из членов этой группы: «когда мы приехали в Шпитгамн, осмотрели с ужасом глухомань и спросили: «А жен можно привезти?». Доложили Адриану, а он говорит: «Что? Жен? Никаких жен. Чешитесь о сосны».
С целью засекречивания работы Шпитгамна самое имя станции никогда ни по радио, ни в письменных сношениях и донесениях не упоминалось, заменяясь таинственным источником – «Агентура Х».
Отсюда возникла легенда о существовании и работе некой непенинской группы агентов разведки, проникавших даже в тыл германских армий. И в безудержной фантазии одного из бывших летчиков воздушной дивизии Балтийского моря возник даже и «особый авиационный отряд», якобы состоявший под его командой и бывший в личном распоряжении Непенина, а также некий агент, которого он якобы доставлял в тыл германского фронта и подбирал оттуда с добытыми сведениями.
На самом деле все это подлинное чудо разведки было всецело результатом блестящей организаторской работы самого создателя Шпитгамна и усердного труда его сотрудников, безвестно творивших свое большое дело в этом затерянном в глуши соснового леса «скиту».
Британские адмиралы челом били адмиралу Непенину: поделитесь шифрами, милостивый государь. И по сию пору мало кто знает, что портфель с документами по разгадыванию германских кодов, прежде чем попасть на борт английского посыльного эсминца, пришедшего за ними в Русскую Лапландию, помимо всех видов колесного транспорта проделал изрядный путь на оленях. Сопровождал сверхсекретный портфель со сверхдрагоценным даром капитан 1 ранга Рощаковский.
Стоит заметить, что в годы Второй мировой войны англичане, раскрывшие тайну немецкой шифровальной машинки «Энигма», не поделились добытыми секретами с нами, их союзниками.
Мне давно хотелось отыскать этот легендарный «сосновый скит» – Шпитгамн. Но где искать эту деревушку, название которой исчезло с карты столь же бесследно, как и гомеровская Троя?
Помог председатель таллинского клуба историков «Штадт Ревель» Владимир Верзунов. Он-то и выяснил, что деревушку со шведским названием переименовали по-эстонски – Пыасаспеа. Тут же нашли на карте — вот он, мыс Пыасаспеа, на берегу полуострова Ристи; по российским понятиям, не так далеко — в каких-то ста километрах от Таллина.
Наняли машину и поехали вдвоем с Верзуновым. Долго колесили по лесным дорогам, пока, наконец, не выскочили к старому указателю, на котором так и осталось: «Шпитгамн. 3 км». Еще несколько минут — и машина выбралась из густого сосняка на большое песчаное лукоморье, а за ним во всю ширь открывалось не по-балтийски голубое — майское — море. Где-то вдали темнели утесы Оденсхольма (ныне Осмусаар) — того самого острова, у подножия которого и сейчас еще ржавеют останки крейсера «Магдебург».
Посреди просторной поляны между лесом и морем был насыпан холм, а на холме вовсю пахала небо антенна-качалка радиолокационной станции дальнего воздушного обнаружения.
Шпитгамн — эта эфирная гавань, заложенная Непениным, — существовал, жил, действовал!.. Правда, задачи у него были несколько иными, но ведь на том же самом антенном поле, где тралили эфир мачты секретного центра радиоразведки русского флота, выставил свои ажурные параболы и радиолокационный дозор ПВО страны (правда, это было в последний год существования СССР). Здесь поразительное по своим радиофизическим свойствам место, — сказал нам командир радиолокационной роты, который, конечно же, и слыхом не слыхивал об адмирале Непенине и который тем не менее отдал должное его выбору.
Итак, посреди старого антенного поля был насыпан новый подантенный холм. Поросший травой, он походил на те курганы, которые насыпали наши предки над могилами вождей или в память больших событий. Пусть же и эта шпитгамнская радиогорка станет курганом памяти адмирала Непенина, перед делами и именем которого Россия и по сию пору пребывает в долгу...
Итак, адмирал Непенин был убит в толпе выстрелами в спину. Могла ли кайзеровская разведка простить ему блестящую победу над ней? Сегодня историки отмечают:
«Вероятно, эти расправы были организованы и спровоцированы германской разведывательной агентурой, действовавшей через большевистские организации. Особенно сильное ее влияние было в Кронштадте и Гельсингфорсе. В эти дни со штабного корабля «Кречет» были похищены секретные оперативные документы, в том числе кальки минных позиций».
Об этом больно писать. Но что было, то было в «бескровной» февральской революции. Труп адмирала Непенина был выставлен на глумление. Его воткнули в снег, а в губы вмяли окурок… Только к концу дня тело удалось забрать в морг, а потом тайно похоронить на кладбище.
Да, это был тот самый страшный и бессмысленный русский бунт, о котором предупреждал еще Пушкин. Корабли вмерзли в лед свеаборгского рейда, и по льду шайки матросов, взбудораженных нечаянной свободой, а больше всего безнаказанностью за любое деяние, переходили от броненосца к броненосцу, от крейсера к крейсеру и «раздували из искры пламя» бунта.
Историки страны Советов старательно избегали подробностей того, что случилось на русских линкорах в ночь на 4 марта 1917 года. До самых последних дней партийной цензуры свидетельские строки командира линкора «Андрей Первозванный» Георгия Гадда так и не увидели свет в советской печати, пролежав в сейфах спецхранов с 1922 года по 1992-й. Что толку в свидетельских показаниях спустя столетие? Но если все это время длилось преступление, значит, важно и сегодня знать, как оно начиналось…
«3 марта вернулся из Петербурга начальник нашей бригады контр-адмирал А.К. Небольсин, – вспоминал капитан 1 ранга Г.О. Гадд. – Около 8 часов вечера этого дня вдруг пришел старший офицер и доложил, что в команде сильное волнение. Я сейчас же приказал играть сбор, а сам поспешил сообщить о происшедшем адмиралу, но тот на это ответил: «Справляйтесь сами, а я пойду в штаб» – и ушел. Тогда я направился к командным помещениям.
По дороге мне кто-то сказал, что убит вахтенный начальник, а далее сообщили, что убит адмирал. Я встретил нескольких кондукторов, бежавших мне навстречу и кричавших, что команда разобрала винтовки и стреляют. Видя, что времени терять нельзя, я вбежал в кают-компанию и приказал офицерам взять револьверы и держаться всем вместе, около меня.
Скоро началась стрельба, и я с офицерами, уже под выстрелами, прошел в кормовое помещение. По дороге я снял часового от денежного сундука, чтобы его не могли случайно убить, а одному из офицеров приказал по телефону передать о происходящем в штаб флота. Команда, видя, что офицеры вооружены револьверами, не решалась наступать по коридорам и начала стрелять через иллюминаторы в верхней палубе, что было удобно, так как наши помещения были освещены.
Пули пронизывали тонкие железные переборки, угрожая попасть в кого-нибудь из нас. Вместе с их жужжанием и звоном падающих осколков стекол мы слышали дикие крики, ругань толпы убийц. Помещение, которое мы заняли, соединяло два коридора, ведущих к адмиральскому салону, и само не имело палубных иллюминаторов. Но зато оно имело выходной трап на верхнюю палубу, люк которого на зимнее время был обнесен тонкой деревянной надстройкой. Пули, легко проникая через ее стенки, достигали нас, так что скоро был тяжело ранен в грудь и живот мичман Т. Воробьев и убит один из вестовых.
Через несколько времени, так как осада все продолжалась, я предложил офицерам выйти наверх к команде и попробовать ее образумить.
Мы пошли… Я шел впереди. Едва только я успел ступить на палубу, как несколько пуль сразу же просвистело над моей головой, и я убедился, что пока выходить нельзя и придется выдерживать осаду. Уже три четверти часа продолжалась эта отвратительная стрельба по офицерам, как вдруг мы услышали крик у люка: «Мичман Р. наверх!». Этот мичман всегда был любимцем команды, и потому я посоветовал ему выйти наверх, так как, очевидно, ему никакой опасности не угрожало, а, наоборот. Вместе с тем он мог помочь и нам, уговаривая команду успокоиться. Но стрельба и после этого продолжалась все время, и, не видя ее конца, я опять решил выйти к команде, но на этот раз один.
Я быстро направился к толпе, от которой отделились двое матросов. Идя мне навстречу, они кричали: «Идите скорее к нам, командир!» Вбежав в толпу, я вскочил на возвышение и, пользуясь общим замешательством, обратился к ней с речью:
«Матросы, я ваш командир! Я всегда желал вам добра и теперь пришел, чтобы помочь разобраться в том, что твориться, и сберечь вас от неверных шагов. Я перед вами один, и вам ничего не стоит меня убить, но выслушайте меня и скажите: чего вы хотите, почему напали на своих офицеров? Что они вам сделали дурного?».
Вдруг я заметил, что рядом со мной оказался какой-то рабочий, очевидно агитатор, который перебил меня и стал кричать: «Кровопийцы, вы нашу кровь пили, мы вам покажем!..». Я в ответ крикнул: «Пусть он объяснит, кто и чью кровь пил!». Тогда вдруг из толпы раздался голос: «Нам рыбу давали к обеду», а другой добавил: «Нас к вам не допускали офицеры».
Я сейчас же ответил: «Неправда, я, ежемесячно опрашивая претензии, всегда говорил, что каждый, кто хочет беседовать лично со мной, может заявить об этом и ему будет назначено время. Правду я говорю или нет?». В ответ на это послышались голоса: «Правда, правда! Они врут. Против вас мы ничего не имеем!».
Вдруг к нашей толпе стали подходить несколько матросов, крича: «Разойдись! Мы его возьмем на штыки!». Толпа кругом меня как-то разом замерла. Я судорожно схватился за рукоятку револьвера. Видя все ближе подходящих убийц, я думал: «Мой револьвер имеет всего девять пуль, восемь выпущу в этих мерзавцев, а девятою покончу с собой». Но в этот момент произошло то, чего я не мог ожидать. От толпы, окружившей меня, отделились человек пятьдесят, и пошли навстречу убийцам: «Не дадим нашего командира в обиду!» Тогда и остальная толпа тоже стала кричать и требовать, чтобы меня не трогали. Убийцы отступили… Тогда я снова обратился к команде, требуя спасти офицеров. Я предложил ей дать мне слово, что ничья рука больше не поднимется на них; я же пройду к ним и попрошу отдать револьверы, после чего они будут арестованы в адмиральском салоне, и их будет охранять караул… Скоро всем офицерам благополучно удалось перебраться ко мне в каземат, и на их бледных лицах можно было прочесть, сколько ужасных моментов им пришлось пережить за этот короткий промежуток времени.
Сюда же был приведен тяжелораненый мичман Т.Т. Воробьев. Его посадили на стул, и он на все обращенные к нему вопросы только бессмысленно смеялся. Несчастный мальчик за эти два часа совершенно потерял рассудок. Я попросил младшего врача отвести его в лазарет. Двое матросов вызвались довести и, взяв его под руки, вместе с доктором ушли. Как оказалось после, они по дороге убили его, на глазах у этого врача.
Пока команда была трезва, и с ней можно было разговаривать. Но я очень боялся, что ее научат разгромить погреб с вином, а тогда нас ничто уж не спасет. Поэтому убедил команду поставить часовых у винных погребов. Вдруг я услышал шум в коридоре и увидел несколько человек команды, бегущих ко мне. Я пошел им навстречу и спросил, что надо. Они испуганно ответили, что на нас идет батальон из крепости, помогите, мы не знаем, что делать. Я приказал ни одного постороннего не пускать на корабль. Мне ответили: «Так точно!» — и стали униженно просить командовать ими. Я вышел наверх, приказал сбросить сходню, и команда встала у заряженных сто двадцатимиллиметровых орудий и пулеметов. Мы прожектором осветили толпу, но, очевидно, она преследовала какую-то другую цель... Как позже выяснилось, толпа шла убивать всех встречных офицеров и даже вытаскивала их из квартир. Что касается вахтенного начальника, лейтенанта Г. Бубнова, то он был убит во время того, как хотел заставить караул повиноваться себе. Для этого он схватил винтовку у одного из матросов, но в тот же момент был застрелен кем-то с кормового мостика.
Потом тела, как адмирала, так и лейтенанта Бубнова были ограблены и свезены в покойницкую. На следующее утро команда выбрала судовой комитет, в который конечно, вошли все наибольшие мерзавцы и крикуны. Одновременно был составлен и суд, которому было поручено судить всех офицеров.
Он не замедлил оправдать оказанное ему доверие и скоро вынес приговор, по которому пять офицеров были приговорены к расстрелу, в том числе и младший доктор, очевидно только за то, что был свидетелем гнусного убийства раненого мичмана Воробьева...».
Очевидец и участник тех трагических событий лейтенант Тирбах вспоминал: «В тот же день вечером я, взяв команду штаба и грузовик... поехал и обыскал несколько свалок трупов офицеров, пока, в конце концов, не нашел тело адмирала... Привез его на береговую квартиру комфлота, обмыл и одел его (у него кроме двух пулевых ран было еще три раны штыковых), заказал гроб и устроил на следующий день похороны... Едва успели мы это сделать, как туда пришла толпа матросов и стала требовать от кладбищенского священника указания могилы Непенина. Но тот сказал, что не знает... Так и осталась могила нетронутой».
Такой она была, «великая и бескровная»… В эти кровавые дни были убиты десятки офицеров. Большая часть из них была погребена потом на православном кладбище Гельсингфорса. Кладбище и могилы русских морских офицеров сохранились и поныне. В 1997 году мы с замечательным историком русского флота Вл. Лобыцыным разыскали надгробный камень адмирала Непенина. Рядом находились плиты других офицеров, убитых в марте 17-го. Они едва проглядывали сквозь густые заросли сорного кустарника и травы забвения. Не сговариваясь, мы принялись за прополку. Через час все захоронения приняли более или менее ухоженный вид. Мы разлили по стаканчикам «Столичную» и помянули офицеров, как принято.
Медленно и очень скупо – по крупицам – возвращаем мы долг памяти адмиралу Адриану Ивановичу Непенину. Ну, вышел роман о нем «Адмирал Непенин и иже с ним». Переиздана биографическая брошюра Бориса Дудорова «Адмирал Непенин». Военный историк Владимир Фотуньянц посвятил адмиралу Непенину свою дипломную работу.
На малой родине Непенина в Великих Луках автору этих строк довелось открывать мемориальную доску «На этом месте стоял дом, где родился вице-адмирал Адриан Иванович Непенин…». Вот, пожалуй, и все за истекшее столетие, если не считать скромной выставки, которая была недавно открыта в Великих Луках местными архивистами.
Жаль, что во Пскове, городе, где свято чтут нашу историю, не нашлось камня для памятника своему славному земляку…
Москва – Хельсинки – Великие Луки – Псков
