– Отец Никон, что привело вас, молодого иеромонаха, в «Белый дом»?
– Было две причины. Одна – чисто житейская: в то время я был настоятелем подворья Иосифо-Волоцкого ставропигиального монастыря в селе Язвище в 100 километрах от Москвы. Подворье располагалось в полуразрушенном храме. Меня назначили туда летом 1992 года. Сегодня молодежь мало или вообще не представляет себе, что это было за время. Деньги обесценивались каждую неделю – да практически каждый день. И я оказался во главе подворья, не имея никаких средств. Митрополит Питирим, игумен монастыря, считал так: раз ты туда поставлен, ты и крутись. Фактически никаких средств из монастыря я не получал, так что было очень трудно. А ведь это село – родина преподобного Иосифа Волоцкого. Тогда я подумал, что надо создать вокруг этого места какое-то общественное движение, которое способствовало бы восстановлению подворья. Через различные связи, через нарождавшийся тогда Конгресс русских общин Дмитрия Олеговича Рогозина я вышел на депутатов Верховного Совета Российской Федерации. Завязались контакты, депутаты приезжали к нам на подворье, мы с ними много общались. Большинство из них – мои ровесники, нам всем тогда было около 30 лет. Приезжал, например, Олег Витальевич Плотников, один из руководителей парламентской фракции «Смена – новая политика», депутат Моссовета Андрей Николаевич Савельев и ряд других деятелей Конгресса русских общин и Союза возрождения России. И мы с ними обсуждали, как нам сподручнее восстановить подворье. Были проекты обращений в различные комитеты Верховного Совета, была соответствующая поддержка. Кстати, уже после расстрела «Белого дома», 23 февраля 1994 года, именно там, в Язвище, я венчал Дмитрия Рогозина с его очаровательной супругой Татьяной Владимировной.
В середине августа 1993-го меня попросили войти в группу общественного мониторинга, которая создавалась при Верховном Совете. В частности, ожидалось, что начинавшее заметно «шизеть» демократическое крыло нашего общества попытается использовать годовщину ГКЧП 1991 года для провоцирования каких-то столкновений. И наша группа должна была отслеживать и как-то оценивать общественные настроения.
– Необходимость в создании такой группы действительно была?
– А как же! Тогда ведь состоялся митинг у Верховного Совета с требованием роспуска парламента, «препятствующего проведению реформ» и так далее. В общем-то именно там звучали призывы от «лидеров российской демократии» «раздавить гадину» и тому подобные высказывания.
– Как вы считаете, эти призывы шли, что называется, «от души» или все-таки инспирировались?
– Думаю, искренность была – разве может быть неискренней Валерия Новодворская, например? Она умеет настроить себя на нужную волну и бывает беспощадна в своем неистовстве.
– Как вам тогда казалось, в чем был смысл противостояния президента и Верховного Совета?
– Тогда, в августе 1993-го, я два дня находился в здании Верховного Совета, смотрел в окно на этот митинг. Встречи с депутатами, которые проходили в эти дни, помогли мне лучше понять смысл того противостояния президента и Верховного Совета, которое уже сильно обозначилось. И аргументация, довольно четкая, с цифрами в руках, представителей Верховного Совета ясно показывала, что камнем преткновения была приватизация, которую тогда, фактически в обход всякой законодательной базы, проводили Ельцин и Чубайс.
– Вы в тот момент были уже иеромонахом. Почему же вас тогда так занимала эта, казалось бы, абсолютно светская вещь?
– Не забывайте, что я был еще и руководителем общецерковной газеты. И я считал и считаю, что общецерковная газета должна быть в центре актуальной информации. Кстати, я – единственный церковный журналист, взявший интервью у Бориса Николаевича Ельцина. Это было в 1990 году в Исаакиевском соборе. Тогда еще можно было к Ельцину просто так подойти – вот я свои два вопроса ему и задал, а он мне на них ответил. Более того, в 1993 году, в конце весны, у меня вышло живое, развернутое интервью с председателем Конституционного Суда Валерием Дмитриевичем Зорькиным, так что к августу я был в курсе сложившейся ситуации. К тому же я всегда был политически активным человеком. Уже в течение нескольких лет я был участником монархического движения. Конечно, для меня было очень важным то, как развивается ситуация!
Было определение Конституционного Суда, говорившее, что Ельцин может быть отстранен от должности президента как нарушивший Конституцию России.
– Вы по своим убеждениям не признавали так называемые «либерально-демократические» силы или же не признавали их как законно избранную власть?
– У меня принцип: я общаюсь с теми, кто готов общаться со мной. Вне зависимости от их взглядов и убеждений: если люди готовы общаться со мной, то я с ними обязательно встречаюсь. Поэтому меня всегда трудно было запихнуть в «прокрустово ложе» определенной идеологической ячейки. Как монархист, я считал и считаю, что любая власть после февраля 1917 года обладает условной легитимностью. Но на тот момент все-таки относительной легитимностью обладал избранный Съезд народных депутатов и избранный им из своей среды Верховный Совет. Надо сказать, что с тех пор у нас не было – ни до, ни после – настолько представительного органа, действительно максимально отражающего «срез» общества. То есть репрезентация была колоссальной: там были и учителя, и рабочие, и бюрократы, и партократы, и военные, и писатели, и художники, и прокуроры, и судьи – в общем, «каждой твари по паре». Конечно, единство в таком конгломерате взглядов и интересов было находить очень трудно, но оно находилось. Напомню, что этот Верховный Совет поддержал российскую власть в 1991 году, этот же Съезд наделил Ельцина чрезвычайными полномочиями в области экономики. Но когда люди увидели, что эти полномочия приводят к обнищанию народа, они закономерно стали требовать ответа. Тогда было отправлено в отставку правительство Гайдара, сформировано правительство Черномырдина. Был возвращен исторический трехцветный флаг Российской державы, Верховный Совет утвердил уже двуглавого орла в качестве герба России. В общем, потихонечку ситуация выправлялась. Россия постепенно возвращалась на исторический путь развития. И когда 21 сентября Ельцин объявил о прекращении полномочий Съезда народных депутатов и избранного им Верховного Совета, Конституционный Суд Российской Федерации во главе с уже упоминаемым мной Валерием Зорькиным вынес определение, говорившее о том, что Ельцин может быть отстранен от должности президента как нарушивший Конституцию России. Так что ни о какой легитимности подобных действий речи быть не может.
– Вы оказались в «Белом доме» по зову сердца? Вы не были никем направлены, не шли против своей воли?
– Конечно. Я узнал о перевороте вечером 21 сентября. У нас в Язвище шла всенощная, я читал канон преподобному Иосифу Волоцкому. В этот момент пришел один из молодых алтарников и сказал: «Батюшка, знаете, что Ельцин переворот совершил?» Я ответил: «Нет, конечно!», а про себя подумал: «Вот ведь ... Праздник мне портит!» После службы включил телевизор, посмотрел новости. Потом уже я узнал, что сразу после указа Ельцина о роспуске Верховного Совета, основываясь на решении Конституционного Суда, Верховный Совет привел к присяге в качестве президента вице-президента Александра Владимировича Руцкого. Ну, переворот переворотом, а служить всё равно надо: утром я отслужил литургию, а потом отправился в Москву. Мобильных телефонов не было – нужен был источник связи. Я приехал, нашел обычный телефон, начал звонить по домам. По домашним телефонам отвечали, что все, с кем я хотел связаться, находятся в «Белом доме». Я начал звонить в «Белый дом» – там все телефоны были заняты, потому что уже тогда, как выяснилось, была отключена телефонная связь. Походив по своей квартире у Речного вокзала, я понял, что не могу сидеть дома, и поехал к Верховному Совету.
Но была у меня и еще одна причина идти в «Белый дом» – личная. Я, как и очень многие, голосовал за Бориса Николаевича Ельцина на выборах 1991 года. Я присутствовал при его присяге в Кремлевском Дворце Съездов как корреспондент газеты «Московский церковный вестник». И я считал, быть может – по-юношески максималистски, что если мой избранник ведет себя так недостойно, то я несу за него ответственность и я должен его остановить. Хотя бы прийти и сказать, что я с ним не согласен.
– Когда вы приехали к «Белому дому», вы смогли спокойно туда пройти?
– Да, я прошел к зданию спокойно.
– Сейчас можно прочитать, что вся площадь перед «Белым домом» была заставлена палатками. Это были беженцы из бывших советских республик, в основном женщины и дети. Это соответствует действительности или нет?
– Там были какие-то палатки, шел стихийный митинг. На площади Свободной России (она была так названа после 1991 года). Сейчас эта площадь окружена огромным забором, и граждане свободной России зайти туда не могут. А тогда, при «коммунистическом» Верховном Совете, народ на этой площади мог собираться. Я пришел в бюро пропусков, пытался вызвать своих знакомых. Увидел очень колоритного депутата Александра Починка. Яркая внешность: оттопыренные уши, маленький рост. Он сказал, проходя через пост охраны: «Я сложил с себя депутатские полномочия». И, обращаясь к охране, к милиции сказал: «Вы не волнуйтесь – он (Ельцин) подписал сегодня указ о гарантии ваших прав». Мне это показалось очень противным, потому что депутат предает не только себя и своих избирателей, но призывает к предательству еще и людей в форме. Вроде мелочь, но эти вот уши Починка показали мне всю аморальность президентской стороны. Тогда, конечно, я не позволял себе таких слов публично, потому что понимал, что задача священника – не разжигать противостояние, а способствовать умиротворению. Но сейчас я могу сказать о своих личных ощущениях как человека.
– Когда вы оказались в «Белом доме», кем вы себя ощущали в большей степени: человеком, пришедшим выразить свои политические взгляды, или священником Русской Православной Церкви?
– Начиная с 22 сентября я практически неотлучно находился в «Белом доме». Депутатов приходили поддерживать их родственники, друзья, знакомые. Естественно, подтягивались все силы. К моменту начала осады набралось приблизительно больше тысячи человек. Плюс не меньше 3 тысяч находилось на площади перед зданием. Было некое бурление в эти дни, шли митинги. И вот, выйдя как-то на балкон, я увидел, как один молодой батюшка провозглашает Ельцину анафему, что, в общем-то, при всем моем неприятии фигуры Бориса Николаевича было совершенной опереттой.
Я понял, что это совершенно неадекватно отражает позицию Церкви, потому что задача Церкви – умиротворение, а не разжигание ненависти. Такого нельзя было допускать. Было очевидно, что если уйду, какие-то батюшки всё равно здесь окажутся, и как они поведут себя – никому не известно. Возможно, это будет только дискредитацией Церкви и искажением ее позиции.
Действовать самочинно я не могу – это я прекрасно понимал. Поэтому я позвонил в Отдел внешних церковных сношений Московского Патриархата священнику Всеволоду Чаплину и спросил, есть ли у него связь с его председателем. В это время митрополит Кирилл сопровождал Святейшего Патриарха Алексия II в его официальной поездке в США. Отец Всеволод сказал, что связь с митрополитом есть. Тогда я сказал отцу Всеволоду: «Я сейчас в “Белом доме” нахожусь, тут с нашей стороны – полный “неадекват”: какие-то батюшки полубезумные выступают, Ельцина анафеме предают. Скажи митрополиту Кириллу, что в “Белом доме” находится иеромонах Никон и считает, что его присутствие там необходимо. Но если священноначалие смотрит на этот вопрос по-другому, я уйду оттуда, не “подставляя” священноначалие – просто тихо уйду». Отец Всеволод обещал всё это передать владыке. У прессы тогда были первые мобильные телефоны – что-то вроде коробочек с трубкой сверху. У должностных ведущих лиц были радиотелефоны. Мне разрешили выходить на связь по радиотелефону одного из руководящих работников. Наутро отец Всеволод мне сказал, что передал наш разговор митрополиту Кириллу. Владыка был не в восторге, и это можно понять. Ситуация была, мягко говоря, экстраординарная, и были все основания беспокоиться, как поведет себя в ней молодой священник. И я очень благодарен Святейшему Патриарху Кириллу, что 20 лет назад он всё же поверил в меня и не дал мне команды покинуть «Белый дом». Когда уже после расстрела Верховного Совета вечером 4 октября я прибыл в Отдел внешних церковных сношений, митрополит Кирилл меня обнял и сказал: «Спасибо тебе, ты вел себя как настоящий священник!»
– Таким образом получилось, что вы стали официальным представителем Церкви в «Белом доме»?
– Я стал не официальным представителем Церкви, а ее официальным информатором. Тогда же я попросил депутата Владимира Ильича Новикова, назначенного Верховным Советом ответственным за связь с общественными организациями, сделать мне бумагу для священноначалия: обращение ко мне от имени депутатов с просьбой остаться в «Белом доме» для освещения происходящих событий.
Дальше я начал знакомиться с ситуацией внутри Верховного Совета, чтобы вникнуть в суть происходящего глубже. Прежде всего, я отправился в Комитет по свободе совести. Там находился протоиерей Алексий Злобин, которого я знал с 1990 года, и первое время я в основном обитал в этом комитете.
– В то время вы преимущественно были заняты общественной работой или больше исполняли свои священнические обязанности? Ведь, вероятно, в эти дни люди особенно остро нуждались в духовном.
– Знаете, я больше тогда выступал в роли социального психолога. Народ был в массе своей невоцерковленный, к священнику начинали только привыкать – тем более когда священник «со стороны». Поэтому было больше разговоров: поддержка, укрепление людей, в то же время и призыв к сдержанности. Было такое ощущение: если сторона Верховного Совета проявит выдержку, сдержанность, то правда восторжествует. Главное – не ввязаться в какую-нибудь провокацию со стороны исполнительной власти.
– Известно, что под эгидой Русской Православной Церкви, при посредничестве Святейшего Патриарха Алексия, с 1 октября проводились переговоры между противостоящими сторонами. Они, правда, были сорваны 3 октября. Каковы были действия священноначалия по подготовке этих переговоров?
– В аэропорту Святейшего Патриарха встретил отец Алексий Злобин, который как раз уехал из здания Верховного Совета для того, чтобы состоялась встреча со Святейшим и с митрополитом Кириллом. Отец Алексий и был инициатором того, чтобы Церковь возвысила свой голос и попыталась остановить трагедию. И вскоре было выпущено обращение Святейшего – по-моему, это было 29 сентября. Это было обращение к обеим сторонам с призывом к примирению. Говорилось, что Церковь готова выступить посредником. Сначала было обращение, а потом уже начались переговоры в Свято-Даниловом монастыре. На этих переговорах присутствовали Святейший Патриарх, митрополиты Ювеналий и Кирилл, с президентской стороны – первый вице-премьер Олег Сосковец, руководитель администрации Сергей Филатов и мэр Москвы Юрий Лужков, со стороны Верховного Совета – Юрий Воронин, Валентина Домнина, контр-адмирал Рафкат Чеботаревский, Рамазан Абдулатипов. Переговоры шли с 30 сентября по 2 октября.
– Каково было предложение Святейшего?
– Мне трудно говорить: я в переговорах участия не принимал. Во всяком случае, это было посредничество – нужно было, чтобы люди встретились лицом к лицу. Насколько я знаю, президентская сторона настаивала на сдаче всего оружия, находившегося в здании Верховного Совета. Оружие действительно было, хоть и немного.
– Что вы можете сказать о движении «Русское национальное единство», о «баркашовцах», которые были тогда в «Белом доме»?
– Если убрать, конечно, это их дурацкое вскидывание правой руки в качестве приветствия, могу о них тогдашних, в 1993-м, сказать только хорошее. Это была единственная дисциплинированная часть, единственные вменяемые люди, и тогда Александр Петрович Баркашов произвел на меня впечатление вменяемого и разумного человека. Во всяком случае, Олег Плотников, уже упоминавшийся мной депутат, сказал, что очень плохо, что баррикады украшены повсюду красными флагами – такое ощущение, будто здесь какая-то оппозиционная законной власти группа находится, – и что крайне важно, чтобы на всех баррикадах развивался национальный флаг, потому что мы – законная власть, а никакие не партизаны. Но было понятно, что много представителей левых движений на баррикадах, и флаги России не простоят на них больше пяти минут. Решили, что первое время их надо охранять. Единственный человек, к которому можно было обратиться в этой ситуации и быть уверенными, что всё будет сделано как надо, был Баркашов. При других был бы хаос: нужно было бы искать командиров, чтобы они отдали соответствующие команды, потом следить, что эти команды дошли до непосредственных исполнителей и т.д. Мы подошли с Плотниковым к Баркашову, изложили ему наше видение ситуации, он сказал: «Ну, конечно, это очень разумно». Тут же выделено было соответствующее количество бойцов, и государственные флаги были установлены на всех баррикадах, и никаких возражений не последовало.
– За всеми этими хлопотами вы чувствовали, что обстановка вокруг «Белого дома» накаляется?
– Конечно. Она накалялась каждый вечер. Все шутки закончились 28 сентября, когда установилась жесткая блокада «Белого дома» милицией и внутренними войсками. Это и запрещенная «спираль Бруно» по всему периметру здания, и многочисленные посты.
Но еще 27-го числа я вышел из «Белого дома», поймал такси и поехал в Новодевичий монастырь, пришел в приемную митрополита Ювеналия и сказал дежурному, что я приехал из Верховного Совета для встречи с отцом Всеволодом Чаплиным. Отец Всеволод вышел и сказал, что владыка Ювеналий приглашает меня к обеду. Я зашел – там был достаточно узкий круг людей, меня пригласили к столу и попросили рассказать, как идут дела в «Белом доме». Я сказал, что ситуация очень непростая, рассказал об анафематствовании президента некими праздношатающимися клириками, сказал, что Церковь ни в коем случае не должна ввязываться в противостояние на какой-либо из противоборствующих сторон. Владыка меня поблагодарил, и я отправился назад. Когда я подъезжал к «Белому дому», то увидел, что усилено оцепление. Я пошел по переулку, который ведет вверх по склону в сторону «Белого дома». Сзади услышал: «Так, стой! Батюшка, куда вы пошли?» – «Я иду к “Белому дому”». – «Туда нельзя!» – слышу, но продолжаю идти. Мне что-то еще кричали, но я ускорил шаг и дошел до здания. А вот в ночь на 28-е войти в здание было уже невозможно. Обыскивали всех, не пускали никого. Шел проливной дождь. С самого утра я обходил баррикады, потому что огромное количество людей, как и все предыдущие дни, собралось у здания Верховного Совета, и их не пропускали. Естественно, эмоции накалялись: с одной стороны, я ходил успокаивал милиционеров, чтобы они вели себя вежливо, с другой стороны, точно с такими же словами я обращался и к тем, кто пришел на баррикады. В какой-то момент я увидел, что появился отец Всеволод Чаплин со стороны, где стояли войска и милиция. Я пробрался к нему под машинами, которыми окружили площадь, рассказал обо всем, что происходит, он посмотрел и уехал. В этот момент появился отец Алексий Злобин, который вернулся с прихода, где служил литургию в праздник Воздвижения Креста Господня. Он пытался пройти, но его не пропускали. С ним была народный депутат Валентина Александровна Домнина, ее тоже не пропускали. Потом отцу Алексию как-то удалось пройти. Я повернулся и пошел обратно в «Белый дом», прополз под машинами; там стоял милиционер, который мне сказал, что путь закрыт. Между нами состоялся примерно такой диалог: «Но я только что на ваших глазах вышел, чтобы встретиться с официальным представителем Патриарха, сейчас я иду обратно!» – «Ничего не знаю, идите к начальству». – «Что ж вы провокацию-то устраиваете? Вот я сейчас пойду туда, где стоит разгоряченная толпа, и там узнают, что меня не пропускают, – вы что, хотите кровопролития здесь?» А он свое: «Я ничего не знаю!» Я оттолкнул его и пошел дальше. За мной юркнула и Валентина Домнина, которую тут же схватили два дюжих молодца-милиционера. Валя так пронзительно завизжала, что я бросился на этих двух милиционеров с кулаками и, прошу прощения, со слезами: мне было стыдно, что русские здоровые мужики бьют женщину. Говорю им: «Вы – русские люди, а ведете себя как свиньи! На вас погоны!» Они тут же ее отпустили, и она прошла в «Белый дом». Потом мы с этими милиционерами пошли в здание библиотеки – там у них что-то вроде бивака было. Посидели, поговорили. Они сказали, что всё понимают, что им в общем-то наплевать и на Ельцина, и на Хасбулатова, и что всё их «задолбало», но что они могут поделать: у них семьи, надо как-то зарабатывать и т.д. Одного из них, кстати, я два года спустя крестил у себя на приходе. Он дослужился потом до полковника в Центральном управлении.
– А что было со штурмом Останкино? Это – один из самых непонятных моментов.
– Утром 3 октября была Божественная литургия в здании Верховного Совета. Ее совершал отец Алексий Злобин на антиминсе, который он взял у Святейшего Патриарха. Я тоже получил благословение сослужить, потому что накануне «Белый дом» посетил митрополит Ювеналий – его пропустили как официального представителя Святейшего Патриарха. Он встречался с Руцким, Ворониным, Хасбулатовым. Когда владыка выходил из кабинета Воронина, мы с ним встретились, и он меня благословил очень приветливо, сказал, чтобы я тоже сослужил. Во время литургии я в основном исповедовал: было огромное количество людей, хотевших причаститься, из них большинство, наверное, впервые в жизни. Более 100 человек, я думаю, исповедовал в тот день. После этого меня попросили освятить кабинеты руководящих деятелей. В дни перед расстрелом «Белого дома» там и крестилось много людей. Ведь в условиях такого стресса люди задумываются над вечным. Каждую ночь возникали слухи, что готовится штурм, и это постоянное ожидание, конечно, сказывалось на состоянии людей. Они начинали всерьез думать о смерти и вечности.
Мое миссионерство было направлено в сторону кухни, потому что произошло особое какое-то «братание» с сотрудницами столовой Верховного Совета: в какой-то момент меня позвали поговорить с работниками кухни, которым было тоже очень тяжело. Пришлось идти. Только попытался там открыть рот – сразу же услышал, что они думают о президенте, Верховном Совете и т.д. Мне-то, мол, легко говорить, а кто будет мыть горы посуды в ледяной воде? Ну, тогда я засучил рукава и приступил к мытью посуды, понимая, что говорить что-либо разъяренным женщинам бесполезно. С тех пор у них было ко мне особое теплое отношение, и две из них попросили о крещении.
Так вот, 3-го числа, после литургии, они пригласили меня пообедать: там были еще какие-то запасы. Я сидел в очень хорошем настроении, когда услышал шум толпы. Было очень непривычно, потому что две недели мы сидели в относительной тишине.
Я бросился к окну и увидел, что толпа прорывает оцепление и врывается на площадь. Понял, что спокойное время кончилось, и вышел на площадь. А перед мэрией еще стояли милицейские оцепления. Я подошел к полковнику, который там командовал, сказал: «Давайте сделаем так: чтобы не было никаких столкновений». Дальше я подошел к нашим – впереди были как раз казаки сотника Виктора Морозова – с той же просьбой: не допустить никаких провокаций, никакого штурма мэрии, потому что это – уже криминал. Я ходил между спецназом и толпой по коридору в 20 метров шириной, толпа напирала, казаки не могли ее сдержать, и в этот момент со стороны мэрии раздались выстрелы. При мне ранило в ногу журналиста Владислава Шурыгина из газеты «Завтра» – ему газовый патрон попал в ногу, меня повалило, пули защелкали по асфальту. Я пролежал под пулями минут пять – меня повалили на землю и закрыли собой защитники парламента. Естественно, после этого агрессия только увеличилась. А взять Останкино – это было желание выпустить в эфир обращение защитников.
Во многих воспоминаниях присутствует молодой рыжебородый иеромонах, говорящий по телефону: «Сделайте что-нибудь! Здесь идет бойня. Здесь нет никаких бандитов – здесь женщины и дети». Это вы кому говорили?
– Я проснулся в 6:45 от выстрелов. Понял, что начался штурм. Я решил, что нужно найти руководителей всего нашего печального предприятия и пошел в приемную Хасбулатова. Там я застал все руководство «Белого дома». Александр Владимирович Руцкой, в камуфляже, с рацией в руках, увидев меня, сказал: «Батюшка, ну хоть ты обратись к этим мерзавцам – скажи, что есть сотни убитых и раненых!» Я говорю: «А как?» – «Вот, нажимаешь на кнопку и говоришь позывные: “Дунай, Дунай!”». Я нажал на кнопку, сказал: «Дунай, Дунай!» – и представился: «Я – священник Русской Православной Церкви иеромонах Никон. Прошу вас прекратить огонь, в здании полно женщин и детей. Уже имеются убитые и раненые», и так далее. В ответ услышал площадную брань, которую просто нельзя воспроизвести.
– Вы знали, с кем говорите?
– Нет. Это я представился, а они не считали нужным. Там были разные голоса, в эфире. Поливали меня грязью. Самое невинное было: «Большевистских попов не слушаем!»
– Какое настроение было у находившихся рядом с вами? Что вам особенно запомнилось в эти часы?
– Настроение в «Белом доме» было подавленное. Уже стреляли по зданию БТРы. Запомнился Сергей Николаевич Бабурин: в отглаженной белой рубашке, в галстуке, он производил очень достойное впечатление! Подошел ко мне депутат Вячеслав Яковлевич Федотов из Курска, врач: «Так и так, батюшка, у нас тут несколько солдат-срочников – перешли на нашу сторону еще в период осады. Один из них ранен – двое других его вынесут сейчас». Выносят носилки, а раненый говорит: «Меня родная мать отсюда не увела! Я своих не брошу – буду тут до конца». Такая яркая картина тоже осталась в памяти.
Ярко запомнился отец Алексий Злобин, который непрерывно читал акафист святителю Николаю, стоя на коленях. А у меня было такое опустошение, что даже не было сил молиться. Бояться смерти – это все-таки тяжело. Само ожидание того, что сейчас тебя убьют, довольно неприятное. Побыстрей бы уж убили – так думалось. Но я виду не показывал, ходил, подбадривал людей.
Потом, в районе парадной лестницы, я участвовал в переговорах с офицером 119-го парашютно-десантного полка. А танки начали стрелять где-то в 10 утра. И когда все здание заходило ходуном, я подумал: «Вот это уже серьезно». А вторая мысль, озорная, была: «А все-таки танки у нас хорошие!» И третья: «Все-таки строители в советское время строили на славу». Еще подумал, что если попадет в меня пуля, это ж будет жутко смотреться: визжащий священник на полу, с крестом – это деморализует защитников! В общем, всякие мысли лезли в голову. Еще очень хотелось стрелять: взять автомат и кого-то из «тех» «замочить». Приходилось сдерживать себя, благо возможность была.
Естественно, тогда уже никто ничьих приказов не исполнял: не было внутренней связи, никто не знал, что происходит в разных местах «Белого дома». Но паники не было. Наверное, большинство просто готовились к смерти. Те, кто с оружием, они отстреливались без какого-либо шанса на достойное военное сопротивление – просто чтобы хоть как-то психологически сдерживать наступавших.
Потом я видел офицера группы «Альфа», который выступал перед депутатами. Была колоссальная роль Виктора Павловича Баранникова, который сказал: «Я знаю этих ребят – им можно верить». Своим спокойствием, уверенностью Виктор Павлович всех поддержал – самое лучшее впечатление от него осталось. Было видно, что человек на своем месте находится. Все-таки – генерал армии! Я знаю, что «Альфа» отказалась штурмовать «Белый дом». Потом уже я увидел бойца «Альфы», который заглянул в комнату, где сидел отец Алексий Злобин, и сказал: «Давайте сейчас мы вас выведем». И, собственно, «Альфа» и вывела меня и отца Алексия, нескольких журналистов через 20-й подъезд.
Надо сказать, что чувствовал я себя в тот момент омерзительно: как боец армии, потерпевшей поражение. Это все напоминало сдачу крепости.
– Нужно ли было это противостояние нашей стране, как вы считаете? Чему оно научило наших людей, и чему оно научило именно вас?
– Противостояние было совершенно ненужным, я считаю. К сожалению, еще далеко не все сделали выводы из этих событий, но, мне кажется, сейчас наступает прозрение: люди начинают понимать, что на преступлении нельзя созидать фундамент счастливого общества, счастливого государства. А важный урок для меня – это понять, что в нашей стране есть люди, для которых понятия чести и достоинства – не пустой звук.
Из обращения Святейшего Патриарха Алексия II, членов Священного Синода, иерархов Русской Православной Церкви от 8 октября 1993 года: «Несмотря на то, что посредническая миссия Церкви была принята, люди попрали нравственные принципы и пролили невинную кровь. Эта кровь вопиет к Небу и, как предупреждает Святая Церковь, останется несмываемой каиновой печатью на совести тех, кто вдохновил и осуществил богопротивное убийство невинных ближних своих. Бог воздаст им в этой жизни и на Страшном Суде Своем».
С иеромонахом Никоном (Белавенцем)
беседовала Мария Винарова
4 октября 2013 г.
Читайте также: Иеромонах Никон (Белавенец): «Было ощущение полного абсурда происходящего»
Источник Версия для печати
