Вот уже на исходе 2017 год - год столетия русской революции, которая, как оказалось, не только не закончена и не изжита в нашей жизни и в душах людей, но «перманентно» и «латентно» продолжается, совершая свое разрушительной действо. Отмечать, конечно, было нечего; революция 1917 года - большая неудача России и всего её народа.
В отличие от Великой Французской Революции 1789 года, образцом которой хотела быть русская революция, по чаяниям наших революционеров, и которая осталась для самой Франции её, скажем, сомнительной гордостью и идеалом (Соловьев, 1912: 5-7), русская революция очень быстро утратила свои провозглашенные ею идеалы, если таковые имели место на самом деле. В советское время большевистский переворот (это термин самих большевиков, а не чьи-то выдумки) 25 октября по старому стилю именовали Великой Октябрьской Социалистической революцией, и более 70 лет эта дата 7 ноября по новому стилю была главным и первым государственным праздником СССР (вторым считался праздник 1 мая - международный праздник солидарности трудящихся всего мира). В период либеральной революции 1990-1993 гг. пытались возродить память Февральской буржуазной революции 1917 года, но это не удалось ни захватившим власть правителям и политикам, ни широким слоям нашего народа, так как она не нашла отклика в их сердцах. Нынешняя власть, похоже, не собирается отмечать или праздновать ни Февральскую, ни Октябрьскую революцию, - историческая картина «цветных революций» отрезвила её самым серьезным образом.
Однако, и в этом нет сомнений, анализ и оценка революции как таковой и русской революции, в частности, уже начались и будут продолжаться в этом году, что само по себе хорошо; если, конечно, удастся избежать рассмотрения этого вопроса с определенным умыслом: не просто искажая историю (этот грех всегда водился за людьми), но делая это сознательно для определенных своих узких целей.
Все революции, после которых «умирают» предыдущие государственные устройства, как и, между прочим, обычная смерть отдельного человека, внешне происходят неожиданно, даже для самих революционеров. Например, в феврале 1917 года, когда в России отменили самодержавие, - вынули стержень государственного устройства, - то разрушилось все в одночасье, а главные революционеры были за границей (занимаясь своими теоретическими построениями и мечтаниями о будущей революции в России) и в спешке стали «подтягиваться»: кто в пломбированных вагонах через территорию воюющей с Россией Германии, кто на пароходах, пересекая Атлантический океан. Но это только кажущаяся неожиданность. Причины и итоги указанных событий невидимо скрыты и содержатся во всех исторически предшествующих процессах и только обнаруживаются, выявляются, выступают с невиданной, необычайной, сокрушительной силой. «Всё это уже было, имелось, действовало; только глухо, скрыто, подземно. <…> Так, внимательный, чуткий дух мог и должен был предсказать близость некоторого глубокого кризиса, надвигающегося на всё культурное человечество», - писал Иван Александрович Ильин, анализируя причины русской революции (Ильин, 2001a: 147). «Такая потрясающая духовная неудача человечества, - отмечал он в другом своем труде «О сущности правосознания», - как поток неслыханных войн и небывалых революций, свидетельствует с непререкаемою силою и ясностью о том, что все стороны духовного бытия жили и развивались по неверным путям, что все они находятся в состоянии глубокого и тяжелого кризиса. Человечество заблудилось в своей духовной жизни, и хаос настигнул его неслыханной бедою; это свидетельствует о том, что неверен был самый способ духовной жизни, что он должен быть пересмотрен до корней и от корней обновлен и возрожден» (Ильин, 1994: 154).
И если Ильин всматривался в прошлое России, то его любимый писатель и «заочный духовный наставник» Фёдор Михайлович Достоевский смотрел из глубины XIX века в будущее и указал на причину и природу этой революции. Несколько, конечно, парадоксально, ведь Достоевский не пророчествовал и не угадывал ее свершение (его предвидения были другими и многочисленными, но которые, к счастью, не сбылись).
Он указал с точностью и убедительностью главные черты вдохновителей и исполнителей этого катаклизма - русских революционеров. Достоевский, сам переживший «революционные идеалы» своей молодости (участник кружка петрашевцев), в том числе приговор смертной казни у эшафота и за это своё политическое преступление отбывавший срок на каторге в Сибири, может быть надёжным и убедительным свидетелем сущностного употребления термина «революционер» и «революционные идеалы», например, молодёжи XIX века Императорской России. Уже одного его анализа подлинных причин и источников русской революции может оказаться достаточно для мыслящего человека.
Первое его наблюдение касалось главного русского революционера-эмигранта Герцена: «Герцен не эмигрировал, не полагал начало русской эмиграции; нет, он так уж и родился эмигрантом. Они все, ему подобные, так прямо и рождались у нас эмигрантами, хотя большинство их не выезжало из России. В полтораста лет предыдущей жизни русского барства за весьма малыми исключениями истлели последние корни, расшатались последние связи его с русской почвой и с русской правдой. Герцену как будто сама история предназначила выразить собою в самом ярком типе этот разрыв с народом огромного большинства образованного нашего сословия. В этом смысле это тип исторический. Отделясь от народа, они естественно потеряли и Бога. Беспокойные из них стали атеистами; вялые и спокойные - индифферентными. К русскому народу они питали лишь одно презрение, воображая и веруя в то же время, что любят его и желают ему всего лучшего. Они любили его отрицательно, воображая вместо него какой-то идеальный народ, - каким бы должен быть, по их понятиям, русский народ. Этот идеальный народ невольно воплощался тогда у иных передовых представителей большинства в парижскую чернь девяносто третьего года. Тогда это был самый пленительный идеал народа. (Достоевский, 1980: 9).
Второе непосредственное наблюдение Достоевского касалось его друга и почитателя Белинского: «Я застал его (Белинского. - Ю.Л.) страстным социалистом, и он прямо начал со мной с атеизма. В этом много для меня знаменательного, - именно удивительное чутье его и необыкновенная способность глубочайшим образом проникаться идеей» (Достоевский, 1980: 10). Белинский начал с известного интернационального лозунга:
«Мы прежде всего общество атеистическое», и выше всего ценил разум, науку и реализм, но «понимал глубже всех, что один разум, наука и реализм могут создать лишь муравейник, а не социальную «гармонию», в которой бы можно было ужиться человеку. Он знал, что основа всему - начала нравственные. В новые нравственные основы социализма (который, однако, не указал до сих пор ни единой, кроме гнусных извращений природы и здравого смысла) он верил до безумия и безо всякой рефлексии; тут был один лишь восторг. Но, как социалисту, ему, прежде всего, следовало низложить христианство; он знал, что революция непременно должна начинать с атеизма» (Достоевский, 1980: 10).
И, конечно, Достоевский о себе как революционере- романтике: «Мы, петрашевцы, стояли на эшафоте и выслушивали наш приговор без малейшего раскаяния. Без сомнения, я не могу свидетельствовать обо всех; но думаю, что не ошибусь, сказав, что тогда, в ту минуту, если не всякий, то, по крайней мере, чрезвычайное большинство из нас почло бы за бесчестье отречься от своих убеждений. Это дело давнопрошедшее, а потому, может быть, и возможен будет вопрос: неужели это упорство и нераскаяние было только делом дурной натуры, делом недоразвитков и буянов? Нет, мы не были буянами, даже, может быть, не были дурными молодыми людьми» (Достоевский, 1980: 133).
Но самому Фёдору Михайловичу удалось вырваться из этого омута революционности, как он сам выражался ему «очень трудно было бы рассказать историю перерождения своих убеждений…» (Достоевский, 1980: 134).
Революционные взгляды и сами революции коренным образом меняют и искажают человеческую суть, но не всю ее, не природу человека и его предназначение. В это верил Достоевский и исповедовал эту веру исключительно по-русски и во вселенском масштабе: «Ну какой на самом деле наш народ протестант и какой он немец? И к чему ему учиться по-немецки, чтобы петь псалмы? И не заключается ли всё, всё, чего ищет он, в Православии? Не в нем ли одном и правда и спасение народа русского, а в будущих веках и для всего человечества? И может быть, главнейшее предызбранное назначение народа русского в судьбах всего человечества и состоит лишь в том, чтоб сохранить у себя этот божественный образ Христа во всей чистоте, а когда придет время, явить этот образ миру, потерявшему пути свои!» (Достоевский, 1980: 59).
Можно было бы и остановиться на этих пророческих словах великого русского писателя и «тайнозрителя человеческой души», как писал о нем прот. Георгий Флоровский (1983: 299), считая поистине главными причинами революции атеизм, презрение к Родине и ложные идеалы, но исторические события XX века в России и во всем мире не только пророчества - сбывшиеся или не сбывшиеся - великих людей, а конкретные и сложные явления человеческой жизни, требующие особого и глубоко предметного освещения. Лучшим, по моему пониманию и образованию, являются фундаментальные исследования русского религиозного философа, ученого-правоведа и государствоведа, русского патриота и национального мыслителя, провозвестника Грядущей России Ивана Александровича Ильина (1883-1954).
(Можно отметить, что революции и революционеры, без сомнения, могут быть с виду религиозными, например, Английская революция XVII века английских пуритан или Исламская революция в Иране во второй половине XX века, но они эквиполлентны, т.е. логически эквивалентны атеистическим революциям Франции конца XVIII века и России всего XX века своими крайностями, радикализмом и террористическим насилием.)
Можно смело сказать, что практически всё творческое наследие русского философа касается русской революции как духовного кризиса, как путей преодоления этой болезни и грядущему обновлению и возрождению России, так как Ильин «служил России и только России» (Из письма И.А. Ильина к господину Председателю Правления Фонда имени И.В. Кулаева). Перечисление книг, брошюр и статей Ильина на эту тему заняло бы десятки страниц, но мы остановимся на трех его фундаментальных работах: «О религиозном кризисе наших дней» (1922), «Мировые причины русской революции» (1928) и материалы «О революции» (1907-1913-1918-1922, Москва, 1923-1928, Берлин, Гамбург, 1930-1931, Моршах, Бургенсток).
И когда этот кризис сто лет тому назад начался формально и открыто, то его стали освещать и анализировать в многочисленных газетах, журналах, философских сборниках и альманахах, но, по мысли Ильина, «главное о нем не сказано, и, может быть, главная волна ещё впереди» (Ильин, 2001а: 147). Можно добавить, что попытки эмпирического анализа вроде обзора день за днем, год за годом тогдашней прессы или экономического, психологического исследования прошедших событий дают что-то, но это «что-то» либо еще более запутывает или «бьет» мимо цели, так как опускает по умолчанию главное, довольствуясь второстепенным. «Самое существенное и общее, что необходимо увидеть и понять в критических итогах, - это их духовная природа. Как бы глубок, и всесторонен, и исчерпывающ ни был анализ историка, подходящего к этому процессу с точки зрения материального фактора, - то, что он исчерпывает и формулирует, будет не самый кризис, а только та задача, на НЕразрешении которой кризис разразился» (Ильин, 2001а: 147-148). Можно добавить к этому, что почти всегда не учитывается Божественная «координата», духовная компонента, всегда присутствующая в нашей личной и общественной жизни, как и во всех исторических событиях. Ильин это учитывал: «Итак, самое телесное бытие человека, - множественное, субъективное, разъединенное, при едином общем материальном субстрате жизни, и едином, общем Предмете духа, Божестве, - ставит человеческому духу ряд заданий, с которыми он справляется, когда стоит на высоте, когда он верен своей природе и своему Предмету, - и с которыми он не справляется, когда он не верен своему Предмету и своей природе и когда он, обессилев, никнет долу» (Ильин, 2001а: 149). Другими словами, единственно верное освещение этих трагических и провиденциальных событий может быть только религиозное.
Однако и, как Ильин замечает, прежде всего, само западное христианство в конце Средневековья утратило свою ведущую роль, поэтому и «церковное христианство наших дней НЕ ВЕДЕТ за собой человечество» (Ильин, 2001а: 154). Духовная культура последних двух веков и добавим начала нынешнего XXI века есть культура секуляризованная. «Она, - пишет Ильин, - обособилась от христианской религии и ушла в без религиозную, безбожную пустоту», а «человечество перестает в своей массе культивировать церковно- христианский опыт» (Ильин, 2001а: 155-156). При этом процесс секуляризации захватил науку, государственность и искусство. Последствия этого процесса губительны: «Касаясь обнаженного зла, не стыдящейся, кощунствующей порочности, - современный человек не ужасается и не трепещет, но любопытствует, присматривается и охотно поддается соблазну. Встают целые поколения не стыдящихся людей, нравственно тупых, страдающих этическим малоумием; слагаются в мировом масштабе целые организации нравственного извращения людей, выдающих ложь, предательство, лицемерие, насилие и убийство за благо и открыто осуществляющих свое учение. Человечество не мыслью, а чувствованием, волею и делом приняло и воплощает тезис Достоевского «если Бога нет, то всё дозволено». Зверь, таящийся в человеке - только и ждал учения о вседозволенности, ибо о сладости запретного он знал сам по себе» (Ильин, 2001а: 164). Именно «первородный грех» забыл и не осознает в себе секуляризованный человек, а его светская наука, государственность, экономика и хозяйство забывают эту «поврежденную природу человека» и всегда все удивляются своим провалам и неудачам. А на самом деле: «на государствах обнаруживается и будет обнаруживаться единый мировой закон, обнаруживающийся на индивидуумах и классах: наказание развертывается само из преступления, ибо оно имманентно заложено в самом преступлении» (Ильин, 2001а: 166). Примером таким может служить редкое для творчества Ильина замечание о хозяйственной деятельности человека и государства в целом, или, как сейчас говорят, об экономике:
«Современное человечество увлекается хозяйственными закономерностями которые властвуют над ними и над которыми оно не властно. Ещё не найдены верные способы для регулирования ни перепроизводства, ни недопроизводства, ни его уравновешивающей циркуляции. Открытие этих путей требуют высшей солидарности и мудрости, огромной волевой дисциплины в вождях и массах. А между тем души пребывают во власти стихийного распыления интересов и стихийного, беспринципного порыва к наживе. Человечество выработало удивительный международно-хозяйственный регулятор - международную биржу - и не может овладеть им, уподобляясь тому часовому мастеру, о котором рассказывает Гофман: он изобрёл танцующую куклу и потерял над ней власть - она до безумия и до смерти затанцевала свою даму. Религиозно неустроенная, релятивистически-беспринципная, деморализованная душа современного человека - только и может стать жертвою хозяйственных закономерностей в том виде их, как они сами слагаются, развертываются и увлекают» (Ильин, 2001а: 166). Здесь можно добавить, что так называемая «протестантская этика», которая служила и продолжает служить «образцом религиозного протестантского влияния на бизнес, или хозяйствование», не более, чем сказанное нами выше сравнение религиозных пуританской и исламской революций с революциями атеистическими и безбожными. Добавим от себя, что он до сих пор продолжается и осложняется в современных условиях и реалиях.
Называя глубинные причины религиозного кризиса наших дней, приведших, в частности, и к крушению монархии в России и русской революции как мирового коммунистического эксперимента, Ильин сформулировал и принципы его преодоления:
«I. Не следует думать, что мы уже пережили этот кризис, что он за плечами. Нет, он только начинается. Добавим от себя, что он до сих пор продолжается и осложняется в современных условиях и реалиях.
II. Настаивая на том, что современное духовное разложение человечества связано исторически с процессом секуляризации, я совсем не хочу сказать, что христианская церковь как таковая могла бы властно урегулировать хозяйственную, политическую, международную и духовную разруху наших дней. Добавим от себя, что у Христианской Церкви совсем другие цели и задачи - служение Богу, миссия людям и спасение человека. Ильин ниже определит роль Христианской Церкви в других областях. Религия при верном подходе к ней есть не лекарство (хотя и лекарство), но духовное здоровье и духовный расцвет; она не средство для благополучия, но само благополучие, цель жизни, сущность жизни, смысл жизни - и всё остальное есть средство для нее и ее расцвета. Без подлинной религиозности человечество гибнет; но НЕ ПОГИБНУТЬ - ему стоит только для подлинной религиозности. И вот эта подлинная религиозность, которая не сама по себе, как таковая, окажется политически и хозяйственно спасительной, но откроет в человеке глубину, ширину и силу духа, необходимого для земного братства и мирного служения Богу.
III. Религиозное возрождение есть цель человечества; но это возрождение должно быть не пассивным слепым впадением в прошлое, а активным, самостоятельным, зрячим и радостным восстановлением в себе того, что не измеряется и не может быть прошлым.
IV. Современный религиозный кризис состоит, по существу, в том, что человеческий дух утратил цельность, а потому и подлинность и жизненную силу в очевидности. За последние полтысячи лет христианское человечество, имевшее в очевидности своей благую весть Христа, - приобрело другую очевидность, очевидность безразличных к Евангелию законов материальной природы/
V. Таким образом, я глубоко уверен в том, что религиозное возрождение приблизится только в борьбе за цельность духовного опыта и очевидности. Но открыть человечеству доступ к духовной цельности в христианском религиозном опыте - может только сама христианская церковь» (Ильин, 2001а: 167-175).
В своих материалах, или записках в разные годы о революции в России Ильин считал, что пошлость, насилие, несправедливость и безрелигиозность буржуазного мира расцвели в коммунизме. При этом он различал понятия «большевизм» и «коммунизм» или «социализм» как начальную стадию коммунизма - «светлого будущего», по определению или чаянию членов ВКП(б). Большевизм, в понимании Ильина, - это действие, воля, причем злая воля, а «не только политический и хозяйственный строй, т.е. диктатура партии, водворяющий социализм посредством принуждения и страха» (Ильин, 2001б: 358), а коммунизм с его первоначальной стадией социализмом - есть учение, доктрина, причем учение ложное и утопическое, это псевдо-вера или псевдо-религия, распространяемая I и II Интернационалами, коммунистическими и социалистическими, социал-демократическими партиями разных стран и добавим от себя, принимающие различные, порой чудовищные формы (как, например, в Советском Союзе при Ленине-Сталине-Хрущеве- Брежневе-Андропове, в коммунистическом Китае при Мао Цзэдуне, в Кампучии при красных кхмерах, в Северной Корее при Кимах - живых и мертвых).
Этот соблазн большевизма и коммунизма затронул не только широкие массы людей в России, но и часть русской эмиграции за рубежом в лице тех же сменовеховцев и евразийцев, корни которых, считал Ильин, были «в недугах старой интеллигенции и в творческой безыдейности новой». Русская интеллигенция несмотря на многочисленные публикации и высказывания «не установила ни диагноза, ни объяснения русской революции». Мало было просто отвергать большевизм или наивно его принимать и пытаться перенаправить, как мечтали сменовеховцы и евразийцы. Ильин считал большевизм болезнью: «Может ли врач лечить заразную болезнь, просто “отвергая”, т.е. осуждая ее и стараясь не заразиться ею? Мало понять и причины болезни; надо воображением и мыслью увидеть те драгоценные, основные силы организма и их функции, без которых нет жизни и без верного действия которых нет здоровья. Надо увидеть не только болезнь, но и здоровье» (Ильин, 2001а: 103).
Опасностью и соблазном Ильин считал «солидаризоваться с коммунизмом как с якобы побеждающей силой». Коммунистическая революция победила потому, что дореволюционная Россия болела недостатком в своем организме правильного хозяйственного устройства: «Один из источников русской коммунистической революции: в массе был не воспитан и болел хозяйственный акт - неутвержденность частной собственности. Эта болезнь остается и в современной России (болезни могут быть весьма продолжительными); недостаточная вера в труд; необеспеченность правопорядка; воля к наживе не через труд и безволие в труде, неуверенность и задержанность хозяйственного самовложения - отсюда экстенсивность хозяйствования, пониженная доходность; вера в объем и неверие в качество хозяйствования; Назовем это в современном мире «китайской болезнью»; склонность напирать на соседа (особенно на богатого, но и на бедного), а не на природу» (Ильин, 2001а: 104).
Еще одной ошибкой является отождествление «бунта» народа против несправедливости властьимущих и «революции», которая свергает эту власть и само государственное устройство. Революция (историческая или современная «цветная») - это не просто «бунт - бессмысленный и беспощадный», а нечто более коварное и злое: «Революция есть не просто свержение наличной власти, а разложение правосознания, политической и хозяйственной жизни, души, творчества, это есть разрушение, сгнивание, разложение. Нечего играть словами: “мы - революционеры!” Мы - враги революции; и именно потому мы за творческое воссоздание России и ее здорового бытия на духовно верных основах» (Ильин, 2001а: 105).
Русскую революцию Ильин представлял как переход от рыхлого организма в злую механику, не стыдящийся произвол, приведший к экспроприации и рабству, как классовое самоубийство, как сочетание злой воли и безволия, честолюбия и партийности и в самой России, и в русской эмиграции. В «Истории КПСС» характерной и горделивой фразой была такая: «5 миллионов кулаков были уничтожены как класс», не понимая, что этим революционным действием было на долгие годы подорвано и уничтожено как русской сельское хозяйство, так и труженик земли. К причинам революции Ильин относил и формализацию культуры, и духовное беспутство русской публицистики и всего Серебряного века, честолюбие и вредную идейность русской интеллигенции, расхождение социальных классов и невосхождение к идее целого, безыдейность императорского правительства и волевой паралич, неизжитая травма крепостного права. Революция как разнуздание в человеке и обществе злых сил привела к узаконению уголовщины и политизации криминала, развращение честных, но слабых людей, что вылилось в новую дифференциацию в обществе и возникновение ордена коммунистических рабовладельцев. В современной русской революции - это слой олигархов - искусственных собственников и владельцев несметных богатств в России, а в мире - транснациональных корпораций. Путь революции: через лозунг равенства к новому неравенству, как ставка на худшего и спайка преступлением. Революция подорвала веру и будущее русской творческой демократии, как и современная революция - к глубокой идее свободы и самоуправления. Коммунистов Ильин считал демагогами, восходящими к рабовладению, а коммунистическую партию - считал ни рабочей, ни русской. Чтобы преодолеть революцию, надо не только искоренить большевиков, но и возродить религиозность и правосознание и создать новые, справедливые установления и учреждения, главное, возродить подлинную, а не формальную (через ваучеры, как это сделали мы и не только мы) частную собственность, но не через «черный передел» или несправедливую «приватизацию», творческую, а не формальную демократию, учредить законную, а не исторически возникающую за происходящими событиями власть и возродить свободную лояльность к такой власти. «Власть» (которую часто и неверно смешивают с «управлением») является не просто политическим или философским термином, а имеет глубинную, мистическую природу и религиозное содержание. Смысл ее необходимо понимать, а настоящую, Богом данную власть, нужно лелеять и беречь, даже от себя самой, так как власть по природе своей трагична: вот она есть и вдруг ее нет; она может быть хорошей, но не законной (см. А.С. Пушкина «Борис Годунов»). Без власти даже, может быть, слабый и нелюбимый государственный строй может рассыпаться вмиг как карточный домик, о чем так точно писал Ильин: «Средний массив, толща русского простонародья - во всей своей активистической неудобоподъемности - долго следила за тем, что происходит, пока не накалились его страсти (1914-1917) и не развязался государственный узел и удерж (отречение Императора Николая II). С этим отречением как бы утратилась грамота русской национальной власти; великое средоточие авторитета, державшее и ведшее страну веками, - угасло; государственная власть как бы разбилась на тысячи пылинок, разлетевшихся по стране. Вокруг опустевшего святилища государственной власти началась больная суетня. В мае 1917 года я публично говорил о том, что “тени самозванцев зареяли над Россией”. Первыми самозванцами были временное правительство и совет рабочих депутатов; Россия закипела “автономными республиками” - чуть ли не по числу губернских и уездных городов. Началось междоусобие между самозванцами, разрешившееся переворотом октября». На самом деле не разрешившееся, так как следующие затем «власти» сменяли друг друга внутренними переворотами: власть Свердлова и покушение на Ленина, власть Ленина и борьба за власть во время его болезни между Троцким, Каменевым, Зиновьевым, Бухариным и Сталиным, загадочная смерть Сталина и устранение «авантюриста» Берии Маленковым, Булганиным и Хрущевым, захват власти Хрущевым и его низвержение ближайшими соратниками через 10 лет «волюнтаристского правления», устранение Подгорного Брежневым и его правление в немощном и болезненном состоянии до Андропова и следующего Черненко уже со своими болячками и болезнями, Горбачева, подхватившего эту «умирающую власть» и растерявшего ее, отказавшегося от нее после «обретения» власти Ельциным как сознательного результата распада или точнее расчленения страны и возникновения нежизнеспособного СНГ, и дальнейшая передача власти «преемнику» и «местоблюстителю», как новые формы политической «преемственности власти», являются и иллюстрируют почти столетнюю «проблему власти» в революционной и не обретшей себя России. Поистине какая-то антиродословная: «Свердлов убил царя и подстрелил Ленина, Ленин убил Свердлова и был изолирован в Горках соратниками, и т.д. и т.п.» (Ильин, 2001а: 110-111).
Анализ причин и итогов русской революции остается актуальным и по сей день.
Ильин считал, что «русская революция не есть чисто-русское событие, в России зародившееся и разразившееся; она возникла в мировом контексте - она имеет не только внутри-русские причины, но и причины чисто внешние, общемировые. Она исторически обусловлена и вызвана всем предшествующим развитием человечества; строго и полно говоря: ее история - есть всеобщая история человеческого рода. Не только потому, что идея коммунизма и уравнительного грабежа стара, как и сам человек, но гораздо больше потому, что она, русская революция, есть порождение трех великих мировых явлений:
1) мирового кризиса, переживаемого религией и христианством;
2) мирового кризиса, переживаемого правосознанием и государством;
3) мирового кризиса, переживаемого идею собственности» (Ильин, 2001а: 181-182).
Описывая революционеров как действительно особых людей, Ильин не считал, что они сугубо русское племя. Это люди «с особым способом мыслить; с особенною установкой воли; с особым укладом чувства; с каким-то специфическим напором, самоуверенностью, претенциозностью, ограниченностью, порочностью и одержимостью. Они настолько тверды и неизменны в этой своей установке, что к ним отбираются люди, похожие на них, а непохожие незаметно ассимилируются и принимают даже их внешние манеры (эта нервная суетливость, это обилие ненавистно-ругательных слов, этот повелительный категоризм, эта быстрота на ложь и жестокость, эта кривая улыбка…). Как если бы из всех народов, племен и рас, известных доселе, отбиралось новое, особое племя, с особой жестоковыйностью, хищностью и цепкостью. Оно проходит через ассимилирующий фильтр в Советской России и рассыпается для своего мирового дела по всему миру… И всего замечательнее, что это особое революционное племя, составленное из всех рас и наций, - встречает отклики во всем мире. Иногда получается прямо такое впечатление, что люди этого уклада зародились повсюду одновременно и ныне скликаются друг с другом, как ждавшие друг друга и предназначенные друг для друга» (Ильин, 2001а: 176-177).
Этому новому движению противостоит безвольное и податливое большинство. Возникало и у Ильина и возникает сейчас ввиду новых угроз терроризма ряд вопросов: «Почему это?», «Откуда это?», «Как это сложилось?», «Куда это ведет?». Ильин отвечает на это постановкой проблемы и своего основного вопроса: «в человечестве постепенно возникло особое умонастроение и волевое направление, особое умонастроение, способствующее современной революции и ведущее к ней; в нем, в этом настроении души и ума, заключается основная творческая причина революции» (Ильин, 2001а: 178). В своей работе «Мировые причины русской революции» Ильин отвечает на вопросы: «Откуда этот душевный уклад взялся?», «Как он сам возник?», «Чем вызван к жизни?», «В чем его сущность?»
Но не нужно думать, что русский философ скатывается к банальной конспирологии, не смотря на его крылатое слово «мировая закулиса», которое больше всего сейчас известно в связи с Ильиным и часто употребляется в печати, став нарицательным. Обывательское мнение, что «революция есть просто результат заговора - все равно чьего (одни говорят английского, другие немецкого, третьи еврейского; масоны говорят католического, католики говорят масонского). Отсюда мир управляется заговорщиками, всех водящими за нос и всемогущими. А нам остается бежать за последствиями их поступков и разоблачающе их регистирировать - всюду подозревая иезуита, масона, еврея, англичанина или немца. Вот от этого вульгарного и демагогического подхода я совершенно отказываюсь. Совсем не потому, чтобы я думал, что иезуиты и масоны не влияют на события; нет, несомненно, влияют - одни в одну сторону, другие в другую, обычно прямо противоположную. Но потому, что это есть не объяснение, а мнимое объяснение; это ссылка не на причину, а на одно из проявлений причины» (Ильин, 2001а: 179).
Все это не означает, что Ильин желает не замечать наличие некоторых мировых политических сил, но для него важнее всего направить русский взгляд на подлинные, главные, а не второстепенные причины русской революции: «И наконец, еще одно слово: значит ли это, что я отрицаю влияние иезуитов, масонов, англичан и евреев - в ходе войны и революции? Не значит. Значит ли это, что я отрицаю целесообразность и необходимость научного изучения их деятельности? Нет, не значит. Что же я отрицаю?
- Компилятивную болтовню об этом из вторых и третьих рук, ненаучную и демагогическую;
- возможность объяснить этим причины мировой и русской революции;
- пользу для русского национального дела, если кто-нибудь начинает заменять самообличение - мнимыми разоблачениями чужого злодейства, начинает подменять серьезный диагноз - бактериологической манией преследования» (Ильин, 2001а: 180-181).
Вот, пожалуй, основные и главные причины явления столетней давности - русской революции. Конечно, у Ильина много страниц посвящено тщательной проработке и обоснований своих утверждений, как и много другого, может быть, не самого главного, но существенного в этом направлении исследования. Главное другое. Столь глубокий и фундаментальный анализ, а это так называемый феноменологический метод, который по явлению определяет сущность его, которая не есть ни голая эмпирия, ни психологизм, может быть продуктивно использован в наше сумбурное время, когда революция и революционеры приобрели новые современные формы, а ошибки и промахи отдельных людей или даже всех стран и народов остались неизменными: «заменять самообличение - мнимыми разоблачениями чужого злодейства», или вместо раскаяния и религиозного понимания природы человека, находят извечного и знакомого по Библии «козла отпущения», считая, что после этого все сложные проблемы решатся сами собой. Однако так не бывает, и быть не может, - нет «монополии» ни на зло и злые поступки, как и нет монополии на мнимые добрые дела, которые под видом благотворительности или под видом «выполнения социальных обязательств» демонстрируют себя, - но есть внутренняя свобода человека, народов, стран и государств на Божье дело на земле. Именно она - внутренняя свобода - может отказаться от своей порочной воли.
ЛИТЕРАТУРА
Георгий Флоровский, прот. 1983. Пути русского богословия. Париж: YMCA- Press. 599 c.
Достоевский Ф.М. 1980. Полное собрание сочинений в 30-ти тт., Т. 21. Л.: Наука. 551 с.
Ильин И.А. 1994. Собрание сочинений в 10-ти тт., т. 4. Cоставление и комментарии Ю.Т. Лисицы. М.: Русская книга. 621 с.
Ильин И.А. 2001a. Собрание сочинений. О революции. О религиозном кризисе наших дней. Cоставление и комментарии Ю.Т. Лисицы. М.: Русская книга. 574 с.
Ильин И.А. 2001б. Яд большевизма. - В кн.: Ильин И.А. Собрание сочинений
«Статьи. Лекции. Выступления. Рецензии (1906-1954)». Составление и комментарии Ю.Т. Лисицы. М.: Русская книга. С. 354-392.
Соловьев В.С. 1912. Собрание сочинений Владимира Сергеевича Соловьева. Под редакцией и с примечаниями С.М. Соловьева и Э.Л. Радлова. Т. 3, СПб. 430 с.
Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет 127051, г. Москва, Лихов пер. 6, стр. 1
Читайте также: Ф.М. Достоевский. Дневник писателя.
