Книга представляет собой собрание статей выдающегося церковного мыслителя ХХ века архимандрита Константина (Зайцева), выходивших в различных изданиях Русского Зарубежья. Представляемый сборник – наиболее полная на данный момент антология работ о. Константина. Ряд материалов публикуются в России впервые, другие впервые выходят без цензурных купюр постсоветского периода.
Книгу можно приобрести на сайте издательства.
ЧУДО РУССКОЙ ИСТОРИИ. ВОЗНИКНОВЕНИЕ ПРАВОСЛАВНОГО ЦАРСТВА
В чем задача России? Завоевать мир? Исполнить жизнь земными благами? Нет! Своим сделать святое чужое, всецело своим, вот что признала своим назначением Россия, тем оправдав избранничество свое. Оценил это Господь и дал верным рабам Своим войти в радость Свою. Творчески обновлялось Православие — даже если это чужими руками творилось святое на Русской Земле. Стоило же русским взяться за что самим — разительно самобытным становилось все, даже в области слова и мысли, где обычно оригинальность дается долгой культурой.
Загодя подготовлялось чудо Русской истории!
Веками растекалось славянство по Великой Равнине, местами уже заселенной. Прозябало оно в лесах, в степях, попадало в орбиту там возникавших государств и делило судьбу их, когда сметались они азиатскими родами. Государственности славянской не образовалось нигде, но славянская заселенность обозначилась тремя сгустками: в Приладожье, в Приднепровье и в Приазовье.
Но вот возникает новая колонизация, варяжская, торгово-захватническая, растекаясь по речным артериям и оседая в районах славянских: к пассивной общности низов присоединяется активная общность верхов, образуя эмбрион государственности. Что это — эфемерида? Казалось так! Готова погибнуть с шумом империя Святослава. Но нет! Она лишь эпизод на пути превращения варяго-славянского варварства в культурный Мир.
Чудо этого превращения — дело христианства. Оно издавна оазисами утвердилось по берегам Черного моря, но не им дано было стать колыбелью нового Мира. Полноты зрелости достигло христианство. Внезапно это богатство становится из греческого — славянским! Странно: культурно-языковое перевоплощение Православия оказывается приуроченным к явлениям преходящим! Западное славянство, для которого начат подвиг святых братьев Кирилла и Мефодия, падает жертвой латинского натиска. Болгария, принявшая их учеников и под их окормлением духовно расцветшая, сокрушена единоверной Византией, как политическая соперница. Казалось, — гибель ждет богодухновенное творение! Но тут и обнаруживается промыслительное назначение «славянского» Православия: есть место, куда идти служителям его, когда и Болгария утрачивает нужду в них! Россия ждет их.
Не сразу пришла она к христианству. Чудо, коим Владычица отвела от Царьграда хищнический налет однодеревок Аскольда и Дира, открыло путь греческим миссионерам: Патриарх Фотий возносил хвалу Богу, видя страну диких скифов обращенной ко Христу. Обрывается святое начинание захватом Киева язычником Олегом, чтобы быть снова подхваченным вдовой князя Игоря, княгиней Ольгой. Но и тут языческая реакция, возглавляемая сыном ее Святославом, срывает успех. Должно созреть еще великое дело! Гибнет гениальный полководец в попытке создать на развалинах Византии языческую Империю. Его сменяет Владимир — еще более ретивый служитель язычества. Он, испытав «обращение» и тем, явив благой пример подданным, завершает крещение Руси.
Чудом было превращение языческого героя в благоверного Князя. Чудом было исцеление его, терявшего зрение, лишь коснулась его крестильная вода. Чудом было вольное крещение народа в такой торжественности праздничной, точно обретала Русь, чего от века искала: духовное рождение то было целого народа, наглядно зримое.
Греческое Православие ославянивается для западных славян, но ими утрачивается; короткого расцвета достигает оно в стране ославяненных тюрко-болгар; скандинавами утверждается на Великой Равнине; и так возникает Русское Православие, непроницаемой плотиной утверждающееся на гигантском проходном месте, где не удерживалась прочно никакая государственность, и неудержимой лавиной разливающееся вплоть до отдаленнейших естественных границ, никаким воображением изначала не прозиравшихся. Это ли не чудо!
Оно меркнет пред внутренней значительностью свершившегося: из ничего — ничего, не так ли гласит древняя поговорка? Тут от пустоты — полнота!
О, как многозначительна эта изначальная пустота! Ничего своего перед лицом благодатного чужого! Никаких безблагодатных культурных навыков, никакой безблагодатной исторической памяти! Девственная целина, — разве не единственная то почва, способная принять полноту Откровения Истины!
А в каких убедительных формах предлагается Она! Родной язык, доведенный до совершенства, и на нем, в прекрасных храмах, под сладкозвучное пение, — служба церковная, присутствуя на которой, даже у греков, не знали русские, где они: на небе или на земле! На этом же богодухновенном языке — Слово Божие! Но не только в таинственных книгах раскрывается Истина: в образах неотразимо привлекательных личного благочестия и живого подвига явлена она, — превыше всего в образе безмолвного монашеского жития. Устремляясь навстречу этой красоте из тьмы многомятежного язычества, не хочет русский человек признать путь спасения уделом немногих: пусть висит над душой гнет языческой стихии, вчера еще родной, тем горячее стремится душа к Святости. Разве не для всех Царствие Божие? В плен веры отдается народ, — и возникает Россия.
В чем задача ее? Завоевать мир? Исполнить жизнь земными благами? Нет! Своим сделать святое чужое, всецело своим, вот что признала своим назначением Россия, тем оправдав избранничество свое. Оценил это Господь и дал верным рабам Своим войти в радость Свою. Творчески обновлялось Православие — даже если это чужими руками творилось святое на Русской Земле. Стоило же русским взяться за что самим — разительно самобытным становилось все, даже в области слова и мысли, где обычно оригинальность дается долгой культурой. Вспомним Похвалу князю Владимиру митр. Илариона и летопись Нестора. Первая не уступит лучшим памятникам византийского красноречия, а вторая — недосягаемый образец трезвой правдивости и духовной мудрости, будучи притом не плодом личной одаренности, а соборным делом русского иночества — совестным судом, вершимым над всем, что творилось на Руси и над ней. И звучит уже Россия в самых зачатках летописных сказаний, торжествуя в бесхитростных келейных записях над зыбкостью современного раннему летописцу государственного уклада. «Росиа»! То — имя греческой митрополии, обнимавшей наше отечество. Формально этим исчерпывалось его единство: рассыпанной хранимой была Русь, целостность, обретая только в церковном самосознании. Лампада, возженная игуменом Даниилом у Гроба Господня «от всей Русской Земли», вот — символ русского единства, не нашедший еще выражения ни в государственном гербе, ни в национальном знамени. И потому, если хиреет Киев, то перестает Русь быть Киевской, но не перестает быть Русью…
Архимандрит Константин (в мiру Кирилл Иосифович Зайцев) родился в Санкт-Петербурге, столице Российской Империи 28 марта 1887 года. В 1912 году окончил экономическое отделение Санкт-Петербургского политехнического института. Был оставлен для подготовки к научному званию по кафедре государственного права, занимался изучением крестьянской реформы 1861 года. Так как в политехническом институте было нельзя защитить диссертацию по государственному праву, экстерном окончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета. Был оставлен при университете по кафедре административного права, в течение двух семестров стажировался на кафедре административного права Гейдельбергского университета (Германия) на кафедре профессора Георга Еллинеска, но был отвлечен от нее государственной службой.
Служил в 3-й экспедиции (ведавшую делами земских и городских самоуправлений) первого департамента Правительствующего Сената, в ведомстве земледелия и землеустройства, был делопроизводителем, помощником управляющего делами Особого совещания по продовольствию.
Вспоминая об этом периоде своей жизни, о. Константин в одной из своих статей пишет: «Воспользовавшись тем, что я оставлен по кафедре административного права, я ушел в него, в практическом его осуществлении: поступил на службу в наш высший административный суд — в Первый Департамент Правительственного Сената.
«Как благодарен я Провидению, что оно ввело меня в этот высококвалифицированный аппарат надзора за законностью управления Империи. Я мог убедиться в том, что «свобода» не обязательно есть что-то, извне ограничивающее власть. Она может господствовать в аппарате формально неограниченной власти, поскольку этот аппарат проникнут сознанием высоких задач этой власти. Канцелярия являла картину, в своей повседневной работе, подчеркнутого уважения к личности, исключающую обычно вменяемую «бюрократизму» слепую подчиненность... Обер-секретарь, мое прямое начальство, дает мне сразу-же, допуская мою юридическую грамотность, довольно ответственные «дела». Я должен их подготовить к докладу, т.е. разобрав существо дела, изложить его в краткой, но исчерпывающей форме, и предложить текст мотивированного указа Сената... Я представляю проект обер-секретаря, а от него, по восходящей, через ряд административных лиц, к дежурному сенатору, а от него, с его замечаниями, к председательствующему — а затем возвращается первому докладчику, по той же лестнице вниз. Доклад в присутствии Сената делает фактический составитель проекта... А затем начинается обсуждение, часто, с участием высокого полета практиков-юристов, имевших полную возможность высказывать свои соображения чиновникам Канцелярии, разбирающим дело. Процесс разбора дел, как видно, совершенно устранял возможность давления или подкупа... Так создавалось наше домотканное «административное право», делавшее и наше отечество, в рамках самодержавия, правовым государством высшего ранга... Перейдя через некоторое время в ведомство Землеустройства, я убедился, что все наблюдавшееся мною в Первом Департаменте Сената не есть его привилегия: я нашел такой же высококвалифицированный личный состав, проникнутый глубоким знанием дела, обладавший исключительными способностями, самыми разнообразными, и объединенный горением служебного долга. Свободу нашел я и здесь. Если я писал в Сенате проекты указов, то здесь писал проекты министерских отзывов на важные для ведомства дела, рассматриваемые Сенатом — по второму, «крестьянскому», его департаменту. Эти проекты проходили аналогичную лестницу, пока не попадали к А. А. Риттиху, руководившему землеустройством... Война вызвала к жизни ряд «Особых Совещаний».. . Особое Совещание по продовольствию было приурочено к Ведомству Земледелия и Землеустройства, которое уже было подготовлено к этому, ведая снабжением армии... Я по началу отдавал вечернее время этому учреждению, а потом вошел в состав его делопроизводства, став скоро одним из помощников управляющего делами. Во весь рост я мог увидеть громаду нашего и государственного, и административного, и общественного строя — и это в условиях неслыханного напряжения Великой Войны, когда до максимума доходили и добрые и недобрые возможности, в нашем быту заключенные... Если задним числом воедино свести многообразные впечатления, рождавшиеся и наслаивающиеся за эти страшные, а, вместе с тем, и светлые годы, то так можно было-бы сказать: то был разительный контраст между величием нашего исторического строя... и дилетантской легкомысленностью нашей общественности, мечтательствующей, на хлебах нашей еще живой и могучей Империи, о новых формах жизни, которые обрекали на слом Империю в ее целом» («Прав. Путь» за 1961 г.).
В годы революционного лихолетья в России Кирилл Иосифович участвовал в Белом Движении. «На безбрежных русских просторах, пишет о. Константин, расцветал новый культурный мiр, легко и свободно осваивавший все достижения Запада и вместе с тем лишенный того слепого преклонения пред материальными благами, того узкого практицизма, той прижимистости и приземистости, той тесноты духовных горизонтов, того культурно-морального крохоборства, которые составляя в известном смысле силу западного человечества, вместе с тем, так безысходно обедняют его жизнь. Уверенной, но легкой и свободной поступью выходила Россия на мировую арену, как некий исполин... И вдруг — катастрофа, внезапная и оглушительная, начисто и до конца упразднившая все многочисленные «коэффициенты», которыми так выразительно можно было измерять «прогресс» на всех поприщах общественной, государственной, культурной жизни России. Дикое поле! Погорелое место! Не стало Великой России. Как марево расплылся ее величественный облик, утратив самое имя свое и обернувшись нечестивым государственным образованием мирового же масштаба, но лишенным всякого органического родства с бывшей Россией и прямой задачей себе ставящим сознательное и последовательное разрушение богоустановленного порядка на пространстве земной планеты. Память о подлинной России осталась только в ее исконной великолепной культуре, которая продолжает быть великой и, в конечном счете, положительной силой, все глубже проникающей в сознание мира. И все с большей настойчивостью стучится в осознание мира мысль о необыкновенной загадочности, о некой «провиденциальности» судьбы России. Не чудом ли божественной благодати является ее былой рост, о котором два века тому назад обруселый немец Миних, столь много сделавший для величия России, мог сказать: — «Русское государство имеет то преимущество перед другими, что оно управляется Самим Богом: иначе невозможно объяснить, как оно существует?»
В 1920 году после Крымской эвакуации - Константинополь. Позже переехал в Прагу, где был приват-доцентом административного права Русского юридического факультета, подготовил книгу, посвящённую дореформенному земельному строю в России, готовился к магистерским экзаменам.
По приглашению П. Б. Струве (своего профессора в Санкт-Петербургском политехническом институте, позднее работавшего вместе с ним в Петрограде и Крыму) уехал в Париж, где участвовал в выпуске газеты «Возрождение». После ухода из этой газеты они сотрудничали в новом издании — «Россия и славянский мир». Струве его основал, а Зайцев в 1928—1933 редактировал. Также участвовал в издании журнала «Вера и жизнь». Находился в юрисдикции Русской православной церкви за рубежом, прихожанин Знаменской церкви в Париже.
В 1935 году Кирилл Иосифович был приглашён преподавать на юридический факультет Харбинского университета, который тогда покинули профессора, имевшие советское гражданство. В 1935—1936 годах — ректор Харбинского педагогического института.
В 1936—1938 — профессор политэкономии юридического факультета Харбинского университета, опубликовал в местной периодике отдельные части своей работы о земельном строе, написанной в Праге.
На путь служения Церкви о. Константин вступил в 1944 г. в Русской Православной Миссии в Пекине (Бей Ган). «Единственное сокровище, говорит архимандрит Константин, которым мы, последыши Исторической России, обладаем, есть радость принадлежности к истинной Церкви — в силу нашей сознательной принадлежности к Русской Зарубежной Церкви. Что являем мы собою в пестрой множественности свободного мира, даже в множественности христианского мира? Меньше, чем малое меньшинство — песчинку, ничто. Но и в этом ничтожестве — с точки зрения мира — мы обладаем, поскольку мы принадлежим к истинной Церкви, путем к блаженной вечности, которая возникает для всего спасшегося человечества при Втором Пришествии Христовом». И в другом месте пишет: «Церковь! Этим словом обозначаем мы — храм: в нем конкретизируется Церковь. Принадлежа к Церкви, мы осуществляем эту нашу принадлежность — в храме. Дух дышет где хочет. Но нарочитое место Его пребывания — храм. Не раз чудесным образом являемо было верующим то, что храм Божий есть обиталище Святаго Духа. Мне довелось слышать из уст одного священника, ушедшего с Дальнего Востока в Советскую Россию и сумевшего потом оттуда выбраться, как он в Сибири, в одном месте, где чтилась память преп. Симеона Верхотурского, был поражен видом посвященного ему прекрасного храма: он был обуглен, как после пожара! Прохожий, к которому он обратился за разъяснением, удивленно посмотрел на него: значит, он издалека, раз этого не знает. Обновленцам отдали храм — и вот Дух Святый, в виде огня, вышел ярким пламенем из окон... Высочайшее благоговение должен вызывать в нас храм. Преп. Серафим подчеркивал, каким счастьем надо воспринимать возможность самую малую черную работу совершить в храме. Ни у кого не может быть притязаний на особое положение в храме. Ни у кого не может быть сознания «собственного достоинства» в отношении к храму».
В том же году, епископом Иоанном (Максимовичем) рукоположен в сан диакона. После кончины своей жены, Софьи Артемьевны, 28 августа 1945 году был рукоположен во священники и свою пастырскую работу вел в Циндао и Шанхае, откуда эвакуировался совместно с архиепископом Иоанном Шанхайским.
27 мая 1949 г. свящ. Кирилл Зайцев прибыл в Сан-Франциско, где временно оставался в женской обители, среди своих духовных чад.
В начале августа 1949 г. о. Кирилл Зайцев прибыл в Св.-Троицкий монастырь, в Джорданвилле, и вступил на должность преподавателя Св.-Троицкой Семинарии (сначала он преподавал Догматическое Богословие, а затем Историю Русской Словесности и Пастырское Богословие) и начал принимать деятельное участие в монастырском издательстве и в редактировании журнала «Православная Русь».
18/31 декабря 1949 г. состоялось пострижение в монахи священника Кирилла Зайцева. «Монашество в России, пишет о. Константин, не только было тесно связано с разными сторонами жизни: оно было нормальным идеалом жизни, всеми принятым; оно было общим идеалом. Пример. Не редкостью было, чтобы мирянин при известных обстоятельствах становился монахом. Вдовцы и вдовы, относительно свободные от общественных и семейственных обязательств, считали часто естественным выходом — вступление в монастырь. Большие бояре, князья, даже цари, чувствуя приближение последнего часа — порою в этот самый последний час — принимали постриг. Все это было всем понятно, так как домашняя жизнь всех классов русского общества следовала — и это не из очень большого далека — за образцом монашеского благочестия. Вот почему приход никогда не притязал всецело покрывать церковную жизнь. Приход являл собою как бы минимум церковности, открывая широкую возможность другим способам духовной деятельности. Эти устремления к блаженной Вечности удовлетворялись монастырями, и каждый мог иметь особые связи с одним, а то и с различными «святыми отцами». Высшего предела достигало подобное духовное водительство в образе т. н. старчества, которое предполагало абсолютное подчинение себя духовному отцу»... И дальше: «Единственный шанс будущего существования человечества есть его духовное возрождение. Мы здесь, маленький начаток возрождающегося русского монашества, растущий на почве благословенной американской свободы, все возможное делаем для того, что- бы оказаться на уровне великого миссионерского задания современного монашества. Не случайно здесь возник издательский центр и ныне возникает центр пастырского воспитания — с сочувственной помощью американских властей. Успеваем ли мы в нашем тщании — знает только Бог. Мы знаем одно: смиренно спасая свои души и упорно стоя на единственно спасительной основе верности нашей истинной вере в Истинной Церкви, служим мы не только России, но и той части свободного человечества, которая, как и мы, несмотря ни на что, тщится оставаться истинными христианами. Раз духовная мобилизация стоит на повестке дня для этой части человечества, наше дело не может быть только нашим делом. Губительная катастрофа повергла Россию на гибель всему миру. Будем ли мы иметь радость видеть спасительную катастрофу, которая повергнет адский тоталитаризм красной Москвы во спасение человечеству? Можно ли, однако, ждать этой радости, если нет шансов на духовную мобилизацию, охватывающую весь мир? Может и не произойти этой спасительной катастрофы. Тем более окажется необходимой духовная мобилизация той части человечества, которая, несмотря ни на что, упорно остается верной Богу, Спасителю нашему — готовясь, на этот раз, к встрече Его, идущего в мир, как Судья. В обоих случаях наше смиренное тщание здесь, в этом русском монастыре на американской почве, может быть — будем надеяться — не без пользы и для духовно пробуждающейся Америки — практически, для тех, кто, как и мы, употребляют все усилия на то, чтобы оставаться истинными христианами, что бы кругом них ни происходило. Это — трудная задача, и только Божия благодать может дать нам, и американцам и русским, нужные силы».
В монашестве новопостриженному наречено было имя Константина, в память первоучителя славян, как известно, весь подвиг учительства совершившего с именем Константина и только перед смертью, в схиме, получившего имя Кирилла. Архиепископ Виталий (Максименко) в своем слове после пострига указал, что такое изменение имени зовет новопостриженного к посильному подражанию просветительной деятельности своего небесного покровителя. Такой просветительной деятельности о. Константин посвятил последние 25 лет своей жизни.
За свои труды как в деле духовно-пастырского руководства, так и в неутомимой редакторской работе, в которой о. Константин проявил себя бескомпромиссным ревнителем церковной правды, 8/21 ноября 1954 года игумен Константин был произведен в архимандриты, продолжая трудиться на том же поприще почти до последних дней своей жизни. Лишь года за полтора до своей кончины почувствовал он сильные недомогания, что заставило его постепенно отойти от всякой деятельности. Но не оставлял о. Константин храм Божий: ежедневно он присутствовал почти на всех богослужениях. За две недели до кончины о. Константин перенес операцию, и после этого было очень заметно как его жизнь стала постепенно угасать...
3/26 ноября, в день памяти великого вселенского учителя и святителя Иоанна Златоуста, отошел в иной лучший мир и похоронен на кладбище Свято-Троицкого монастыря в Джорданвилле.
Помимо напряженного труда по изданию строго-церковного журнала «Православная Русь» с его приложениями, о. Константин является автором многочисленных книг, брошюр и глубоко-назидательных статей. Перечислим некоторые его труды нравственно- богословского содержания: 1) Лекции по Истории Русской Словесности; 2) Пастырское Богословие; 3) К познанию Православия; 4) Православная Церковь в Советском Союзе; 5) Оглашеннии, изыдите; 6) Киевская Русь; 7) Памяти Последнего Царя; 8) Памяти Последнего Патриарха; 9) Черты личности и жизни митр. Филарета Московского; 10) Чудо Русской Истории, и др. Некоторые из его произведений были переведены на иностранные языки.
При составлении использована статья из "Православной Руси" №23, 1975.
