Правильно, словами о бродящем по Европе призраке коммунизма. Том самом призраке, который, к сожалению, осел на многие десятилетия в России. Без малого тридцать лет назад показалось, что с запретом КПСС, роспуском СССР и приватизацией призрак этот наконец-то покинул пределы нашего Отечества. Пиццерии и твердокопченая колбаса, гамбургеры и coca-cola, иномарки и анатолийское солнышко, сделавшиеся вдруг неопасными книги Солженицына и святого Иоанна Кронштадтского создали у большинства впечатление, что страна уверенно и бесповоротно встала на путь рыночной экономики и народоправства. Однако, судя по всему, что произошло позже, это оказалось действительно впечатлением, неосуществленной надеждой.
Главным принципом коммунистической идеологи, её политико-экономическим краеугольным камнем, как известно, является отрицание частной собственности на средства производства. Или иными словами господство государственного аппарата в экономической сфере. Советский режим был ничем иным, как экономическим господством пришедшей к власти в 1917 году и наследовавшей ей люмпен-бюрократии. Поскольку это господство не могло не вызывать противления со стороны тех, над кем оно осуществлялось, т.е. над основной частью населения России, оно не могло не быть тоталитарным, а будучи тоталитарным, не могло не осуществляться методами террора (физического, материально-финансового, культурно-духовного, психического и прочего). Практически вся экономика находилась прямо или косвенно в руках социалистического государства.
Так называемая колхозная собственность представляла собой полностью подконтрольную советской власти фикцию. Твёрдые плановые задания по «хлебозаготовкам» и сдаче государству иного продовольствия, твердые же закупочные цены, равно как и цены на товары народного потребления промышленного производства, трудодни, запрет на выход крестьян из колхозов (до 1973 года у колхозников не было даже трудовых книжек, а паспорта последние из колхозников получили лишь в 1980-х), всё это свидетельствовало, что якобы коллективная собственность была такой же социалистической, т.е. фактически государственной. Обремененные издевательскими налогами мизерные приусадебные хозяйства можно во внимание не брать. Тем более, что вся земля с 1917 года находилась в собственности государства, и колхозник был на ней лишь условным землепользователем. Индивидуальных сапожников, артели фотографов, подпольных цеховиков, валютчиков и фарцовщиков тоже можно исключить из числа сколько-нибудь серьёзных конкурентов гигантской государственной народнохозяйственной машине.
Обрекая основную часть населения на принудительный труд с неадекватной его оплатой, система государственной экономики в отсутствие конкурирующих рыночных структур обусловливала свою принципиальную неэффективность. Независимо от успешности руководства предприятием, отраслью, экономикой в целом, правящая номенклатура сохраняла возможность паразитировать за счет присвоения части созданных страной материальных благ. Причем, присвоения, мягко говоря, несоразмерного вкладу номенклатуры в их создание. При общем снижении объемов производства, особенно в области производства товаров народного потребления, сохранение или даже рост потребления со стороны номенклатуры были возможны, в первую очередь, за счёт снижения объемов потребления остальной части населения. Что чуть ли не с самого начала советской власти и породило хронический кризис массового дефицита. Люди, создававшие реальные ценности, в течение нескольких поколений не могли жить по-человечески. И не потому, что не хотели.
И вот, казалось бы, коммунистическая «эра» закончилась. Кооперативы и малые предприятия, ООО и ОАО, акции и свободно-конвертируемая валюта, биржи и пр. и пр. и пр. Всё вроде бы говорило об очевидном экономическом курсе страны – прочь от социалистического рабства.
Впрочем, настоящих профсоюзов в массе своей не возникло. «Школа коммунизма» так и не стала тред-юнионом, оставшись провластным симулякром. Соответственно, настоящий рынок труда, на котором работодателю противостоял бы не отдельный, а совокупной работник, так и не возник. Приватизация, в значительной степени, оказалась фикцией. Существенное количество якобы частных предприятий прямо или косвенно осталось под контролем государства. Является ли акционерное общество, пятьдесят один процент или даже сто процентов акций которого принадлежат государству, частным предприятием? Конечно же, нет. А для того, чтобы государственный пакет акций при распыленности большинства акций среди мелких акционеров был контролирующим, он может составлять и меньше пятидесяти процентов.
Так называемые «государственные корпорации», которым государством были переданы акции приватизированных предприятий, получают свои доходы не столько в качестве дивидендов от прибыли «дочек» и «внучек», т.е. как плату за действительно эффективный менеджмент, сколько в результате навязывания реальным производителям объективно ненужных посредников и командного перераспределения ресурсов, переплюнув в этом даже советские главки.
Так или иначе, влияние государства на экономические отношения осталось огромным, как через прямое или косвенное владение предприятиями, так и через коррумпированный административный «контроль», телефонное право и т.п.
Согласно только официальным данным ФАС, т.е. без учета коррупционного воздействия, доля госсектора в экономике перед кризисом 1998 г. оценивалась примерно в 25%, в 2008 г. – уже в 40–45%, к 2013 г. – превысила 50%. В 2017 г. она могла превышать уже 60–70% ВВП, в 2018 г. ситуация существенно не изменилась (для сравнения: в США доля госсектора в экономике составляет 12 %, в Японии – 15 %, в Европе – 30 %, в КНР – 40 %). «В последнее время «на фоне санкций госсектор еще больше укрепился, мы это видим, в частности, на примере банковского сектора или промышленности. И чем больше санкций действует, тем активнее происходит огосударствление», сказал в сентябре 2018 года в интервью изданию «Коммерсантъ» глава ФАС Игорь Армтемьев. Следует отметить, что вырос не только вклад госкомпаний в ВВП, но и количество предприятий, прямо или косвенно контролируемых государством,
Еще один канал влияния на экономику – закупки, через которые государство распределило 6,9 трлн руб. в 2018 г. Около четверти этих денег досталось госкомпаниям, отмечает ФАС. 77% финансовых и страховых услуг было закуплено у госбанков и госкомпаний, 65% научных и инженерно-технических услуг, в области здравоохранения и социальные – 51%, информации и связи – 45%, транспорта и складского хозяйства – 42%.
В российском госзаказе сформировался особый сегмент «государство для государства» (Government to Government, G2G), в котором и заказчиком, и поставщиком выступают государственные организации, констатировали авторы доклада Центра стратегических разработок «Сектор G2G госзакупок в 2018 г.». Госпредприятиям досталось 9–13% госзаказа – 360 000–400 000 сделок стоимостью 550–670 млрд руб. А если добавить госкорпорации и компании с госучастием, то доля закупок G2G достигнет 21–23%.
Это происходит и на федеральном уровне, и в регионах, власти которых вмешиваются в бизнес и не пускают на свои рынки компании из других регионов. «Ситуацию во многих регионах я бы назвал экономическим феодализмом. Нет ни частного сектора, ни капиталистических отношений, а есть вассалы и «князья» – госаппарат, который вмешивается в частный бизнес», – говорил руководитель ФАС Игорь Артемьев в октябре прошлого года.
Если оценивать все вышеперечисленное в совокупности, можно сделать предположение, что суммарная величина вклада в ВВП со стороны госсектора и зависимых от него секторов экономики страны стремится к 100%.
Государственное воздействие на экономику, конечно же, не есть безусловное зло. Высокая доля государства в стратегических, затратных отраслях обеспечивает фундаментальные интересы общества, его внутреннюю и внешнюю безопасность. Проводимая в социальных целях национализация убыточных предприятий при условии соответствующей санации и последующей приватизации для привлечения частных инвестиций – дело оправданное.
Но в России в омут государственного сектора затягиваются именно высокодоходные предприятия, тогда как низкодоходные сливаются через приватизацию или, если никто не ими интересуется, ликвидацию и руинирование, т.е. физическое разрушение. Однако, в участии государства в экономике есть свой объективный предел. Мировая экономическая мысль, базируясь на статистике по 165 странам, склоняется к утверждению, что уровень государственного влияния не должен быть выше 40 % ВВП, в противном случае темпы роста ВВП будут замедляться и уйдут в минус. Превышение этого предела – явный признак экономического тоталитаризма, за которым не может не последовать тоталитаризм политический, со всеми, как говорится, вытекающими. В подобных условиях сфера государственного воздействия, и не только в области экономики, не может не выйти за свои естественные границы.
Когда функционирование экономики целиком завязано на государство, это может быть удобно в плане администрирования и перераспределения ресурсов в пользу правящего класса, однако смысл в развитии внутренних производств с высокой добавленной стоимостью теряется. Внутреннее высокотехнологичное производство не развивается, а удовлетворение потребительского спроса полностью зависимо от экспорта энергоносителей (на поддержание импорта потребительских товаров идет часть валютной выручки от экспорта, остальное вывозится за рубеж).
В подобных условиях не приходится рассчитывать не только на содействие среднему и малому предпринимательству, но и на вообще терпимое к нему со стороны правящего класса отношение. Средний класс – основной источник политического спроса на экономическую свободу, основная гарантия удержания бюрократии в её служилой, а не господствующей функции – принципиальный противник социалистической по сути системы экономической диктатуры бюрократии. Последняя, соответственно, в принципе не может допустить его существования, а уж тем более развития. Мошеннические однодневки – вот всё, что можно допустить, и то только в качестве составляющей коррупционной системы, т.е. власти той же бюрократии.
Огосударствление частного сектора приводит к снижению производительности труда, сокращению показателей рентабельности и росту долговой нагрузки предприятий. Излишнее присутствие власти в бизнесе разрушает принципы равенства компаний перед государством, а рыночная конкуренция замещается административным ресурсом и лоббистскими возможностями. Эти проблемы приводят к сложностям в развитии экономики и являются одной из причин отставания России от других стран.
В этой связи хотелось бы процитировать проект доклада Федеральной антимонопольной службы (ФАС) «О состоянии конкуренции в 2018 г.»: «Процесс усиления роли государства в экономике перешел в иное – качественное состояние. Государство уже не просто устанавливает правила, а пытается «регулировать всю(!) хозяйственную систему страны».
В заключение следует отметить характерный для всей ситуации симптом – фракция КПРФ уже внесла в Госдуму проект закона об основах национализации. Если закон примут, он вступит в силу с 1 января 2020 года, следует из пакета, опубликованного на сайте нижней палаты. Предлагается применение нескольких способов национализации. Это не только прямое изъятие имущества и обращение его в федеральную собственность, но и, например, увеличение за счет средств федерального и регионального бюджетов стоимости имущества – с последующим получением государством основной доли в капитале. Кроме того, предусмотрен такой способ, как передача государственной или подконтрольной государству организации контрольного пакета акций национализируемой компании, а также «иные способы, не запрещенные законодательством Российской Федерации». В качестве одного из оснований для национализации предлагается следующая резиновая формулировка: «иные обстоятельства, определяемые в соответствии с целями обеспечения государственных нужд Российской Федерации, связанные с повышением общей эффективности и социальной ориентации экономики, обеспечением национальной безопасности и суверенитета Российской Федерации».
Одним словом, призрак снова бродит. По России.
Генеральный секретарь РИС-О
А. Сорокин
Версия для печати
