В современной российской научной литературе консерватизмом принято считать «интернациональный идеологический феномен, характеризующийся определенным набором взаимосвязанных мировоззренческих установок». К ним можно отнести ведущую роль традиции в жизни общества (укоренившиеся нормы, законы, институты), осознание опасности искусственного вмешательства в закономерный ход жизни общества и представление о важности традиционных государственных институтов и т.п. Под русским консерватизмом начала ХХ в. в современной литературе понимаются те политические силы, которые исповедовали известный принцип: «Православие. Самодержавие. Народность.». Таким образом, консерваторами называют сторонников традиционного общественного уклада, а также членов правых, консервативно-монархических партий начала ХХ в.
Консерватизм надо отличать от традиционализма как приверженности традиции, являющейся слепым следованием устоявшимся нормам, правилам, установкам. Данное отличие заключалось в том, что консерваторы подходили к традиции критически; критерием полезности, «нужности» и «правильности» той или иной традиции, являлось ее соответствие консервативным установкам и способность традиции содействовать прогрессу и модернизации страны. То, что «реформы необходимы» признавалось всеми консерваторами, которые являлись сторонниками реформаторского консервативного курса .
Вопросы изучения российского консерватизма начала ХХ в. стали актуальными в России в начале 1990-х гг. В то время данная тема являлась не только «белым пятном» в только формирующейся современной российской историографии, но и была так сказать «одиозной». Обращение к этому вопросу в «эпоху ельцинского либерализма» наталкивалось на политические обвинения в «монархизме», «черносотенстве», «антисемитизме» и т.п. И дело здесь было не только в политических пристрастиях историков, широких общественных кругов того времени. Обстоятельства были таковы, что за весь советский период правоконсервативный спектр общественно-политической мысли дореволюционной России, подвергся самой наглой и пристрастной диффамации. По сути, фальсифицировалась история предреволюционной России. Конечно, и до революции противники консерваторов выливали «ушаты грязи» на своих политических оппонентов. Однако в советское время, при отсутствии хоть какой-нибудь конкуренции научных и политических идей, почти полная недоступность исторических источников, делали даже саму возможность возразить, что-либо противопоставить общественным стереотипам и установкам коммунистической пропаганды практически нереальной. В результате в сознании историков, как и в общественных представлениях о правых, сложился мифологизированный, неадекватный реалиям образ консерваторов-монархистов начала ХХ в.: «враги свободы», душители всего «разумного, доброго, вечного», противники «прогресса и модернизации», «призывавшие к застою» и «отсталости», поклонявшиеся лаптям и квасу, занимавшиеся погромами, «травлей инородцев» и т.д., словом сплошные «темные силы» российской истории. Все это способствовало не только искаженному преставлению о консерватизме, но и неадекватному пониманию общественно-политических, социально-экономических реалий России начала ХХ в. Другими словами, без адекватной оценки роли и места консерваторов в общественно-политической жизни, невозможно понять, что представляла собой реально предреволюционная Россия.
В обращении историков, политологов к указанной проблеме были свои закономерности. Последние заключались в том, что тогда происходило крушение коммунистической идеологии и советского «мироустройства». Кроме того, «либерализм» 1990-х гг. (который, замечу, либерализмом в классическом понимании этого термина не являлся, а был попыткой выхода правящего класса из «коммунистического тупика») многим также не представлялся желаемой альтернативой всему советскому. Поэтому закономерен был интерес к сравнительно недавней, предреволюционной истории России. Закономерным побудительным мотивом было и желание узнать о том, какие еще были альтернативы либеральным и социалистическим моделям общественного и государственного устройства. Нет нужды повторять, что большинство историков, только что переставших быть «советскими», имели самые смутные представления о правых монархистах-консерваторах начала ХХ в. Та скупая информация о консерваторах, которая содержалась в учебниках истории своей крайней предвзятостью и тенденциозностью, просто бросалась в глаза. Таким образом, и обычное любопытство являлось, на мой взгляд, одним из побудительных «закономерных» мотивов при обращении к указанной проблематике.
Заметным вкладом в сущностное рассмотрение вопросов консерватизма стали тогда книги С.А. Степанова «Черная сотня в России 1905 – 1914 гг.». М., 1992, первого постсоветского и последнего советского автора, разрабатывавшего проблему консервативно-монархических партий; и литературоведа В.В. Кожинова «“Черносотенцы” и революция». М., 1993, бывшего еще в советское время представителем так называемой «русской партии» в литературно-политических кругах СССР. Не останавливаясь на анализе этих книг, следует отметить, что, несмотря на очевидную предвзятость исследователей (первый остался на позиции «разоблачительства» правых, второй пытался по-своему «реабилитировать» консерваторов-монархистов), авторами двигало стремление, пафосно выражаясь к истине, желание самим узнать и показать обществу правду, какую видели авторы, исходя из собственного изучения проблемы, строгой логики, а не из предвзятых оценок, стереотипов прежнего времени. Другими словами, авторы удачно отказались от взгляда на предреволюционную российскую историю «глазами Ленина».
Несомненной заслугой авторов является разоблачение вредных советских мифов и фальсификаций о консерваторах-монархистах. Например, во всех публикациях по истории революции 1905 г. утверждалось, что самая массовая консервативная партия, - Союз русского народа (СРН) организовал «еврейские погромы» в октябре 1905 г. К слову заметить, этот миф прочно закрепился в качестве «факта» общественного сознания. Однако СРН заявил о своем существовании в Петербурге в ноябре-декабре 1905 г., т.е. погромы были тогда, когда партия еще и не задумывалась ее организаторами. Кроме того, в консервативно-монархических партиях было немало интеллигентов, известных деятелей российской науки и культуры; факт для того времени удивительный, когда советская историография утверждала лишь присутствие «реакционного дворянства и духовенства», полиции в правых партиях, а низовой элемент назывался подкупленными «босяками и хулиганами», которые ни о чем кроме погромов не думают и думать не могут. Совсем было удивительным обнаружение мной присутствия в рядах консервативных партий рабочих, в советской литературе утверждалось, что рабочие были почти сплошь большевиками и т.п.
В то время крайне актуальным являлось обращение к теме Манифеста 17 октября («первая российская конституция»), за которым последовало возникновение в России полноправных законодательных, представительных органов власти. Напомню, что в 1993 г. произошел окончательный демонтаж советской системы государственной власти, возродилась Государственная Дума, как законодательное учреждение. Сложившаяся после 1993 г. политическая система во многом напоминает «думскую монархию» 1907 – 1917 гг. Вообще для советской литературы было характерно крайне неуважительное отношение к Манифесту («царь, испугавшись, издал манифест, мертвым свободу, живых под арест»), который никого «не удовлетворил». Гарантии личных, гражданских, политических свобод, неотъемлемость частной собственности, провозглашенные Манифестом, в счет не шли. Другим важным обстоятельством явилось то, что либеральный манифест, вывел на политическую арену не столько леволиберальные (давно и активно действовавшие в российской политике), сколько правоконсервативные силы, сумевшие создать на основе консервативной идеологии массовые правые партии.
Таким образом, в 1995 – 2010 гг. в плотине советской историографии произошел еще один так сказать прорыв. К теме российского консерватизма XIX – XX вв. стали обращаться десятки, если не сотни историков. И если в начале 1990-х гг., труды по указанной теме можно было почти буквально пересчитать по пальцам, то позднее появились десятки работ по истории правых партий, организаций, как в столицах, так и в провинции, отдельным персоналиям, проблемам и т.п. Не рассматривая вопросов историографии консерватизма, следует отметить следующее обстоятельство: весьма условно историографию проблемы можно разделить на два основных направления, которые обозначаются как «описательно-апологетическое» и «концептуально-разоблачительное». Данные направления уходят своими корнями еще в дореволюционную историографию, когда очевидцы и участники событий того времени писали свои, главным образом публицистические работы, так сказать по горячим следам. И если авторы консервативного направления были больше фактографами, писавшими многочисленные «отчеты», «обзоры» деятельности правых, то публицисты леволиберального направления пытались «втиснуть» историю консерватизма в рамки какого-либо «подхода», зачастую жертвуя реальными фактами, искажая или замалчивая их. На мой взгляд, большая часть современных историков придерживается первого направления. Данное обстоятельство обусловлено естественным желанием историков максимально адекватно транслировать взгляды консерваторов, представить их деятельность, а также преодолеть советские мифы и стереотипы, освободиться от них.
Следует особо отметить, что в настоящее время назрела необходимость новой концепции для изучения консерватизма, для определения роли и места правого сегмента в общественно-политической жизни дореволюционной России, его реального влияния на происходившие процессы. Однако данная новая концепция должна основываться не на предвзятом отношении к консерватизму (уже улеглись политические страсти столетней давности, преодолено идеологическое давление), а на накопленной за последние годы эмпирической базе. В постсоветской историографии сложились, обобщенно говоря, две концепции роли и места консерватизма в дореволюционной России. Весьма условно первую можно назвать «против течения», которая рассматривает консерватизм не только как «контрреволюционную» силу, но и как силу, стоявшую на пути прогресса и модернизации страны (причем историки оценивают это обстоятельство как позитивно, так и негативно). Вторая концепция показывает консерватизм как часть революционных, шире модернизационных процессов, происходивших в общественно-политической жизни в XIX – XX вв., свидетельствующих о росте активности народа России.
Необходимо сказать и об актуальности консерватизма, с точки зрения текущей политики. Вопрос об актуальности, на первый взгляд, может показаться чем-то необычным. Уже говорилось о том, что консерватизм еще пятнадцать лет назад представлялся ученым и общественным кругам как нечто одиозное; обанкротившееся направление в российской политике. В настоящее время о своей консервативной политической ориентации заявляют различные партии, включая правящую «Единую Россию», имеющую большинство мест в парламенте. Кроме того, в конце XX – начале XXI в. наблюдается очевидный рост русского национального самосознания, который выражается в интересе к различным сюжетам российской истории, «героическому прошлому» русского народа и других народов России, к российской культуре, обращению к православию и т.д. Ряд важнейших установок правых начала ХХ в. являются весьма актуальными для политической, социально-экономической жизни современной России. Перечислим только некоторые из них; это признание принципа единства и неделимости (целостности страны), отрицание революционных путей общественного переустройства, неприятие социальной розни, признание значимости духовно-нравственных приоритетов в жизни отдельной личности, общества и государства, установка на поддержку «отечественного товаропроизводителя» (преодоление сырьевой ориентации российской экономики), отстаивание принципа неотъемлемости частной собственности и др. Все эти вопросы не потеряли своей актуальности и в настоящее время; они остаются такими же значимыми для российского общества, каковыми и были в начале ХХ в. Другими словами, вольно или невольно власть и общество постсоветской России, пытаются вернуться «к истокам», имея ввиду, не столько советский опыт, сколько ряд, так сказать «вечных», во многом бесспорных, с точки зрения пользы для России, установок консерваторов.
Еще одним важным моментов в определении актуальности консерватизма, является его адекватность как сегодняшним, так и прошлым реалиям. Другими словами, какие ответы могли (могут) дать консерваторы на вызовы времени. Говоря о предреволюционной России, в советской литературе непременно подчеркивалось, что консерватизм «обанкротился», а правые силы были «сметены с политической арены» в феврале 1917 г. Формально это так. Другими словами, консерваторы «проиграли». Однако, на мой взгляд, данная постановка вопроса вообще некорректна, поскольку проиграли не консерваторы, а по известному высказыванию А.И. Солженицына «проиграла Россия», причем «весь ХХ век». Если смотреть с точки зрения «выигрыш-проигрыш», то здесь надо исходить не из вопросов об успешной подготовке переворота, захвата власти и ее удержания. Все эти «технологии» являются лишь средством для реализации собственных установок. Можно задать обоснованный вопрос, а какие силы в 1917 г. реализовали свои установки?
«Февралистов» хватило только на переворот. После отстранения «темных сил» от власти, ни побед на фронте, ни налаживания внутренней жизни страны не наблюдалось. «Демократические реформы» привели только к нараставшей анархии и хаосу. Другими словами, за февраль-октябрь 1917 г. леволиберальные силы показали свою несостоятельность и реальное банкротство своих идей.
Что касается большевиков, то им удалось не только захватить власть, но и удерживать ее довольно продолжительное время. Однако ни одной из идей, ни главных, ни второстепенных, заявленных коммунистами, реализовать не удалось. Ни социалистического общества, В.И. Ленин, кстати, сам признавал, что удалось построить лишь «государственный капитализм», ни говоря уж о коммунистическом обществе, «построения бесклассового общества», ни в масштабе России, а тем более всей планеты («мировая революция»), построить, не удалось. Естественно, никакого «изобилия и процветания», «уничтожения эксплуатации человека человеком» (эксплуатация народов России партгосаппаратом не в счет), «уничтожения классов» (правящая номенклатура классом у коммунистов не считается), «свободного развития каждого как условия свободного развития всех», в тех странах, где правили коммунисты, не было. Конечно, ни одна из правящих политических систем на земном шаре не ставила перед собой таких поистине планетарных целей, но и не одна не произвела такого количества трупов на пути достижения своих целей. Таким образом, почти вековой коммунистический эксперимент в России закончился полным крахом, банкротством коммунистической идеи (что было ясно уже при жизни Ленина), разрешением М.С. Горбачева «торговать пирожками» частникам. По-видимому, опыт коммунистических диктатур ХХ в. показывает, что реализовать заявленных целей коммунистам не удастся никогда.
Поэтому, с моей точки зрения, представляется обоснованным утверждение о том, что именно консерватизм был единственной «не проигравшей» силой. Тот факт, что консерваторы «проиграли» говорит лишь в их пользу. Они были отстранены от реальной политики «февралистами» и уже физически уничтожены большевиками. Их наследие было искусственно забыто и облыгалось в течении семи десятилетий. Другими словами, проиграли консерваторы, а не их идеи, подобно тому, как шахматист, разыгрывавший серьезную партию, получает удар доской по голове от своего оппонента, который записывает себе выигрыш и заявляет, что его противник «проиграл». То межреволюционное время, когда консерваторы имели реальное влияние на текущую политику, был расцветом России (1913 г. являлся, а иногда и является, своего рода ориентиром, точкой отсчета социально-экономического развития страны), в общем и целом консерваторы поддерживали курс правительства на реформы («на легком тормозе вперед») и на модернизацию страны.
Получается, что консервативная альтернатива 1917 г. не только была возможна, но она была в предреволюционное время реальностью. Вышесказанное подводит к еще одному вопросу, который, возможно, «решен» никогда не будет. Был ли детерминирован 1917 г. «всем ходом российской истории» или нет? Опишу основные точки зрения на этот вопрос, которые представляются мне вполне обоснованными.
Ряд историков пишут о том, что в России не было «настоящей» буржуазной революции, подобной западноевропейским. Это действительно так. Однако следует отметить, что роль «двигателя прогресса» и роль «единственного европейца» в России играла монархия, а не общество, как было в передовых странах Европы, где были буржуазные революции. Перефразируя известное высказывание А.М. Горького об интеллигенции, именно «кляча» российской монархии «тащила телегу российской истории» по пути прогресса и цивилизации.
Можно сказать и о том, что страны Европы прошли не только через буржуазные революции, но и через «социалистическое искушение» в виде всевозможных средневековых ересей, сект эпохи Реформации, проповедовавших, а иногда даже пытавшихся реализовать на практике, уравнительные идеи (дольчиниане, анабаптисты и др.), учений социалистов-утопистов, переиначенных затем К. Марксом «на научной основе», и, наконец, в «бесценном опыте» «первого пролетарского государства» Парижской коммуны. Все это прошло «мимо» России, те инъекции государственного социализма в виде военных поселений, пресловутой «аракчеевщины», «полицейского социализма» - «зубатовщины», наконец, социальной роли российской монархии, по сути социалистической функции, которую брало на себя российское государство, выступая в роли регулятора социальных отношений; всего этого оказалось недостаточно для того, чтобы общество получило реальное представление о ленинском или сталинском социализме. Другими словами, Россия должна была пройти через «социалистическое искушение», чтобы его преодолеть и приобрести к «социалистической болезни» иммунитет.
Наконец, нельзя не сказать о роли личного фактора в истории. Речь идет о той роли, которую сыграл в истории России ее последний император. Историки нередко говорят о «слабости» Николая II, о том, что вся его политика оказалось «ошибочной», «неправильной», «непоследовательной» и т.д. С внешней стороны так и есть, царь был отстранен от власти в результате переворота и был убит вместе со своей семьей большевиками. Однако из этого, как я полагаю, вовсе не следует вывод о «слабости» Николая II, неадекватности того места, которое он занимал. Интересно отметить, что свой, и весьма серьезный вклад, в концепцию «слабости» царя внесли консерваторы, в то время как леволиберальные круги говорили о «кровавом тиране», цеплявшемся за свою власть. Можно посмотреть на правление последнего царя с другой точки зрения. Он выдержал за свое почти четверть вековое правление тяжелейшие удары, смог на них ответить. При этом Николай II никогда не выходил за рамки законности и не впадал в экстремизм, играл, так сказать, по правилам. И не вина царя, что он пал жертвой заговора, последствия которого привели к всероссийской катастрофе. Словом, последний царь был политиком европейского типа, «единственным европейцем» в России. На мой взгляд, личность последнего императора еще недостаточно изучена и не может быть адекватно понята. Как, на мой взгляд, она, в общем, не была понята его современниками, причем как сторонниками, так и противниками.
Необходимо для понимания консерватизма попытаться ответить еще на один вопрос; какие силы действительно выступали за прогресс и модернизацию, по сути, европеизацию страны? У консерваторов, с самого начала XIX в. было двойственное отношение к Европе и к европейскому пути развития. С одной стороны, они отдавали дань критике петровских реформ, свернувших Россию с исторического пути, консерваторы призывали перестать «тащиться на буксире у Запада» и вернуться на тот путь, с которого сбил, по их мнению, страну Петр Великий. С другой стороны, консерваторы нередко приводили слова Ф.М. Достоевского о том, что «для настоящего русского Европа, как и весь предел великого арийского племени, также дороги, как и сама Россия, как и собственный предел великого русского народа», подчеркивая родство и общность ценностей с христианскими народами Европы. Собственно говоря, если пикироваться на сегодняшние реалии, то консерваторы выступали за «суверенную модернизацию», то есть за прогресс по западноевропейскому пути, но с осторожным восприятием западных политических институтов, с учетом национальных традиций и особенностей.
Вопрос о том, насколько сущностно соответствовали «либеральным стандартам» социалисты и сами либералы, остается нерешенным. В России, как это отмечалось неоднократно различными мыслителями, форма нередко не соответствует содержанию, также как и часто бывает, что форму принимают за содержание. Таким образом, на словах социалисты выступали за прогресс на «научной» основе. На деле социально-экономические программы социалистов являлись по существу глубокой архаикой, возвращением к социально-экономическому и политическому устройству древних азиатских деспотий (например, апология поземельной общины). Что касается либералов, то их лидер П.Н. Милюков сам признавал, что кадетская партия является самой левой, среди аналогичных партий Европы. Кроме того, «либеральная» милюковская партия выступала в 1905 – 1906 гг. по существу с тех же позиций, что и социалисты, требуя отчуждения частновладельческих земель, правда «по справедливой оценке». Кадетская партия выступала и за прогрессивное налогообложение, т.е. за «налоги на богатых», что также является социалистической мерой. К большому сожалению, главный пафос российского либерализма заключался в стремлении «разрушить самодержавное государство». Однако свободному, либеральному обществу сильное государство необходимо. Поскольку действительно либеральная точка зрения на государство заключается в том, что в сфере ответственности государства преобладают вертикальные связи, отношения господства-подчинения, в то время как экономика основана на связях горизонтальных: на равноправии, свободной конкуренции, самодеятельности. Распространение связей вертикального типа на экономику в виде государственного регулирования оборачивается ее деградацией, что, собственно, ярко показал февраль-октябрь 1917 г. В тоже время, ослабление или разрушение, как это было сделано теми же либералами в 1917 г., «вертикали власти», замене ее связями горизонтального типа, закономерно привела к разложению российского государства.
Другими словами, в России начала ХХ в. именно консерваторы не отрицали и даже отстаивали базовые «либеральные ценности»: свободы слова, печати, собраний, союзов, неприкосновенность личности, принцип веротерпимости, неприкосновенность и неотъемлемость частной собственности, свободу предпринимательства, индивидуальной инициативы и самодеятельности. По существу получалось, что, несмотря на свою архаичную риторику и традиционалистские формы, именно консерваторы являлись действительными либералами и настоящими реформаторами. Поэтому в настоящее время не перестают утихать споры об актуальности консерватизма, адекватности его сегодняшним реалиям. Как известно, некоторые общественно-политические силы современной России заявляют о своем консервативном курсе. Конечно, консерватизм во многом ситуационен, склонен к сохранению status quo. Из этого следует провозглашение нынешней правящей партией курса на так называемый «социальный консерватизм», то есть стремлению совместить консерватизм с рядом социалистических установок. В то время как современные консерваторы в странах Европы и США, в плане экономической программы гораздо ближе к неолибералам, и занимают по отношению к социалистам весьма жесткую позицию в экономических и в политических вопросах. В вопросе соединения некоторых социальных установок (но не социалистических) с консервативными, дореволюционные консерваторы добились определенных успехов, их опыт столетней давности может быть востребован и в настоящее время.
Выше я описал только некоторые (но, на мой взгляд, принципиальные) вопросы, по которым ведется полемика среди историков, политологов, в общественных кругах. Попытка решения этих вопросов станет заметным вкладом в российскую историческую науку, поможет использовать исторический опыт для ответа на вызовы, возникающие перед современным российским обществом и государством.
Версия для печати
