Несколько иная ситуация была в Борисоглебском лагере. Там в июне 1921 г. на 1536 человек приходилось всего 215 осужденных, т.е. лиц имевших приговоры. Самые многочисленные категории – подследственные 777 человек, заложники 212 и женщины-заложницы 265. В Полевом лагере 18 августа 1921 г. находилось 669 осужденных из 3548 заключенных. Интересно отметить, что лагерь пытался избавиться от подследственных, некоторые из которых находились в лагере до 5 месяцев. Например, 22 ноября 1921 г. комендант лагеря писал: «прошу прислать списки на всех подследственных, числящихся за Политбюро и взять таковых из вверенного мне лагеря. В противном случае мною будет донесено председателю Тамбовской губчека»; «прошу взять из вверенного мне лагеря всех подследственных и арестованных, числящихся за Ревтрибуналом» СКД 15.
Приговоры отличаются еще большим разнообразием. Они свидетельствуют о том, что в основу правовой системы был положен принцип «целесообразности». Это приводило к тому, что должностные лица, выносившие приговоры, руководствовались своей «революционной совестью», а не ясными аксиоматичными законами. Нередкими были пожизненные сроки, выносившиеся до 1921 г., которые получали даже женщины. Например, в июле в Борисоглебском военном концлагере в июле 1921 г. находилось женщин: «заложниц 249, подследственных 24, осужденных 6, заложниц с детьми 17». Кроме того, в лагере находились и несовершеннолетние: «от 4 до 15 лет» 103, детей «до 3 лет» 24. Это обстоятельство, кстати, противоречило нормам КЗоТа и различным «узаконениям Советской власти», которые прямо это запрещали. Минимальный срок, мною выявленный, – неделя заключения в Митрофановский лагерь условно: 16 декабря 1920 г. «бухгалтера подотдела Кравченко Григория за неправильную посылку бумаги в ЦЕНТР арестовываю в административном порядке условно на семь суток». Зафиксированы и такие приговоры: «до победы над Польшей», «до победы Мировой революции». Обычными сроками были: «до 6 месяцев, до 1 года, до 3, 5, 10, 15, 20 и более лет, пожизненные, до окончания гражданской войны, военнопленные, польские заложники». В конце 1920 г. в воронежских лагерях со сроком до 5 лет числилось 651 заключенный, свыше 5 лет – 708, заложников – 15 (поляки), и «до конца гражданской войны» – 239 . Причем заложники и некоторые другие узники не имели приговоров и находились в лагере «до особого распоряжения». В борисоглебских лагерях имелись приговоры: «до ликвидации банд», «подлежащие высылке из Тамбовской губ.», «отправить вглубь России». В октябре 1921 г. в борисоглебских лагерях находилось 1400 заключенных со сроком менее 1 года . Интересно отметить, что особым видом приговора было осуждение на принудработы в совхоз. По этому поводу комендант Борисоглебского лагеря писал в Тамбовскую губчека, что «осужденных в совхоз» «во вверенном мне лагере нет».
В качестве профилактики побегов вводилась круговая порука, т.е. за бежавшего, наказаниям подвергались другие заключенные. За побег первоначальный срок заключения мог быть увеличен в десять раз, за повторный побег могли расстрелять. По этому поводу председатель Тамбовской губчека прислал инструкцию в Борисоглебский лагерь: «Вследствие представления от 21 августа 1921 г. № 2476 ГУПР разъяснил, что ни 37 ст. положения о лагерях Собрания узаконений 1919 г. № 201, ни § 12 инструкции не устанавливает обязательного увеличения наказания в 10 раз за первый побег и второй, а говорит лишь о возможности такового увеличения до указанных размеров. После издания декрета СНК от 21 марта с.г. о лишении свободы (Собрание узаконений 1921 г. № 22 ст. 38) – срок лишения свободы не может превышать 5 лет. Поэтому при увеличении за первый побег наказания до 10 крат, весь тот срок, который оказывается меньше 5 лет, отпадает и в конечном результате будет равен 5 годам». Тем не менее, весной 1921 г. в неделю из воронежских и борисоглебских лагерей бежало до 15 человек. Например, 11 сентября 1921 г. из Борисоглебского лагеря 2 человека «бежали с работ», они были уроженцами станицы Ново-Аннинской, отбывали срок 1 год за дезертирство. Кроме того, заключенных лагерей, постоянно находившихся на допросах в ЧК, ОО и т.п. было до 100 человек.
Однако заключенных «миловали» те же органы, которые их туда и отправляли. Например, 18 ноября 1920 г. постановлением Комиссии ОО 2 армии 11 узников были «освобождены вовсе от заключения», а 29 ноября ввиду «Октябрьской амнистии» решением подотдела принудработ и Губчека было досрочно освобождено 12 человек из воронежских лагерей. Заключенная Акулина Лисицына была освобождена в октябре 1920 г. «по выписке из постановления коллегии Губчека». Имело место и «условное освобождение». Так, 19 ноября 1920 г. группа заключенных была «условно» освобождена «с отправкой на фронт через этапного коменданта» по распоряжению зав. отделом принудработ. Решением ОО 10 дивизии к 23 июля 1921 г. 257 человек было освобождено из Борисоглебского лагеря, а 49 «бандитов» «явилось с оружием» сдаться властям. 18 августа ОО Буч 3 освободил из Борисоглебского Полевого лагеря 226 заложников.
Существовала и система дисциплинарных наказаний в самом лагере. Например, заключенный мог подвергаться аресту за «порчу казенного имущества», «расхищение продовольствия» на 14 суток, за «самовольный переход из роты в роту», «подачу заявлений с ложными сведениями», «покушение на кражу у товарищей», «за то, что самовольно взял с повозки кусок хлеба», «за то, что во время поверки не стоял на месте» на 1 сутки, «за недосмотр», приведший к «порче электрической лампочки» на 2 суток, «за кражу у товарищей продуктов и за драку», «отказ идти на работу», «нарушение тишины и порядка в камере ночью» на 3 суток, а за «хулиганство» на 6 суток. Под арест на 5 суток отправились заключенные Мордовцев и Костенко: «за то, что чинили сапоги, не имея ордера от заведующего работами», а Диденко «за то, что без разрешения отдал в починку сапоги», Рыбалкин «за то, что стал пользоваться чунями, изготовленными для Красной Армии», а Зиновьев-Занет и Куликов «за то, что, будучи назначены уборщиками, не поддерживали в камере чистоту» . Заключенные лишались также свиданий и передач пищи. В карцере лагеря заключенные запирались на замок и выпускались на прогулку на 2 часа в сутки.
По своему социальному составу заключенные делились на три группы: лица, «жившие в прошлом за счет эксплуатации чужого труда»; «лица интеллигентного труда»; «крестьяне и рабочие» . «Эксплуататоров» на примерно тысячу заключенных было 1 – 2 человека, а иногда они вообще отсутствовали. «Интеллигенты» составляли около 10 % лагерного населения. Остальные были крестьянами и рабочими, причем большую часть из них составляли крестьяне, «землепашцы» по роду занятий. В конце 1920 г. в воронежских лагерях «лиц рабочих профессий; плотников, столяров, механиков, техников, портных, сапожников» было 209 человек. «Интеллигентов» – «военных специалистов, конторских и канцелярских служащих, бухгалтеров, врачей, инженеров, специалистов по сельскому хозяйству, учителей и педагогов» – 124. Чернорабочих – 892, из которых почти все были крестьянами. Таким образом, около 20 % лагерного населения Воронежа крестьянами не являлись. Однако почти все заключенные борисоглебских лагерей были именно крестьянами. Другие социальные категории среди заключенных попадались крайне редко. Например, Борисоглебское Политбюро пыталось выявить «в порядке боевого приказа», находящихся в лагере «офицеров и военных чиновников, служивших в рядах Белой армии». Однако таковых в лагере не оказалось. Лагери можно без кавычек назвать крестьянскими; сведения о социальном составе заключенных опровергают стереотипы о классовом характере большевистского террора.
Что касается этноконфессионального состава заключенных, то исходя из сведений о социальном составе, можно сделать вывод о том, что более 90 % узников были русскими и православными. Как уже говорилось выше, большинство заключенных были крестьянами, а «инородцев и иноверцев» среди воронежских и тамбовских крестьян было очень мало. Однако среди заключенных попадаются лица с кавказскими, азиатскими, европейскими, еврейскими фамилиями. Другими словами большевицкий террор касался всех бывших граждан Российской империи. Например, среди заключенных Борисоглебского лагеря был Моисей Тавельевич Авербух, житель Борисоглебска. Необходимо отметить, что этноконфессиональная принадлежность администрацией лагерей почти не фиксировалась. Исключения составляли поляки и иностранцы. С Польшей в 1920 г. шла война, а, например, в Воронежской губ. проживало порядка 3 тысяч поляков, которые становились потенциальными заложниками. По поводу граждан других государств Ленин писал И.В. Сталину еще в 1919 г.: «Насчет иностранцев. советую не спешить с высылкой. Не лучше ли в концентрлагерь, чтобы потом обменять».
В воронежских лагерях находилось довольно много «контрреволюционеров», среди которых, надо полагать, были члены небольшевистских партий. Однако в Онуфриевском лагере в апреле 1921 г. среди заключенных было 4 члена РКП (б) и 1 РКСМ, в мае таковых было 16 и 1 соответственно, а в Митрофановском лагере постоянно находилось 10 – 12 коммунистов. В отчетах коменданта отмечалось, что среди заключенных «других политических течений [кроме РКП] не замечается», а отношение большинства лагерного населения к советской власти «сочувственное», а меньшинство «настроено безразлично». Начальник ОО СКД 15 предписывал ежедневно докладывать «политическую обстановку заключенных» в Борисоглебском лагере.
Подотдел принудработ занимался снабжением воронежских лагерей необходимыми ресурсами для выполнения заказанных советскими учреждениями работ. Предполагалось, что лагери будут самоокупаться трудом заключенных. Часть средств от заработков заключенных отчислялась на содержание лагеря. Однако они финансировались НКВД. Полного безналичного «товарообмена» между социалистическими «кооперативами» не было. Например, в июле 1921 г. доходы Борисоглебского лагеря составили всего 1 844 294 руб., при этом расходы 3 331 645 руб., а авансом от НКВД было получено 9 900 040 руб.. Таким образом, лагерь был хронически убыточным учреждением. Главная причина существования этого лагеря заключалась вовсе не в «перековке» «исправимых элементов» и даже не в организации «социалистического строительства», а в том, что лагерь являлся важным инструментов для подавления крестьянского восстания.
Почти в тоже время в условиях НЭПа за четыре месяца в конце 1921 – начале 1922 гг. мастерским Задонского лагеря удалось заработать 39 098 537 руб. (тогда там числилось 174 заключенных и 30 человек персонала), что было в ценах того времени ничтожной суммой, на которую едва можно было прожить. Однако «с 1 января 1922 г. мастерские перешли на хозрасчет. Работа производилась по договорам с учреждениями и частными лицами со скидкой в 25 %», от рыночной цены на труд. Это позволило лагерю заработать в «учреждениях по городу на 20 663 125 руб., на совхозах 90 759 550 руб., кроме денег, муки 17 пудов 20 фунтов, жмыха 14 пуд., проса 21 пуд. 20 ф., овса 16 пуд., сахара 1 пуд. 23 ф. 24 золотника, мякины 16 пуд., солонины 34 пуд., картофеля 24 пуд., ржи 2 пуд.» и т.д., в том числе и «2 пары мужских ботинок». Таким образом, численный состав Задонского лагеря, хотя во много раз и уступал Борисоглебскому, тем не менее, как хозяйственное учреждение был гораздо эффективней. Таким образом, питание и другое довольствие заключенных и персонала Задон-ского лагеря в условиях НЭПа заметно улучшилось. Однако это совсем не касалось Борисоглебских лагерей.
Заключенные и администрация лагеря довольствовались в лагере из общего «котла». Паек, как для администрации, так и для заключенных, являлся одинаковым по норме питания рабочих, занимающихся тяжелым физическим трудом; кроме хлеба и других продуктов, имелось «чайное и табачное довольствие». Специальной одежды узникам в воронежских лагерях не выдавали, тем, у кого одежда или обувь изнашивались, подотдел принудработ выдавал: «рубахи, шаровары, кальсоны, фуфайки, лапти» . Однако в Задонском лагере в портняжной мастерской изготавливалось «обмундирование для заключенных» , что оно собой представляло, установить не представляется возможным. Интересно отметить, что в Борисоглебских лагерях личные вещи конфисковывались у заложников. Управление лагерей армии предписывало администрации Борисоглебского лагеря прислать в Тамбовский губ. отдел принудработ «список конфискованного имущества», кроме того, следовало «выслать описи имущества принятого от семей заложников: 1) опись конфискованного в пользу Республики имущества, 2) принятого на хранение». При этом следовало «все конфискованное сдать немедленно в уездную комиссию по оказанию помощи пострадавшим от бандитизма, в трофкомисию (комиссия по распоряжению «трофейным» имуществом, т.е. отбитым РККА у повстанческой армии и конфискованным у родственников повстанцев. – В.Р.)». Руководство Управления лагерей предписывало: «когда принимаете имущество, то для этого назначайте комиссию, состоящую из завхоза [лагеря], представителя Рабкрина (рабочее-крестьянская инспекция, конролирующий орган. – В.Р.) и представителя административной власти» .
Администрация воронежских лагерей – делопроизводители, счетоводы, конторщики и т.п. были заключенными, равно как и клерки подотдела принудработ: «конторщицу Сахарову Ксению, как освобожденную из заключения, исключить из числа служащих подотдела». Заключенный В.С. Мещеряков должен был «по постановлению Губчека» ежедневно являться в лагерь для «выполнения обязанностей бухгалтера». Данное обстоятельство наверняка приводило к различным злоупотреблениям со стороны администрации. На это «намекал» в своих распоряжениях начальник подотдела Рейзин: «строго следить, чтобы продукты, отпускаемые из цейхгауза заключенным, отпускались бы полностью, не допускать оставление в цейхгаузе так называемой экономии» ; «мною замечено, что сотрудники Канцелярии, как и подотдела, так и Митрофановского лагеря проводят праздно время, занимаются частными разговорами и постоянно ходят в лагерь и обратно, создавая этим недопустимую прогулку, почему приказываю всем сотрудникам… подотдела и лагеря более добросовестно отно-ситься к своим обязанностям и предупреждаю, что всякое разгильдяйство мною будет пресекаться в корне и виновные будут отданы суду». Однако персонал борисоглебских лагерей состоял только из вольнонаемных.
В воронежских лагерях были слесарная, граверная, портняжные, сапожная, чунная мастерские, кузница, «зоотехническая опытная станция», хлебопекарня, которая находилась в ведении подотдела принудработ и занималась «городской выпечкой хлеба». Заключенные занимались благоустройством города, строительством, санитарией и т.п., замещали канцелярские должности в «совучреждениях», изготавливали обмундирование, сапоги и чуни для РККА. Не обошлось и без лесоповала; в октябре 1920 г. заключенные Митрофановского лагеря были отправлены «в трехдневную командировку в село Бабяково Воронежской губернии для приобретения дров». Дрова поставлялись в лагерь из «чертовицкой дачи», располагавшейся близ села Четовицк Воронежской губ. Рабочий день составлял 8 часов, но были и сверхурочные работы. Зафиксированы многочисленные факты, когда заключенные отбывали наказание вместе со своим домашними животными. Например, в ноябре 1920 г. комендант Онуфриевского лагеря распорядился принять «на фуражное довольствие» двух лошадей, «взятых во временное пользование у заключенных Веретенникова и Сбоева». В лагерях, кстати, находилось немало лошадей, являвшихся в то время основным транспортным средством. Однако их состояние часто было неудовлетворительным. Например, в Борисоглебском лагере был составлен «акт об осмотре павшей лошади, кличка Офелия», комиссия, составлявшая акт, заключила, что «лошадь пала от истощения», вследствие чего «указанная лошадь исключена из списка хозчасти концлагеря» . Всего в лагере было 11 лошадей и 10 повозок. В Задонском лагере имелись «сапожная, плотнично-столярная, кузнечно-слесарная, портняжная, чунная и вальничная мастерские», а также «сельхозлагерь». В мастерских производилась «ремонтировка» и изготовление сельскохозяйственного инвентаря, как для нужд самого лагеря, так и для других учреждений, а также изготовление одежды и обуви. Задонский сельхозлагерь имел 200 десятин земли, в том числе 25 дес. неудобий. В лагере возделывались рожь (27 дес.), просо и чечевица (54 дес.), овес (1 дес.), подсолнечник (1/2 дес.), кроме того, заключенные выращивали капусту, луговую землянику и др. огородные культуры.
В лагерях велась «культурно-просветительская» работа «в целях воспитания заключенных в духе программы РКП (б) и поднятия их умственного уровня». Для этого в Онуфриевском лагере была «школа грамоты», состоящая из трех групп: «неграмотные, не окончившие сельскую школу, окончившие сельскую школу». Имелась и «школа политграмоты» действовавшая во взаимо¬действии с «Агит-пропагандом Губкома РКП». В ней читались лекции по «рабочему вопросу, аграрному, политэкономии, религии, русской истории, со¬ветскому строительству, разборке “Азбуки коммунизма”». Причем группа «школы политграмоты» должна была состоять не более чем из 50 человек лояльных заключенных. Устраивались «политические чтения», напри¬мер, «Ленский расстрел», «митинг-концерт Текущий момент продовольственной политики РСФСР». Членство в «культ-просвете» было привилегией для заключенных, они располагались отдельно от других узников. За различные проступки их переводили в «общую камеру». Для функционирования «культ-просвета» в феврале 1921 г. требовалось «100 пудов дров, 4 электрические лам¬почки, не менее 250 свечей, 2 замка».
