К Онуфриевскому лагерю 7 декабря 1920 г. был прикомандирован как инструктор «культ-просвета» «артист Большого Советского театра тов. Васильев Василий Осипович» , а с ним и группа артистов. В культпросвете существовали секции: драматическая, школьная, библиотечная, музыкальная и хоровая. В Онуфриевском лагере имелась библиотека, в которой был «недостаток книг», поскольку она комплектовалась за счет передач родственников заключенных. За какой-то проступок 17 января 1921 г. заведующий библиотекой был отстранен и «убыл на работы». В лагерях в 1921 г. ставились спектакли, причем бесплатные для заключенных, но для публики приходящей из города – за плату: «Жертва капитала», «Жертва эгоизма», «Дни нашей жизни», «На заре», «Старички и девочки», «Безработный», «Борьба за волю», «Хирургия» и др. В 1921 г. был «поставлен вечер Пушкина и Никитина». В Задонском лагере имелись «школа, библиотека, читальня, струнный оркестр, выписывалась газета». Собственного театра лагерь не имел, однако заключенным читались лекции «о театре, сельском хозяйстве и на другие темы» . В Борисоглебском лагере была библиотека-читальня, в которой имелись лишь «газеты в достаточном количестве».
Несмотря на хорошо поставленную «культурно-просветительскую» работу, с участием столичных артистов, в лагерях была высокая смертность заключенных. Надо сказать, что советская власть постоянно боролась «за санитарию». Так, начальник подотдела принудработ Рейзин распорядился в конце 1920 г.: «согласно циркулярного отношения Наркомздрава приказываю в лагерях немедленно организовать санитарные отряды, создав их из способных к активной работе заключенных. Численность отряда составляется из расчета как каждые 100 заключенных 4 человека. Назначение отряда – постоянное и неослабленное наблюдение и поддержание на должной высоте санитарного благополучия в лагерях». Ленин заявлял по этому поводу: «наша задача есть борьба со вшами, которые разносят сыпной тиф», это «бедствие… не даст нам возможности справиться ни с каким социалистическим строительством». Кстати, сам Ленин понимал, что голод, холод и вши являются неизбежными последствиями «социалистического строительства»: «задачи…, которые всего труднее решить, но которые мы все-таки решим. Это – задача о хлебе, задача о топливе, задача борьбы со вшами. Вот три простейших задачи, которые дадут нам возможность построить социалистическую республику, и тогда мы победим весь мир во сто раз более победоносно, торжественно и триумфально» .
В 1920 г. в воронежских лагерях еженедельно умирало примерно 4 человека, причем фиксировались только смертные случаи в самом лагере, значительная часть умирала в тюрьмах ЧК или в больнице при губернской тюрьме. Иногда больных только в Онуфриевском лагере за неделю насчитывалось 90 человек, а в Митрофановском 110. Весной 1921 г. смертность возросла в несколько раз. В апреле только в Митрофановском лагере еженедельно умирало 10 – 15 узников. Иногда в день умирало 5 человек «от разных болезней», за неделю 21 – 28 февраля 1921 г. умерло 20 человек только в Онуфриевском лагере (тогда там находилось 329 заклю-ченных). За месяц с 15 мая по 16 июня 1921 г. в Митрофановском и Онуфриевском лагерях умерло 523 человека. Причиной смертей были тиф (брюшной, сыпной, возвратный), «желудочно-кишечные заболевания», «другие заразные болезни», холера, дизентерия, воспаление легких и даже «невыясненные диагнозы». Заключенные умирали и «на почве истощения». В Задонском лагере имелся медпункт на 30 коек. В лагере зафиксированы «смерти от туберкулеза и других болезней». В период с декабря 1921 г. по май 1922 г. из 174 заключенных умерло 38.
В борисоглебских лагерях, кроме вышеперечисленных заболеваний, зафиксированы малярия, лихорадка, гастрит, калит. Смертность там была еще выше. Например, за неделю в июне 1921 г. 6 человек умерло от холеры, 39 были отправлены в госпиталь № 404. Причем в отчетах коменданта лагеря имелась графа «количество больных и умерших» (надо полагать, что заболевшие заключенные в принципе не выздоравливали). Таковых в июне 1921 г. в борисоглебских лагерях числилось: «в приемном пункте» 21 человек, в госпитале № 404 – 551(!), «в “заразном” новой городской больницы 9. Умерло при приемном пункте лагеря 6, вообще 91».
В октябре 1921 г. комендант лагеря просил губчека «о скорейшей разгрузке лагеря». «В связи с холодом» и «недостатком продуктов и медикаментов» «умерло в лазарете 119, околотке до 200 человек, умирают ежедневно в среднем 10 – 13». При отправке заключенных этапами вводился карантин, узников помещали в специально отведенные бараки, которые предписывалось вымыть. К «работе по устройству карантина привлекался весь персонал лагеря во главе с врачом». При этом предполагалось принятие «самых решительных мер, чтобы люди, находящиеся в карантине, были изолированы и ни в коем случае не общались с остальными. Перед отправкой должна быть назначена медкомиссия с обязательным участием врача. Результаты комиссии зафиксировать в акте, который после отправки людей представить в губпринудработ». Все это нужно было для того, чтобы остановить эпидемии, свирепствовавшие в лагерях. При этом «Зав. пред. Губпринудработ т. Киечковский» ходатайствовал перед вышестоящим начальством об «истребовании средств» на борьбу с эпидемиями в количестве 25 млн. руб. . По-видимому, лагерь служил источником эпидемий в городе и уезде. Поэтому Борисоглебский уисполком решил: «арестованные должны как прибывать в лагерь, так и убывать из такового, только после санитарной обработки».
В октябре 1921 г. в лагере положение заключенных стало «крайне критическое, отсутствие одежды, продуктов, медикаментов, дало повод повальному заболеванию брюшного тифа, - на 18 октября в околодке лагеря больных 600 человек, не включая госпитальных – 196, - смертность гро-мадная». Комендант Ильин просил, «принять меры к скорейшей разгрузке лагеря, так как дальнейшее существование арестованных при вышеназванных условиях невозможно» . Однако с борьбой за санитарию не все шло гладко. Комендант Борисоглебского лагеря в ноябре 1921 г. запрашивал санчасть СКД 15: «Прошу сообщить, почему санчасть… не принимает участие и не дает помощи в борьбе с эпидемией во вверенном мне лагере?». В то время в бараках карантина лагеря полностью отсутствовало постельное белье, положенное для больных и находящихся на карантине заключенных. Вследствие этого заключенных не представлялось возможным перевести в подготовленные для этой цели бараки. Поэтому комендант запрашивал штаб СКД 15, с целью передачи в лагерь из расформированных санотрядов дивизии, «белья и постельных принадлежностей на 150 коек».
1 ноября 1921 г. комиссия, обследовавшая лагерь нашла, что «гигиеническое состояние находится в самых худших условиях, т.е. арестованные содержатся на нарах, которые, как видно, никогда не моются, в некоторых бараках нар совершенно не имеется и арестованные валяются на полу. Бараки не отапливаются ввиду неимения дров. Кухня – 4 котла в хорошем состоянии. Кипяток выдается не всегда исправно, ввиду отсутствия дров и неимения поблизости холодной воды. Горячая пища выдается 1 раз в сутки, варят суп из крупы и картофеля, причем выдают суп в бочках на 7 человек, хотя положено выдавать по (1/3 или 1/8) фунта на человека, но выдается редька… Баня бывает в среднем 1 раз в три месяца, стирка белья не производится… Состояние отхожих мест удовлетворительное» .
Однако питание заключенных во всех лагерях было неудовлетворительным. Так, 23 ноября 1920 г. по распоряжению коменданта Онуфриевского лагеря состоялось собрание «комиссии по определению годности картофеля в пищу», в котором участвовали, помощник коменданта по административной части Ерохин, старший надзиратель Усков, представитель от заключенных Петров и врач Петен. Они составили акт, согласно которому, при «осмотре картофеля, полученного из Подотдела Принудработ 15 и 17 ноября в количестве 112 пудов», комиссия нашла, что «из всего картофеля после взвешивания оказалось 70 пудов … совер¬шенно непригодного к употреблению, как мерзлого и загнившего». Тем не менее, в «голодном 1921 году заключенные лагеря решили отчислить по пять пайков каждый из двухмесячной нормы в пользу голодающих детей». Однако надо заметить, что, насколько можно судить, в 1922 г., т.е. в годы НЭПа питание заключенных заметно улучшилось. Во всяком случае оно было регулярным и заключенные лагерей Воронежской губ. не голодали так, как голодали «рабочие и крестьяне» в остальных частях России. Например, в отчете Задонского уисполкома за 26 июля 1922 г. отмечалось: «по целому ряду волостей уезда голод мало отличается от Поволжья»; в уезде «38 000 голодных бродят по полям и питаются чесноком и травою».
Подводя итог, следует сказать, что, в сущности, лагери являлись составляющей политики социального геноцида, проводимой большевиками. Главная цель лагерей заключалась в изменении социального устройства путем «перековки» «исправимых» элементов и создании новых общественных связей, основанных на государственном распределении и принудительном труде, поддерживающихся многочисленными карательными органами режима. Как экономические предприятия лагери показали свою полную неэффективность, в чем крылась причина их упразднения в условиях НЭПа. Кроме того, строгой изоляции заключенных от внешнего мира не было. Урав¬нительная распределительная система («общий котел») способствовала распространению иждивенческих настроений в обществе, отбивала желание трудиться, инициативу и предпри-имчивость. Физический труд становился в «рабоче-крестьянском» государстве непрестижным. Именно принадлежность человека к распределительной и карательной системам позволяла выжить в лагере. Так формировался новый правящий класс в «бесклассовом обществе», что привело к таким явлениям, как закрытые распредели, «блат» и т.п. Это негативно сказалось на ментальности самых широких слоев населения. Однако большевики получили «бесценный практический опыт» по организации лагерей, который в полной мере был реализован в Гулаге. Таким образом, концлагеря были важной составляющей государственной социалистической социально-экономической политики и системы управления, ставшей основой советского общества.
Следует сказать и об особой роли церковной собственности в концлагерном строительстве. Как видно, практически все лагеря в Воронежском крае располагались в монастырях или на подворьях церкви. В этом проявились «случайности и закономерности» социалистического строительства. С одной стороны, большевики провозгласили полную свободу совести. Например, в декабре 1921 г. на IX Всероссийском съезде советов Ленин заявил, что никогда не «предлагал жечь молитвенники» и «предложить не мог». При этом он добавил, что «по нашей Конституции, по основному закону нашей республики, свобода духовная насчет религии за каждым, безусловно, обеспечена». На словах Ленин был сторонником свободы совести, как до октября 1917 г., так и после прихода к власти. Например, в 1903 г. он писал, что социал-демократы признают «право даже иезуитов вести свободную агитацию». Правда, Ленин делал интересную оговорку: «но мы боремся (не полицейски боремся, конечно) против союза иезуитов и пролетариев». Действительно в то время у большевиков не было возможности «полицейски» бороться с религией, но пройдет совсем немного времени и мысль Ленина начнет осуществляться на практике. Другими словами, все религии, даже и лояльные «социалистическому отечеству», являлись потенциально враждебными. И дело было лишь в сроках «окончательного решения» религиозного вопроса.
Как уже говорилось, монастыри становились «материальной базой построения социализма», уже имелось налаженное церковное хозяйство, добротные здания, которые легко превращались в тюрьмы. Кроме того, монастыри в России до XIX в. использовались для принудительных работ. За некоторые виды преступлений приговаривали к заключению в монастырь. Необходимо сказать, что сама жизнь монастырской общины имела ряд внешне схожих с установками коммунистов черт, как-то: коллективный труд, общая собственность, уравнительное распределение, строгая дисциплина и т.п. Данное обстоятельство, на мой взгляд, также способствовало превращению монастырей в тюрьмы.
