Причем условия содержания были самые что ни на есть варварские и бесчеловечные. Такое ощущение, что дореволюционную каторгу спутали с "прогрессивным" советским ГУЛагом. Между тем, к примеру, в 1892 г. на каторге отбывало наказание всего 5335 человек (из которых "политических" - менее 20%); а условия содержания были значительно мягче, чем на французской каторге того же времени в Кайенне. Предлагаем вниманию читателей посвященную этой проблематике статью известного русского писателя и публициста Бориса Ширяева (к сожалению, в распоряжении редакции имеется только первая ее часть).
Сколько грязи и клеветы вылито большевистскими историками, публицистами и беллетристами на прошлое России и русского народа и, главным образом, на хребет его величавой истории - Русское Самодержавие! Со стороны большевиков это понятно и логично.
Но этим же грешила и грешит до сих пор значительная и наиболее активная часть русской "прогрессивной" интеллигенции, начиная с Новикова и Радищева и кончая… стоит ли называть фамилии? Я хочу лишь осветить два небольшие в трагическом ходе истории момента: политическую тюрьму в 1825 году и то же самое в 1925 году.
Материал для освещения первого момента я беру из книги "История царской тюрьмы", т. 2-ой, Юридич. издательство министерства юстиции СССР, Москва, 1946 г. Автор ее заслуженный деятель науки, проф. М. Н. Гернет, первый марксист в среде профессуры Московского Императорского Университета, кумир революционного студенчества в эпоху 1905-1907 гг. Обвинить М. Н. Гернета в стремлении смягчить описания современников и изменить в лучшую сторону представление о тюрьмах времен Императора Николая Первого невозможно.
Факты для освещения быта и постановки большевистских тюрем я черпаю из личных воспоминаний о пребывании в тюрьмах и на Соловецкой каторге в 1921-27 гг.; в ссылке 1927-31 гг. и "вольной" высылке 1933-36 гг. Правдивость их подтверждаю своей совестью и свидетельством сотен тысяч русских Ди Пи, видевших и перенесших то же самое. Фамилии и имена, где это возможно без вреда для упомянутых лиц, я сохраняю, в других случаях - ставлю инициалы.
* * *
…Сенатская площадь 14 декабря 1825 года.
Сколько искренних слез пролито над участниками этого трагического для России события, - военного бунта, участниками которого были видные офицеры, а сочувствующие находились и в числе высшего генералитета…
Осужденных за этот бунт, имевший целью не только цареубийство, но истребление всей Императорской Семьи (Гернет, стр. 88) и свержение строя, оказалось, включая сюда и лиц, переведенных тем же чином в армию, всего… 120 человек. Из них присуждены к смерти - 5. Нижних чинов приговорено к каторге 8, к наказанию шпицрутенами (600 ударов) - 9, переведено в Кавказскую армию 698, в сводно-гвардейский полк на Кавказе - 1036, к смерти - ни одного (Гернет, стр. 137).
…СССР. 1937-38 гг.
Без суда, защиты, права просьбы о помиловании и доказанности преступления расстреляно: маршала - 3; высшего генералитета, кончая начальниками дивизии - 57% крупнейшей в мире армии; офицеров ниже начальника дивизии и солдат - ??? - но, несомненно, десятки тысяч.
Никто из знакомых и друзей декабристов не был осужден… вышедшие из Тайного Общества до 14 декабря не пострадали… Декабристам, протестовавшим против цареубийства, наказание смягчалось. Батенков был полностью помилован и осужден после на ссылку, вследствие его самообвинения, вызванного "чувством товарищества" (Гернет, стр. 121-127).
Сколько родственников, друзей и просто знакомых с подозреваемыми в заговоре погибло в 1937-38 гг.?
"Имена их Ты, Господи, веси…".
Кстати, несколько слов об общем количестве заключенных в тюрьмах и на каторге.
"Записки о преобразовании тюрем" 1866 г. устанавливают количество заключенных по всей России в 45 тысяч человек (Гернет, стр. 64). Список всех заключенных в Шлиссельбургской крепости за период с 1825 по 1870 г. - 95 человек (Гернет, стр. 348-353). В Петропавловской крепости при взятии ее восставшими в 1917 г. не оказалось ни одного заключенного.
Принимая среднне число населения России в царствование Николая Первого за 45 миллионов, получаем - 0,1% всех заключенных.
По сведениям автора, работавшего на кухнях в указанных местах, на контрольных досках пайков значилось в 1922 г.: в Бутырках - 20.000, в Ленинградском Д.П.З. - 14.000, на Соловках - 22.000. Только в трех тюрьмах больше, чем всех заключенных при Никалое Первом. Немцы исчисляли население одних лишь концлагерей в 1940 г. по всему Союзу в 18 миллионов человек. К 180 миллионам всего населения - 10%! Не считая десятков тысяч других тюрем всех видов.
Было 0,1%, стало 10%. Увеличение "продукции" в 100 раз (минимум). В этой области Советский Союз действительно "догнал и перегнал" все времена и царства.
Сколько талантливых русских писателей приложили свою руку к описаниям ужасов знаменитого Алексеевского равелина и казематов Шлиссельбурга. Один Бурцев посвящал этим "каменным мешкам" целые номера своего "Былого". Благодарная тема. Действительно, по сравнению с жизнью даже бедняков в царской России, жизнь в каземате была мало привлекательна. Так было… но…
Декабрист Бестужев пишет, в своих воспоминаниях, что "похоронили в камере размером в 8 х 6 шагов" (Гернет, стр. 102). В лазарете топились день и ночь три голландских печи, два камина и две русские печи (Гернет, стр. 76).
Хозяйственные книги Петропавловской крепости говорят о закупке для заключенных постельного белья, ночных колпаков, скатертей, салфеток, носовых платков, халатов и ночных рубах. На стирку расходовалось 60-70 рублей в месяц" (Гернет, стр. 105).
Сведения для сравнения.
В одиночных камерах Псковской тюрьмы, где сидел автор этих строк с одиннадцатью другими заключенными, всем спать лежа, даже тесно прижавшись друг к другу, не хватало места. Двое по очереди стояли.
В камере ном. 76 и других общих камерах Бутырской тюрьмы, рассчитанных на 24 человека, всегда помещается 120-140 человек. Спят на нарах, на столе и на полу. Матрацев не было. Пересылать в тюрьму одеяла запрещено. Автор спал три месяца на голом цементном полу, укрываясь лишь своим резиновым плащом. Отопления в Пскове не было, в Бутырках - плохое. Стекла в окнах выбиты.
Жилищная норм в Москве для свободных людей - шесть квадратных метров официально. Фактически и средняя площадь на человека там не превышает четырех квадратных метров.
Никакой одежды или белья в тюрьмах СССР не выдается. На Соловках в течение пяти лет (1923-1927) не было выдано ни одной вещи. Автор видел там, на острове Анзере, два барака, наполненных абсолютно голыми людьми. На работу их не посылали и держали на половинном пайке. За их голодную жадность к пище уголовники прозвали их "леопардами".
О мебели камер Алексеевского равелина половина свободных жителей Москвы может лишь мечтать. О закупках салфеток, скатертей и пр. не может даже мечтать 90% хозяек в СССР.
* * *
Воображение среднего русского интеллигента, отравленное "прогрессивной" литературой 19-го века, рисует себе узников Алексеевского равелина изможденными духовной и физической мукой тенями.
…Питание в Алексеевском равелине было различно. Якушкин жалуется, что ему "лишь на третий день дали к чаю белую булку и весь Великий пост его кормили супом со снетками". Это - худшее. Трубецкой получал "чай с белыми булками и тремя кусками сахара, мясной суп или щи, говядину с кашей и картофелем, ужин и чай…". Рылеев имел ежедневно обед в 4-5 блюд и виноградное вино. Капнист упоминает о рюмке водки к обеду. Это от казны, а в передачах от родных бр. Беляевы получили даже шампанское к Новому Году (Гернет, стр. 104-105).
В Бутырской тюрьме выдается кипяток без заварки и сахара два раза в день, на обед поллитра жидкой пшенной болтушки без каких-либо жиров - одна обычная русская деревенская ложка каши, на ужин та же болтушка и 300 грамм в день очень плохого хлеба. В других тюрьмах хуже. На Соловках пять лет кормили исключительно супом из голов трески (тело рыбы экспортировалось) на обед и ужин, и работающим 400 гр. хлеба, неработающим - 200.
Передачи от родных в Бутырки допускаются лишь по особому персональному разрешению один раз в месяц не более четырех кило вместе с бельем, все жидкое и запечатанное, а также и папиросы передавать запрещено. На Соловки посылки поступали лишь летом, не более двух раз в год.
Вряд ли мы встретим в СССР даже рядового коммуниста, не говоря о прочих, имеющего обед в 5 блюд, как Рылеев, или хотя бы ежедневно мясо и белую булку, как Трубецкой. Чекисты и главки, конечно, в счет не идут.
Декабрист Поджио, находясь в Шлиссельбурге, ежемесячно получал от жены по 4 посылки с вложением писем и денег от 100 до 500 рублей (Гернет, стр. 144).
Пущин пишет из того же Шлиссельбурга: "комендант на чудо отделал наши казематы" (Гернет, стр. 153).
В дальнейшем питание было еще более улучшено, а сношения с миром облегчены. Заключенные в Алексеевском равелине в 60-х годах Чернышевский, Писарев, Щелгунов, Михайлов и др. беспрерывно и без ограничений получали письма, книги и посылки.
"Тетрадь о кушаньях" Алексеевского равелина 1861 года рассказывает о ежедневных обедах в четыре блюда (два мясных и сладкое), подбор блюд очень разнообразен, в праздники и царские дни - вино и пироги… (Гернет, стр. 235).
Здесь уже не только советским рабам, но и всей современной Европе придется позавидовать "жертвам царизма"…
Полититческие преступники, военные бунтовщики, уличенные и сознавшиеся в совершенном преступлении, двинуты в Сибирь, по тому же пути, по которому теперь едут и идут (да, идут!) миллионы не уличенных ни в каком преступлении. Каковы были отношения декабристов со своими тюремщиками в крепости и в дороге?
"Ничего сурового, ничего похожего на тюремщиков в этих людях не было, - пишет о них декабрист Басаргин, - честные и прямодушные люди" (Гернет, стр. 107). Обручев рассказывает в своих записках о том, что в равелине ему подавал умываться ефрейтор, а солдаты стражи мыли пол в каземате и выносили "парашу" (Гернет, стр. 215).
В памяти возникают картины Бутырского быта… бывший адъютант Великого Князя Владимира Александровича ген. Годон, выносящий тяжелую вонючую "парашу", художник М. В. Нестеров, старик, моющий грязный пол камеры, черпал воду из той же "параши". Семидесятилетняя графиня Фредерикс, сбитая с ног ударом приклада конвоира за то, что она по старости лет отстала от группы женщин, возвращавшихся с работы. Полное отсутствие воды для умывания в Псковской тюрьме.
Свидания перед отправкой в Сибирь разрешались всем [декабристам – ред.] не только с родственниками, но и с друзьями (Гернет, стр. 108). Бенкендорф явно «мирволил» заключенному Поджио, задерживая его отправку в Сибирь (Гернет, стр. 144). Позже генерал-губернатор Петербурга кн. Суворов по собственному почину просил Императора об освобождении Писарева, мотивируя просьбу тем, что тот был примерным сыном своей престарелой матери (Гернет, стр. 227).
Из советских просьб о помиловании со стороны «власть имущих лиц» мы знаем только одну: просьбу Горького, направленную к Ленину, о спасении жизни Великому Князю Николаю Михайловичу, как крупному ученому историку. Но и она не дала результата.
Судебный приговор по делу декабристов был подписан не всеми членами суда. Архипастыри Св. Синода, которые были членами суда, отказались поставить свои подписи под присуждением к смерти, мотивировав это своим саном служителей Христа. Не подписал его и известный в литературе адмирал Шишков, подав Государю объяснительную записку.
Все приговоры по многочисленным политическим процессам в СССР решались всегда всеми членами судов единогласно. Причина такого небывалого в истории единодушия ясна: все приговоры предрешены заранее.
Но вот политический процесс декабристов закончен. Все приговоренные без исключения, получают от Государя смягчение наказаний. Большинство смертников помилованы, пятерым четвертование (полагающееся по закону), заменено повешением. Преступники направляются к месту ссылки.
«Везли каждого на отдельной телеге, - пишет С. Муравьев, - закусывали и пили в трактирах, мылись в бане. С меня сняли кандалы, т. к. они натерли мне ноги» (Гернет, стр. 141).
Столь комфортабельный способ пересылки «по этапу» не был привилегией аристократов-декабристов. Им пользовалось подавляющее большинство политических преступников в Царской России.
Нигилист Михайлов пишет: «на этапе подали чай в прекрасной посуде, с хорошими булками. Пришел комендант и мы долго беседовали, с ним по-домашнему. Он рассказал много интересного о своей службе в Сибири» (Гернет, стр. 224).
Чернышевский уехал в пролетке, купленной на деньги, собранные по публичной (!!!) подписке и негодует на то, что комендант не разрешил задержать его отправку для ожидания этой пролетки, которая запоздала к моменту отъезда и догнала его в дороге (Гернет, стр. 256).
Автор этих строк был отправлен на Соловки из Москвы. От Бутырской заставы до товарной станции Николаевской железной дороги шли пешком, ночью, неся вещи на себе. Большая часть этих вещей была брошена в дороге. Сзади ехала, подвода, собиравшая эти вещи, конечно, в свою пользу. С нами были женщины и старики.
Нас поместили в вагон-клетку. Обычное купе 3-го класса было разделено глухими нарами на три яруса. В каждом, головою к коридору, лежало за решеткой по три человека. Ни встать, ни сесть. В день выдавали по две селедки и 300 гр. хлеба. Воду – один раз в день – котелок на три человека. Путь до Кеми длился 9 дней. На третьи сутки мы отказались от селедок, т. к. слишком страдали от жажды.
При высадке на Соловках начальник лагеря Ногтев без всякой причины на глазах у всех застрелил полковника В. В. Окермана. Он сделал это «для острастки».
Кто из «новой эмиграции» не видал «черных обозов»? Толпы оборванных, изможденных людей, с женщинами и детьми, окруженные цепью штыков и сторожевых собак, шли и идут в Сибирь днем по улицам больших городов (я видел их в Ростове-на-Дону). Сколько их доходит до места назначения?
Ни один декабрист не только не умер, но и не заболел по пути в Сибирь.
Чьими костями усеяны теперь страшные сибирские пустыни?
Двадцатидвухлетний Писарев с руганью выгнал из своего каземата протоиерея о. Полисадова и бросил в него тяжелой книгой (Гернет, стр. 227). Интересно отметить, что сам о. Полисадов пытается оправдать поступок Писарева «нервозностью юноши, вполне понятной в его тяжелом положении».
Чернышевский, находясь в ссылке в Вилюйске, занимая комнату в лучшем доме города и получая более чем достаточное содержание, книги и газеты, без ограничений, начинает форменную войну против своей стражи, бытовыми услугами которой тем не менее продолжает пользоваться.
Он систематически ежедневно срывает или портит замок на двери, которую запирали только на ночь, вытворяет всевозможные хулиганские выходки по отношению к жандарму, сопровождающему его на прогулки, ругает и оскорбляет всю стражу, угрожая всех перерезать (Гернет, стр. 226).
Все это сходит ему с рук. Никаких репрессий не применяется и когда хулиганство переходит все границы в Петербург идет лишь донесение о том, что ссыльный, очевидно, сошел с ума и необходима помощь врача-специалиста, которого нет в Вилюйске.
За 13 лет тюрем, каторги и ссылки в СССР автор этих строк не видел и не слышал ни об одном случае грубости, сопротивления или протеста со стороны репрессированных и поэтому полагает, что подобное там абсолютно невозможно.
В книге проф. Гернета нет ни одного упоминания о карцере для политических преступников.
На Соловках для политических и уголовных без различия было четыре карцера: 1) темная комната обычного типа. Пища – хлеб и вода. Срок содержания – до 1 месяца; 2) «Гора Секирная» – не отапливающаяся церковь, помещение общее, без нар; с заключенных снимали одежду, оставляя лишь рубаху и кальсоны; пища – хлеб и вода; срок содержания – не менее месяца. Из попавших на «Секирку» зимой редко кто возвращался; 3) «Голубятня» – старая дощатая монастырская голубятня; в нее запирали зимой, в одном белье; обычно через 1-2 часа, попавший туда, замерзал; 4) «Аввакумова щель» – каменный мешок в стене Соловецкого Кремля, в котором можно было только сидеть, поджав ноги.
«Во глубине сибирских руд…» писал декабристам 26-летний Пушкин. Он не лгал. В 1826 году каторжане-декабристы действительно были отправлены в Нерчинские шахты. Понятно и сочувствие Пушкина государственным преступникам. Среди них были Пущин и Кюхельбеккер – его лучшие друзья! Но через полтора года юноша, достигший высоты величайшего русского поэта, написал величественную «Полтаву».
Но сознательно и тенденциозно лгал растлитель русской мысли и поэзии, друг и покровитель нигилистов, враг Тургенева и Толстого – Н. А. Некрасов. Он писал своих «Русских женщин» (кстати, солгал и в названии поэмы: кн. Трубецкая была француженкой – урожденная графиня де Лаваль), когда декабристы уже вернулись из ссылки, и знал об их «страданиях» из первоисточников – со слов кн. Волконской и др.
Приговоренные в каторге декабристы попали сначала на винокуренный завод, где назначались на работу лишь «для вида». (Гернет, стр. 181).Здесь они жили, снимая вольные квартиры, но скоро были переведены в Нерчинский рудник, куда приехали к ним жены. В Нерчинске они жили в тюремной казарме, но в особом помещении, отделенном от уголовных. С ними они общались только на работе, где «уголовные выполняли за них работу, делая в час то, на что декабристы затрачивали день» (Завалишин). Урочной системы труда не было (Гернет, стр. 152). Кн. Волконская передавала мужу и друзьям обед, завтрак и горячее кофе и через стражу и через дыру в заборе. Так же передавалась и обширная корреспонденция, которая велась па ее имя бесконтрольно.
Таким образом, сентиментально-слезливый эпизод «Русских женщин» о картошке, которой угощал изнеженную княгиню «колодник клейменный» – это только агитационный выпад Н. А. Некрасова.
В Нерчинске декабристы пробыли около года и были переведены в Читу, где для них был отстроен просторный дом. Сюда из России были доставлены рояли (8 инструментов), Муравьев-Апостол получил свою огромную библиотеку (Гернет, стр. 158). Для желающих устроены различные мастерские. Обстановка была не тюремная (Гернет, стр. 159). Рудника здесь не было. Работали на прокладке дороги и на огородах, куда жены доставляли горячее кофе и шоколад (Гернет, стр. 159). Оковы были сняты. Организован «университет», в котором читались доклады на различные темы науки и философии (Гернет, стр. 161).
Отсюда каторжан-декабристов перевели в Петровскую тюрьму. Переезд носил характер пикника. Двигались медленно, летом. Через каждые два дня один день отдыхали. Декабристы собирали коллекции растений и минералов. Вечерами у костров пели песни. Переезд оставил у всех приятное воспоминание (Гернет, стр. 165).
В Петровской их ждало новое помещение на 64 комнаты. Холостякам – по одной, женатым – по две. Рисунки, сделанные самими декабристами, свидетельствуют об изящном, порою даже художественном убранстве этих комнат. Получались русские и иностранные газеты и журналы. Декабрист Завалишин исчисляет общий книжный фонд Петровской тюрьмы в 500 тыс.названий! Проф. Гернет считает это число возможным, принимая во внимание огромную библиотеку Муравьева-Апостола (Гернет, стр. 170).
Кн. Трубецкая и кн. Волконская жили вне тюрьмы, на отдельных квартирах, имея по 25 человек прислуги каждая (Гериет, стр. 170).
«Элементов принудительности в работах на Петровском заводе не было» – принужден констатировать сам проф. Гернет (стр. 170).
Работали понемногу на дороге и на огородах. Случалось, что дежурный офицер упрашивал выйти на работу, когда в группе было слишком мало людей. Завалишин так описывает возвращение с этих работ: «возвращаясь, несли книги, цветы, ноты, лакомства от дам, а сзади казенные рабочие тащили кирки, носилки, лопаты... Пели революционные песни» (Гернет, стр. 169).
«Декабристы фактически не несли каторжного труда, за исключением нескольких человек, короткое время работавших в руднике» – признает сам проф. Гернет (стр. 215).
Высланные на поселение получали по 16 десятин пахотной земли, солдатский паек и одежду два раза в год. Неимущим выдавались пособия. Так, Батенков, при выходе на поселение получил от Императора 500 рублей серебром «на первое обзаведение» (Гернет, стр. 148). Но на землю селились мало. Предпочитали служить, как Кюхельбекер и др., или работать самостоятельно, как Якушкин, имевший в Ялуторовске школу, которую окончило 1600 мальчиков. Ни то, ни другое не запрещалось (Гернет, стр. 172).
На Соловецкой каторге, как и в других советских концлагерях, политические и уголовные не разделяются. Это делается умышленно, чтобы отягчить положение политических и вести за ними беспрерывную слежку через растленных уголовников, которым за доносы сбавляется срок наказания. Уголовники составляют в тюрьмах сплоченную, привычную к условиям массу. Они – «хозяева» тюрем. Ограбления, кражи, избиения и оскорбления политических – повсеместно распространенные явления. Особенно тяжело духовенству.
Смертность на Соловках, по словам начальника санитарной части М. В. Фельдман (коммунистки, жены члена коллегии ОГПУ) превышала 25% в год. Иначе говоря, все население каторги вымерло бы в четыре года ,если бы не пополнялось беспрерывно.
Можно ли говорить о литературном творчестве узников и ссыльных?
Можно во все времена и при всех режимах, кроме коммунистического.
Находясь в ссылке писал Овидий; Марко Поло в страшной венецианской тюрьме XIII века составил свои записки; в тюрьме Сервантес написал бессмертного «Дон Кихота», Мильтон – часть «Потерянного рая», Оскар Уайльд – «Тюремную балладу» и т. д.
В Императорской России писали и печатались во время пребывания в заключении чуть ли не все политические преступники от Новикова до... Ленина и Сталина!
Большинство декабристов оставили записки; некоторые из них, как например записки Поджио, Якушкина носят характер длительной, спокойной литературной работы. Все документы этого рода без исключений говорят о полной, лишенной какого-либо давления извне, свободе мысли (Гернет, стр. 88, 102, 105 и т. д.). В дальнейшем свобода творчества, предоставленная заключенным раздвигает рамки до предела и даже за его границы.
Комендант Петропавловской крепости в 1865 году закупает для заключенных там нигилистов на 327 рублей (за счет казны) книг по их выбору. В списке Шлоссер, Устрялов, Соловьев, Костомаров, Боиль, Гумбольдт... не говоря уже о том, что все присылаемые им книги допускаются без цензурных изъятий, как русские, так и иностранные (Гернет, стр. 233).
Чернышевский, Писарев, Михайлов, Щелгунов пишут и сдают в печать свои писания с продуктивностью, превосходящей их работу на свободе и по качеству и по количеству.
Писарев написал в Алексеевском равелине и напечатал 25 своих лучших статей (Гернет, стр. 227).
Щелгунов там же, за 6 месяцев написал 13 больших статей и перевел 123 листа истории Шлоссера (Гернет, стр. 230).
Рекорд литературной продуктивности устанавливает Чернышевский. За 678 дней заключения в равелине им написано и сдано в печать 205 печатных листов (по 40 тыс. знаков). В среднем по 10,5 листов в месяц. Среди этих работ: роман «Что делать», переводы двух томов Шлоссера, мемуаров Сен-Симона, истории Соединенных Штатов Неймана, сочинений Дж. Стюарта Милля и т. д. Как видим, подбор тем явно тенденциозен и направлен против государственного строя России. И все же – все было сдано в печать (Гернет, стр. 240).
Трудно подыскать параллель этим фактами в «свободном» СССР, где ежегодно попадают в опалу, в ссылку, или «ликвидируются» сотни работников искусства, печати и литературы, несмотря на доведенную ими до виртуозности приспособляемость, где душат и насилуют не только проявления свободной мысли, но и самую мысль, не высказанную, а еще заключенную в сознании человека; где для этого удушения применены все способы современной техники, все меры внушения, все силы огромного государственного аппарата.
С листков документов, написанных около ста лет тому назад в далекой Сибири, к нам, против воли самих авторов, доносятся правдивые слова о высоком, правильно понятом властью того времени, гуманизме эпохи, в которой великолепно расцвели такие явления русского духа, как Пушкин и Глинка, Лермонтов и Гоголь, Брюллов и Федотов, Пирогов и Буслаев: созрели юные в то время таланты Толстого, Достоевского, историка Соловьева, химика Менделеева, математика Лобачевского... и более 30 лет в Европе царили мир и порядок.
И это – «тюрьма народов»?
Многие из народов Европы, не говоря уже о России, позавидуют в наши дни этой «тюрьме».
«Наша страна», №32, 26 ноября 1949 года, №33, 10 декабря 1949 года
Источник Версия для печати