Первый роман Елены Петровны, «Держатель знака», посвящен СЗА (Северо-Западной Армии) и жизни петроградского белого подполья. Персонажами книги выведены, помимо прочих, реальные исторические лица, среди которых значительная роль отведена Николаю Степановичу Гумилеву.
Корр. Елена Петровна, как известно 15 апреля исполняется 130 лет со дня рождения великого, не испугаюсь этого слова, русского поэта, основателя акмеизма Николая Степановича Гумилева. Какое место, по Вашему мнению, занял Николай Степанович в русской литературе? Оказал ли он влияние на Ваше творчество, на Вашу личность?
Е.Ч. Как поэт я отношу себя к ученикам Гумилева. У меня в отрочестве бывало иной раз такое чувство, что я посещаю его студию. Вплоть до (юность храбра в своих фантазиях!) ощущения его присутствия. Как бы это пересказать? Вот, к примеру. Мы с подругой, юные существа, исполненные снобизма, случайно оказались на дискотеке. Не танцевали, это само собой – вульгарные танцы, как можно. Сидели и насмешливо созерцали. И вдруг, словно кто-то рядом, иронически: «По крайней мере, они не лузгают подсолнухов». Деталь пролетарского досуга из революционного Петрограда! Самим бы нам она не пришла в голову. И вот мы ревниво спорим потом: кто из нас «услышал»? Кому Николай Степанович это сказал – мне или ей? Ибо это, конечно, «сказал» Николай Степанович.
Напомню: Гумилев был в моем отрочестве абсолютно подзапретен. Его как бы не было. Ксерокопии, машинописные перепечатки… И вдруг – немыслимое счастье. Невообразимое. Моя крестная мать присылает мне из Парижа – через посольство, дипломатической почтой – четырехтомное собрание сочинений. Четыре белых пухлых тома. Я не помню даже своей реакции. Вероятно, я плакала. Или плясала. Думаю, потом половина ходивших по стране ксерокопий была снята именно с моего четырехтомника.
Совершенно согласна с тем, что Гумилев поэт великий. Увы нам, не раскрывшийся еще во всю мощь своего таланта, сбитый на самом взлете. Еще один мой личный счет к большевикам: где «поздний» Гумилев?
Поспорю относительно акмеизма. Были близко связаны три великих, но совершенно разных поэта. Молодые, придумывали игры. Никакого акмеизма, по сути, нет. И не было. Гумилев, Ахматова, Мандельштам – каждый шел своим творческим путем. Этой же точки зрения придерживалась в зрелые годы и Марина Цветаева, кстати.
Корр. Николай Гумилев, несмотря на всю цельность его личности, а, может быть, именно благодаря ей, был человеком весьма разносторонним. Он не только поэт, но и путешественник, первопроходец и даже, может быть шпион, о чем говорят некоторые детали его экспедиций в Абиссинию, поездки в Лондон. С началом Первой мировой войны Гумилев, чуть ли не единственный из русских литераторов, добровольцем отправляется на фронт, нижним чином. За достаточно короткий срок он, кавалерийский разведчик, награжден двумя георгиевскими крестами, что свидетельствует о его несомненной храбрости. На фронте он не прерывает своей литературной деятельности и пишет мемуары-репортажи «Записки кавалериста». Как вы относитесь к этому периоду биографии Николая Степановича? Была ли, с Вашей точки зрения, фронтовая эпопея русского «конквистадора» только следствием тяги к авантюрам или это был сознательный шаг настоящего русского гражданина и верноподданного монархиста?
Е.Ч. Авантюризм ли – защита Отечества? Революция не сделалась сама по себе. Да, для прочих иных, прогрессивных, было бы странно, на войну да нижним чином? Мы лучше в тылу посмутьяним. Гумилев – пример редкого нравственного здоровья в нездоровые времена. Сейчас все любят валить на внешние заговоры, на роль инородцев. Но походи тогда все образованные люди на Гумилева – да кто б нам был страшен? Помните: «Я бельгийский ему подарил пистолет и портрет моего Государя». Это «моего Государя», простое и естественное, как дыхание, мне с юности в душу вошло.
Корр. К моменту октябрьского переворота после месяца, проведенного в Англии, Гумилев находился во Франции в составе Русского экспедиционного корпуса в качестве адъютанта при комиссаре Временного правительства, затем с января 1918 года работал в шифровальном отделе Русского правительственного комитета. Однако, в апреле 1918 года поэт отбывает в Россию. Но он, фронтовик, офицер, кавалер георгиевских крестов, отправляется не в белую армию, а прибывает в красный Петроград. Там Николай Степанович активно занимается литературной, педагогической и издательской деятельностью, находится на совершенно легальном положении, занимает официальные посты. Подтверждает ли это, что в это время Гумилев достаточно терпимо относился к большевистской власти, что стал, если так можно выразиться, «примиренцем»?
Е.Ч. Я совершенно уверена, что Гумилев состоял в подпольной организации. Такой человек просто не мог ограничиться чтением лекций. Представьте – на Гороховой людей расстреливают, идет чудовищный красный террор, а Гумилев вдруг сделался суперштатским и тихим? Невозможно. Тут меня никто не переубедит. Мнения исследователей то и дело меняются, но психологический облик Николая Степановича неизменен. Я исхожу не из фактов, а из личности. Удивитесь, но факты под личность рано или поздно подстраиваются.
Корр. В 90-е годы прошлого века Николай Степанович был реабилитирован, как невинно репрессированный. Действительно ли Гумилев не был причастен к деятельности Петроградской боевой организации или в этом шаге тогда ещё советской власти больше оправдания себя самой, по отношению к которой талантливый поэт и безукоризненно порядочный человек в принципе не может быть врагом?
Е.Ч. Я была против этой «реабилитации». Попытки ее предпринимались в советское время, для того, чтобы его разрешили издавать. Но уж в 90-х годах – зачем? Надлежит посмертно награждать за сопротивление этой власти, а не заявлять, что поэт перед нею «не виновен». Подвиг – не вина. Уверена, что еще будет доказано с совершенной очевидностью участие Николая Степановича в ПБО.
Корр.Елена Петровна, одна из Ваших книг, «Держатель знака», посвящена, помимо прочего, таганцевскому заговору и, в том числе, участию в нем Николая Гумилева, Гумми. У книг, как и у людей, бывают свои судьбы. Есть ли судьба у Вашей книги, какова эта судьба?
Е.Ч.О, об этом можно рассказывать очень долго. Книга моя, по сути, это ворота, через которые я вышла из детства. Она выросла из наших игр. Вы просто представить себе не можете, каким же я еще была ребенком, когда ее писала! И на моих сверстников этот роман производил сильное впечатление. Надеюсь, что скоро мы увидим «Держателя» изданным в пятый раз. И среди нынешних юных у него есть свои читатели. Но в этой книге такой заряд юности, что, боюсь, для людей зрелых она немножко запечатана секретными печатями. Мне очень повезло – я работала над редким частным архивом. Владелец поверил мне, ребенку, что я справлюсь, что именно меня можно и нужно к этим бумагам допустить. Я знаю, что не разочаровала. Я была готова идти до конца, за Гумилевым, за добровольцами. Я намеревалась издать «Держателя» за рубежом, под псевдонимом. Какая это была статья, даже за неизданного, рукописного? Кажется, 70 УК РСФСР. Первый вариант рукописи был напечатан на отцовской печатной машинке. Его надлежало уничтожить. Нужен был «чистый» шрифт. Новая машинка и все заново. Моя подруга согласилась перепечатать рукопись. Она профессионально владела машинописью. Кстати, мы до сих пор дружим, подруга теперь живет во Франции. И вот, машинка куплена, портативная, замечательная, уж каких она денег стоила и как я их добывала – особый сказ. И тут отец собирается осенью в леса, он всегда до снега охотился, месяца два. И говорит мне, что хотел бы взять мою портативную машинку с собой. Я-то ведь могу пользоваться его машинкой, большой, я же остаюсь дома. Я была в полном ужасе. Как объяснить отцу, что я для того и купила новую машинку, чтобы не пользоваться его шрифтом? Пришлось изобразить из себя неблагодарную дочь, эгоистку, которая для отца новой игрушки пожалела. Это было ужасно. Но я не могла сказать правды. Хотя уверена, что отец меня бы понял. Ведь это он был сын мученика, а я только внучка. Но в какой тревоге за меня он жил бы! Я предпочла, чтоб папа на меня обиделся. А уж он обижаться-то умел… Было тяжело. Больше года мы перепечатывали понемногу книгу, моя подруга ко мне приезжала на час-другой, и то не каждый день у нее была такая возможность. Так незаметно и перестройка началась. Так что был «Держатель» издан уже в России, уже под моим настоящим именем. Много всяких историй было вокруг этой книги, всего не перескажешь. Во всяком случае – за один раз.
Корр. Большое спасибо, Елена Петровна, за замечательное интервью. В заключение, хотелось бы пояснить читателям, что в советские времена образец текста, напечатанного на каждой пишущей машинке, с её «уникальным почерком», как правило, хранился в КГБ, а сама машинка регистрировалась как множительная техника. Так что «вычислить» исполнителя машинописной рукописи было достаточно просто. Для этого и понадобилась пишущая машинка с «чистым» шрифтом. Ещё раз, большое спасибо. Ждём Ваших новых произведений.
Версия для печати