Политические воззрения Н.М. Карамзина, опиравшиеся на теории французских просветителей, сформировались к началу ХIХ столетия и отразились уже в «Письмах русского путешественника». В дальнейшем они уточнялись, дополнялись новыми гранями, но не претерпели существенных изменений, о чем свидетельствуют его же более поздние по времени написания сочинения.
Н.М. Карамзин разделял просветительские представления о нравственном прогрессе общества, о единстве пути человека к духовному совершенствованию, о просвещении как основе прогресса и инструменте излечения общественных недугов. Ему были близки идеи Монтескье и Кондорсе о путях общественного развития. Н.М. Карамзин был убежден в том, что «Путь образования и просвещения один для народов; все они идут им вслед друг за другом»[1].
Для просветительской философии с ее культом разумности общественного устройства было характерно противопоставление общественной гармонии под эгидой государственности дикому безначалию, в котором пребывало человечество на ранних стадиях своего развития. В антитезе «безначалие – государство» последнее расценивалось Н.М. Карамзиным как созидательная, позитивная сила. Безначалие же им во всех его проявлениях осуждалось, шла ли речь о древности или новейшем времени. Если в этом ключе рассматривать традиционалистские мотивы, которые просматриваются у Н.М. Карамзина, то становится очевиден их просветительский характер: «Всякое гражданское общество, веками утвержденное, есть святыня для добрых граждан, и в самом несовершеннейшем надо удивляться чудесной гармонии, благоустройству, порядку». Гуманизм, присущий философии Нового времени, и идущее еще от античной традиции отношение к гражданской войне и анархии как к худшему злу в сравнении с любой тиранией определили неприятие Н.М. Карамзиным революций и других политических потрясений, грозящих разрушением общественного порядка в принципе. Поэтому Н.М. Карамзин, как и многие его современники в России и Европе, не принял якобинской диктатуры и террора, казни Людовика XVI, казавшихся столь далекими от гуманистических идеалов Просвещения. На страницах «Писем русского путешественника» преобладали негативные тона в описании Французской революции. Н.М. Карамзин недоумевал, как можно было ожидать «таких сцен в наше время от эфирных французов», замечал, что на улицах Парижа «все твердят об аристократах и демократах, хвалят и бранят друг друга сими словами, по большей части, не зная их смысла». Карамзин-критик Французской революции в «Письмах русского путешественника» – это критик с позиций просвещенческого гуманизма.
На оценку Н.М. Карамзиным тех или иных форм правления, несомненно, повлияли идеи Монтескье о необходимости соотносить форму политического строя с географическими условиями, историей, степенью просвещенности населения страны. Вслед за Монтескье и Руссо он полагал, что главными гарантами устойчивости республиканского строя являлись высокий уровень просвещения и нравственности граждан, а также простота нравов и даже бедность, которые, в свою очередь, поддерживали добродетель в обществе. О Сан-Маринской республике, нравы жителей которой «просты и неиспорчены», он, например, писал: «Главными причинами сей долговременности кажутся мне ее положение на горе неприступной, бедность жителей и всегдашнее удаление их от планов честолюбия»[2].
Тем не менее республиканская форма правления, по утверждению русского консерватора, в принципе не отличалась устойчивостью. Причину этого он усматривал прежде всего в трудности поддержания на должном уровне гражданской добродетели в обществе. В статье, красноречиво озаглавленной «Падение Швейцарии», Н.М. Карамзин утверждал: «…без высокой народной добродетели республика стоять не может. Вот
почему монархическое правление гораздо счастливее и надежнее: оно не требует от граждан чрезвычайностей и может возвышаться на той степени нравственности, на которой республики упадают»[3].
Наличие республиканских симпатий у Н.М. Карамзина бесспорно; важно то, в какой плоскости следует их трактовать. Н.М. Карамзину были близки гражданские добродетели, воплощением которых считались знаменитые республиканцы Древнего Рима и Греции. Но более существенным является его отношение к республике как к реальной форме государственного строя. При всех симпатиях к идеалам республиканской гражданственности он признавал непригодность этой формы правления для таких государств, как Россия. В письме к И.И. Дмитриеву Н.М. Карамзин писал: «не требую ни конституции, ни Представителей, но по чувствам остаюсь республиканцем, и при том верным подданным царя Русского: вот противоречие, но только мнимое!»[4]. Карамзин называл это противоречие мнимым, поскольку вполне четко разделял теоретическое признание достоинств республиканского строя и реальную применимость его в условиях конкретных стран.
При этом, на наш взгляд, существенного изменения его позиция по данному вопросу не претерпела. Уже в «Письмах русского путешественника» Н.М. Карамзин писал об англичанах: они «просвещены, знают свои истинные выгоды… Итак, не конституция, а просвещение англичан есть истинный их палладиум. Всякие гражданские учреждения должны быть сообразны с характером народа; что хорошо в Англии, то будет дурно в иной земле»[5]. В этом высказывании автора обращают на себя два момента. Во-первых, для автора не существовало абстрактной идеальной формы правления, одинаково приемлемой для всех государств и народов; во-вторых, просвещение граждан он считал важнее конституции, ибо видел в нем высшую гарантию стабильности и устойчивости политического строя. Таким образом, Н.М. Карамзин полагал, что каждому народу, исходя из конкретных условий его исторического бытия, присуща своя форма правления.
В данном контексте весьма показательны его рассуждения в 1802 г. о Франции периода консулата: «Франция, – писал он, – несмотря на имя и некоторые республиканские формы своего правления, есть теперь, в самом деле, не что иное, как истинная монархия»[6]. Н.М. Карамзин был убежден в том, что Франция (как государство крупное по размерам) «по своему характеру должно быть монархиею»[7]. Он рассматривал форму правления как исторически обусловленное явление, оценивая ее не формально – юридическими, а конкретно – историческими критериями, абстрагируясь даже от личных пристрастий.
И философы Просвещения, и сам Н.М. Карамзин вслед за ними испытали влияние политических теорий, восходящих еще к античной традиции. Монтескье, как известно, считал наиболее оптимальной из всех существующих форм правления истинную или «правильную» монархию, в которой просвещенный монарх правит, руководствуясь ограничивающими его произвол законами. Философы Просвещения восприняли от античной традиции деление форм правления на «правильные» и «неправильные». Извращенной формой монархии они полагали тиранию. Столь же отрицательно оценивались демократия и олигархия в сравнении с аристократической республикой. В речи посланника Ивана III к новгородцам в исторической драме «Марфа-посадница» Н.М. Карамзин вложил в уста посла обличение олигархии: «Вольность! Но вы также рабствуете…Бояре честолюбивые, уничтожив власть государей, сами овладели ею. Вы повинуетесь – ибо народ всегда повиноваться должен, – но только не священной крови Рюрика, а купцам богатым»[8]. Вместе с тем в этих словах автора драмы содержится важная для понимания его концепции государства идея о том, что необходимость подчиняться властям и имущественное неравенство объединяют все формы правления. При любой форме правления, по мысли Карамзина, народ должен подчиняться власти. «Воля», по его мнению, это всегда привилегия «верхов», но не народа в целом.
Единственной приемлемой формой правления для России Н.М. Карамзин считал самодержавие. «Россия основалась победами и единоначалием, гибла от разновластия, а спасалась мудрым самодержавием»[9]. В этой формуле (запечатленной в его «Записке о древней и новой России») русский консерватор как бы резюмировал содержание «Истории государства Российского». Уже повествуя о ранних этапах российской истории, он обращал внимание на сильную власть первых князей и дал этому свое объяснение: «Самовластие утверждается только могуществом государства, и в малых республиках редко находим монархов неограниченных»[10]. Татарское иго, по мнению Н.М. Карамзина, способствовало укреплению неограниченного характера княжеской власти[11]. Окончательное утверждение самодержавия историк связывал с правлением Ивана III и Ивана IV, когда благодаря активной политике верховной власти, водворившей в стране порядок и обезопасившей границы, «народ, избавленный князьями московскими от бедствий внутреннего междоусобия и внешняго ига, не жалел о своих древних вечах и сановниках, которые умеряли власть государеву»[12]. Ввиду такого «спасительного» характера русского самодержавия Н.М. Карамзин положительно оценивал долготерпение россиян в правление Ивана Грозного, «гибнувших, но спасших для нас могущество России»[13]. Эту мысль историка не следует понимать как одобрение деспотического произвола. Но она лишний раз демонстрирует, какую исключительную роль в своей концепции русской государственности Н.М. Карамзин отводил политической стабильности.
Самодержавие в трактовке Н.М. Карамзина представало в виде развивающейся системы. Основную линию этого развития он усматривал в движении от неограниченного произвола самодержца, порой превращавшегося в тиранию, к просвещенной «правильной» монархии. В связи с этим наиболее благосклонно автор «Записки» оценивал правление Екатерины II, которая, по его выражению, «очистила самодержавие от примесов тиранства»[14]. Не случайно, отталкиваясь от рассуждений об Османской империи, Н.М. Карамзин писал: «…великие империи, основанные на завоеваниях, должны или просветиться или беспрестанно побеждать: иначе падение их неминуемо»[15]. Исходя из этого, он выступал за политику постепенного (но очень осторожного) совершенствования государственного строя и законодательства, полагая, что русское самодержавие может соответствовать требованиям идеологии Просвещения.
Поэтому неудивительно, что в произведениях Н.М. Карамзина неоднократно встречается мысль о примате общественного блага над суверенитетом монарха: «Сила и власть Венценосца должны быть подчинены благу народному»[16]. В самой идее подчинения монарха служению общественному благу не было ничего нового: в России ее пропагандировали Петр I и Екатерина II.
Важно подчеркнуть, что особенности российской государственности в понимании Н.М. Карамзина связаны не с представлением об особом историческом пути или самобытности русской культуры в противовес Западу, а с идеей многообразия исторических судеб и политических традиций, развивающихся, однако, по общему пути просвещения и нравственного совершенствования. В целом консерватор признавал общность исторического развития России и стран Европы, исходил из просветительских в своей основе идей, подкрепляя их исторической аргументацией. Поэтому он указывал на обоснованность в целом реформ Петра I (за исключением его попыток изменить быт и нравы), которые, оставаясь в рамках старой государственной системы, двигали Россию по общему для всех народов пути политического и нравственного прогресса.
Обоснование власти у Н.М. Карамзина было лишено легитимистской и мистической окраски в духе Жозефа де Местра[17]. Этот вывод, в частности, следует из его оценок прихода к власти Наполеона во Франции, которые во многом проливают свет и на его видение проблемы легитимности власти в России. В 1802 г. Н.М. Карамзин писал: «Народ многочисленный на развалинах трона хотел повелевать сам собою; прекрасное здание общественного благоустройства разрушилось; и сей гордый народ… для спасения
политического бытия своего поручает самовластие тщеславному корсиканскому воину»[18]. Легко заметить, что автор связывал приход к власти Наполеона с волей народа, что само по себе в соответствии с теорией общественного договора придавало власти легитимный характер. С другой стороны, для понимания Н.М. Карамзиным роли народа в политической жизни характерно отразившееся в этом отрывке скептическое отношение к способности «многочисленного» народа «повелевать собою». Из признания неприемлемости республиканского строя для больших государств следовало и признание неспособности народа быть творцом своей судьбы, признание неизбежности его подчинения чьей-либо самовластной воле.
Провозглашение Наполеона первым консулом со столь широкими полномочиями воспринималось Н.М. Карамзиным в 1803 г. как возвращение Франции, страны монархической «по своему характеру», к монархической форме правления, а потому приветствовалось им. В 1802 г. Н.М. Карамзин оценивал режим власти первого консула как «истинную» монархию: «Французское правление есть истинное монархическое, и гораздо далее от республиканского, нежели английское… Бонапарте умеет властвовать; если он утвердит личную безопасность, собственность и свободу жизни в своем государстве, то история благославит его властолюбие»[19]. Учитывая, что преемственность верховной власти во Франции оказалась нарушенной, Н.М. Карамзин отдавал предпочтение власти Наполеона перед революционным беззаконием. Его симпатии определяли народное признание и надежды на утверждение законности и покровительство просвещению, связывавшиеся в то время с Бонапарте. В более поздних письмах консерватора встречаются отрицательные отзывы о Наполеоне[20], но они связаны с оценкой не его внутренней, а внешней политики, в особенности после 1805 г., когда наполеоновская Франция стала реальной угрозой для России.
В различных сочинениях (в т.ч. обсуждая личность Наполеона) Н.М. Карамзин затрагивал проблемы смены и наследования власти. Он отрицательно относился к любым насильственным методам смены власти, будь то народное восстание или дворцовый переворот. И Ивана Грозного, и Павла I русский консерватор признавал тиранами. Более того, в его стихотворении «Тацит» павловского времени звучали тираноборческие мотивы[21]. Деспотические методы правления Павла порождали у дворянского общества недовольство произволом верховной власти. Недаром Н.М. Карамзин писал: «…что сделали якобинцы в отношении к республикам, то Павел сделал в отношении к самодержавию: заставил ненавидеть злоупотребления оного»[22]. Однако Н.М. Карамзин считал любое сложившееся политическое устройство основой для развития общества в направлении общественного блага и просвещения; насильственный же путь смены власти – подрывающим сами общественные устои, идею законности, общественную мораль и добродетель: «Самовластные управы народа бывают для гражданских обществ вреднее личных несправедливостей или заблуждений государя. Мудрость целых веков нужна для утверждения власти: один час народного исступления разрушает основу ее, которая суть уважение нравственное к сану властителей»[i][23]. То обстоятельство, что в стихотворении «Тацит» Н.М. Карамзин осуждал римлян за долготерпение, а в «Истории» благодарил за то же подданных Ивана IV, объясняется его убеждением в различии политической традиции и уровня просвещения этих народов: «…ибо Греция и Рим, – утверждал он, – были народными державами и просвещеннее России»[24].
Возвращаясь к отношению Н.М. Карамзина к проблеме смены власти, отметим, что в «Письмах русского путешественника» революционные преобразования во Франции представлены не как общенародные и потому обоснованные правом народного суверенитета, а как действия меньшинства при пассивности большинства, а значит, не имеющие законных оснований: «Не думайте, чтобы вся нация участвовала в трагедии, которая играется ныне во Франции. Едва ли сотая часть действует; все другие – смотрят, судят, спорят… Оборонительная война с наглым неприятелем редко бывает счастлива»[25]. Консерватор, таким образом, не видел реализации принципа народного суверенитета в результате Французской революции.
Понимание Н.М. Карамзиным проблем суверенитета, происхождения власти и ее смены проливают свет на его отношение к современному ему российскому самодержавию. Представляется вполне справедливым высказанное в литературе мнение о том, что в своей интерпретации французских просветителей Н.М. Карамзин был склонен следовать за «Наказом» Екатерины II: вслед за императрицей представлял русское самодержавие как «правильную» монархию Монтескье. Многие тезисы, которые встречаются в сочинениях Карамзина, совпадают с положениями «Наказа», восходящими к идеям Монтескье[26]. Достаточно привести такой пример: в «Наказе» Екатерина, обосновывая необходимость существования власти самодержца в России, писала: «…никакая другая, как только соединенная в его особе власть не может действовать сходно с пространством столь великого государства»[27]. В «Записке о древней и новой России» та же мысль выражена следующим образом: «Самодержавие основало и воскресило Россию: с переменою государственного устава ее она гибла и должна погибнуть, составленная из частей столь многих и малых что, кроме единовластия неограниченного может в сей махине производить единодействия?»[28].
С этих общих позиций Н.М. Карамзин критиковал политику и реформаторские проекты правительства Александра I. События Французской революции и та угроза, которую несла революционная и наполеоновская Франция спокойствию европейских монархий, вызывали у значительной части русского общества разочарование в политических преобразованиях на основе универсальных общественных теорий как пути к прогрессу. «Записка о древней и новой России» являлась, по сути, прямым откликом и критикой реформаторских планов Александра I и, в частности, проектов Сперанского.
Карамзин считал российское самодержавие монархией, отличавшейся от деспотии, согласно учению просветителей, наличием твердых законов. Он полагал, что по крайней мере со времен Екатерины II, «очистившей самодержавие от примесов тиранства»[29], самодержавие приблизилось к правильной монархии Монтескье. Без сомнения, Н.М. Карамзин не считал самодержавие времен Ивана III столь же просвещенным, как правление Екатерины, однако за всю историю русского самодержавия историк насчитал только двух тиранов: Ивана Грозного и Павла I. Самодержавие же в принципе, по крайней мере современное ему, он деспотией не считал: «Самодержавие не есть отсутствие законов, ибо где обязанность, там и закон: никто же и никогда не сомневался в обязанности монархов блюсти счастие народное»[30]. Автор говорил о законах как о признаке, отличающем монархическое правление от деспотического произвола.
При этом Н.М. Карамзин однозначно осуждал тиранию и деспотию, не связывая ее со злоупотреблением только монархической властью: «…тирания есть только злоупотребление самодержавия, являясь и в республиках, когда сильные граждане или сановники утесняют общество»[31]. Следовательно, консерватор признавал возможность деспотических проявлений в самодержавии, не считая его в принципе деспотией.
Обосновывая самодержавный характер монархической власти в России и опираясь на трактовку теорий общественного договора и народного суверенитета в духе идеологии просвещенного абсолютизма, Н.М. Карамзин полагал, что народ в свое время делегировал всю полноту власти самодержцу. В этом смысле он был последовательным сторонником концентрации всей полноты законодательной власти в руках самодержца, включая и издание основных фундаментальных законов.
Н.М. Карамзин стремился подчеркнуть и обосновать именно неограниченный характер самодержавной власти в России. Иногда у него звучат и патримониальные мотивы в ее описании: «В монархе российском соединяются все власти: наше правление есть отеческое, патриархальное. Отец семейства судит без протокола; так и монарх в иных случаях должен действовать по единой совести»[32]. Идея о приоритете политической
традиции была важной составляющей политических взглядов русского консерватора: «…учреждения древности имеют политическую силу, которая не может быть заменена никакою силою ума; одно время и благая воля законных правительств должны исправить несовершенства гражданских обществ», – писал он в «Вестнике Европы» в 1802 г.
Более чем осторожно относясь к любым нововведениям в государственном устройстве, Н.М. Карамзин стремился опираться в своих теоретических взглядах на авторитет традиции, апеллировать к исторически сложившимся государственно-правовым нормам: «…всякая новость в государственном порядке есть зло, к коему следует прибегать только в необходимости: ибо одно время дает надлежащую твердость уставам»[33]. Но эти традиционные мотивы не составляли сущности его обоснования верховной власти в России и лишь дополняли описание самодержавной власти, которое строилось прежде всего на просветительской базе (в ее консервативной трактовке) и на основе исторической аргументации. Поэтому Н.М. Карамзин четко разделял личность монарха и институт самодержавной власти сам по себе: «…можешь все, но не можешь законно ограничить ее!»[34], – обращался историк к Александру I. Признавая законность лишь неограниченного характера власти монарха в России, Н.М. Карамзин относил этот постулат к числу тех самых «непременных» или «коренных» законов, о которых писал Монтескье и которые в соответствии со взглядами просветителей должны стоять над монархом, ограничивая его произвол. Н.М. Карамзин, вслед за «Наказом» Екатерины II, признавал незыблемым именно неограниченный характер самодержавной власти, искажая таким образом идею просветителей.
Исходя из этого, он в принципе отрицательно оценивал возможность реального ограничения самодержавной власти без разрушения самих государственных устоев: «В самом деле, можно ли и какими способами ограничить самовластие в России, не ослабив спасительной царской власти?» – вопрошал он. Если поставить закон выше престола, рассуждал он, то «кому дадим право блюсти неприкосновенность этого закона? Сенату ли? Совету ли? Кто будут члены их? Выбираемые государем или государством? В первом случае они – угодники царя, во втором – захотят спорить с ним о власти – вижу аристократию, а не монархию»[35]. Эти аргументы были, по сути, прямой критикой проектов Сперанского, которые Н.М. Карамзин воспринимал как намерение ограничить самодержавную власть законом. Любые государственные преобразования, по его мнению, «потрясают основу империи». Итак, следствием реального ограничения самодержавной власти Н.М. Карамзин видел изменение формы правления: превращение монархии в аристократию; а в условиях России историк оценивал аристократическое правление отрицательно[36].
Н.М. Карамзин воспринимал современную ему Российскую империю как стоящую на вершине своего могущества, когда любые изменения в ее политическом строе способны только ослабить государство. Опыт западноевропейских стран он полагал для России неприемлемым. Тем самым он в толкование русской верховной власти превносил некоторую долю самобытности. В одном из поздних писем к П.А. Вяземскому Н.М. Карамзин не только развивал эти мысли, но еще раз подтверждал, что для него это не означает отрицания приемуществ республиканского строя в принципе (безотносительно к России): «Дать России конституцию в модном смысле есть нарядить какого-нибудь человека в гаерское платье…Россия – не Англия, даже не царство Польское: имеет свою государственную судьбу, великую, удивительную, и скорее может упасть, чем еще более возвыситься. Самодержавие есть душа, жизнь ее, как республиканское правление было жизнью Рима… Для меня старика приятнее идти в комедию, нежели в залу национального собрания или в камеру депутатов, хотя я в душе республиканец и таким умру»[37].
Отметим, что не последнее место среди аргументов против попытки реформировать самодержавие и, конкретнее, против проектов Сперанского, занимали в «Записке» Н.М. Карамзина указания на схожесть этих проектов с законодательством
враждебной России наполеоновской Франции. «Проект Уложения» Сперанского Н.М. Карамзин прямо назвал «переводом наполеонова кодекса»[38]. В 1811 г. историк писал о невозможности подражания врагу отечества: «Время ли теперь предлагать россиянам законы французские, хотя бы оные и могли быть удобно применены к нашему гражданскому состоянию? Мы – все, любящие Росию, Государя, ее славу, благоденствие – все так ненавидим сей народ, обагренный кровью Европы,… – и в то время, когда имя Наполеона приводит сердца в содрагание, мы положим его кодекс на святой алтарь отечества!»[39].
В результате консерватор приходил к мысли о том, что проблема произвола неограниченной власти может быть решена не путем законодательного ее ограничения, а путем формирования определенного общественного мнения, постепенного воспитания в обществе неприятия деспотии: «…наш государь имеет только один способ обуздать своих наследников в злоупотреблениях власти: да царствует добродетельно! Да приучит подданных ко благу! Тогда родятся обычаи спасительные; правила, мысли народные, которые лучше всяких бренных форм удержат будущих государей в пределах законной власти. Тиран может иногда безопасно господствовать после тирана, но после государя мудрого – никогда!»[40]. В этом подходе, безусловно, отразилась идея французских философов-просветителей о решающей роли просвещения и общественного мнения в политической эволюции общества, а также свойственное для просвещенного абсолютизма представление о «мудреце на троне».
Таким образом, в политической сфере Н.М. Карамзин не предполагал по сути никаких границ самодержавной власти. Однако если обратиться к проблеме взаимоотношения власти и народа в его сочинениях, то можно заметить стремление оградить общественную, культурную сферы жизни от прямого вмешательства верховной власти. Это нетрудно заметить на примере оценки Карамзиным петровских реформ. Историк осуждал Петра за стремление изменить обычаи и нравы россиян[41]. Считая самодержавие не тиранией, а законной монархией, консерватор рассматривал необоснованное вмешательство в общественный уклад как превышение монархом своих полномочий.
Понятия «гражданин», «гражданское общество» применялись Н.М. Карамзиным в случаях, когда речь шла практически о любом государстве, причем если имелась в виду монархия, то слово «гражданин» становилось синонимом «подданный». Под «гражданским обществом» он понимал общество, где существуют какие-либо государственно-правовые институты. В столь свободном употреблении термина «гражданин» по отношении к подданному Н.М. Карамзин имел предшественницу в лице той же Екатерины II[42]. Важным показателем гражданского статуса человека было для него распространение на индивида юрисдикции государственного законодательства. Так, он отмечал, что уже в XVI в. в России «…одна государственная власть смертию казнила холопа, следовательно уже человека, уже гражданина, покровительствуемого законом»[43].
Н.М. Карамзин придавал большое значение сословному характеру российского общества. Он утверждал, что гражданских прав в России «в истинном смысле не было и нет», что здесь существуют «политические или особенные права разных государственных состояний»[44]. Исходя из этого, консерватор по-разному рассматривал взаимоотношения отдельных сословий с государством. Важнейшую роль в государстве среди сословий Н.М. Карамзин, разумеется, отводил дворянству: «Самодержавие есть палладиум России, из чего не следует, чтобы государь, единственный источник власти, имел причины унижать дворянство, столь же древнее, как и Россия. Права благородных суть не отдел монаршей воли, но ее главное необходимое орудие, движущее состав государственный»[45]. Считая дворянство главной опорой самодержавной власти, Н.М. Карамзин предъявлял ему высокие требования гражданского служения на благо отечества, причем не только на ниве государственной службы. Что же касается крестьян,
то он считал, что необходимо сперва просветить, а уже потом пытаться изменить их статус: «…для твердости бытия государственного безопаснее поработить людей, нежели дать им не вовремя свободу, для которой надобно готовить человека исправлением нравственным»[46]. Главными аргументами Н.М. Карамзина становятся соображения государственной безопасности, стабильности.
Еще одной опорой государственной власти русский консерватор считал духовенство и церковь: «Основатели империй всегда утверждали их славу Религиею; но скоро исчезали Державы, основанные на одном рассудке»[47]. Но для поднятия авторитета церкви в конечном счете в интересах государства Карамзин предлагал ослабить ее зависимость от светской власти, дабы церковь не потеряла «свой характер священный», ибо «с ослаблением веры государь лишается способа владеть сердцами народа в случаях чрезвычайных»[48].
Вполне естественно, что Н.М. Карамзин был сторонником унитарного устройства государства. Проблемы национальных окраин и границ государства он подчинял интересам безопасности государства. В «Историческом похвальном слове Екатерине Второй» историк связывал безопасность государства с его могуществом и тем оправдывал завоевания Петра I и Екатерины II. По его мнению, их приобретения на благо России способствовали утверждению ее могущества и внешней безопасности, «без чего всякое внутреннее благо ненадежно»[49]. Раздел Польши Н.М. Карамзин оправдывал еще и неустроенностью самой польской республики, которая, по его мнению, «всегда была игралищем гордых вельмож, театром их своевольства и народного унижения»[50]. Он крайне отрицательно относился к любой форме восстановления Польши, т.к. видел в этом прямую угрозу целостности Российской империи: «…не быть Польше ни под каким видом, ни под каким именем. Безопасность собственная есть высший закон в политике»[51].
Итак, российское самодержавие виделось Н.М. Карамзину как развивающаяся система в рамках общего прогресса человечества на основе просвещения. При этом он отвергал всякий насильственный путь смены власти. Опираясь на идею о договорном происхождении монархической власти в России, а также на историческую и географическую обусловленность ее неограниченного характера, историк признавал в условиях современной ему России легитимной только абсолютную самодержавную власть. Договорное происхождение власти и наличие прочного законодательства (исходящего от монарха) являлись для консерватора главными критериями, характеризующими русское самодержавие как монархию, а не тиранию.
Концепция Н.М. Карамзина была консервативной в том смысле, что она не предполагала в обозримом будущем существенных изменений самодержавного характера русской монархии и сословного строя. Автор «Записки о древней и новой России» отвергал саму возможность законодательного ограничения самодержавия с помощью института представительства без подрыва основ российской монархии. Н.М. Карамзин осуждал деспотизм и вмешательство верховной власти в сферу нравов и быта. Русское дворянство он считал его главной опорой самодержавия, в то время как неподготовленное изменение социального статуса крестьян полагал опасным для устойчивости государственного строя. Он был сторонником унитарной формы административного устройства, подчиняя вопрос о национальных окраинах общегосударственным интересам целостности и безопасности.
Можно говорить о достаточно целостной концепции русской государственности Н.М. Карамзина. Объективно многие положения этой концепции отражали интересы широких слоев русского дворянства. Однако концепция Н.М. Карамзина характеризует его как представителя наиболее образованного круга русского общества и отличается своеобразием, выразившимся, в частности, в стремлении сочетать просветительские государственно-правовые теории и обоснование самодержавного характера русской
монархии. Эта особенность роднит концепцию Н.М. Карамзина с идеями «Наказа» Екатерины II, к которым она во многом восходит.
В политических воззрениях русского консерватора присутствует мысль о непохожести России на другие государства (что хорошо для Англии, плохо для России). Однако он был весьма далек от идеи противопоставления России и Европы.
Примечания
[1] Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. – М., 1983. – С. 522.
[2] Вестник Европы. – 1802. – № 21. – С. 69.
[3] Вестник Европы. – 1802. – № 20. – С. 233.
[4] Карамзин Н.М. Письма Н.М. Карамзина к И.И. Дмитриеву. – Спб., 1866. – С. 249.
[5] Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. – С. 477.
[6] Вестник Европы. – 1802. – № 1. – С. 209.
[7] Вестник Европы. – 1802. – № 17. – С. 78.
[8] Карамзин Н.М. Марфа-посадница // Он же. Сочинения в 2 т. Т. 2. – Л., 1984. – С. 547.
[9] Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России. – М., 1991. – С. 22.
[10] Карамзин Н.М. История государства Российского. В 3 кн. Т. 3. – М., 1997. – С. 414.
[11] Карамзин Н.М. История... Т. 5. – С. 197.
[12] Карамзин Н.М. Записка... – С. 24.
[13] Карамзин Н.М. История… Т. 9. – С. 87.
[14] Карамзин Н.М. Записка… – С. 41.
[15] Вестник Европы. – 1803. – № 9. – С. 69.
[16] Карамзин Н.М. Историческое похвальное слово Екатерине Второй. – М., 1802. – С. 67.
[17] Лотман Ю.М. Сотворение Карамзина // Он же. Карамзин. – М., 1997. – С. 272.
[18] Карамзин Н.М. Историческое похвальное слово... – С. 67.
[19] Вестник Европы. – 1802. – № 17. – С. 77–78.
[20] Атеней. – 1858. – Ч. III. – С. 341. и др.
[21] Кислягина Л.Г. Формирование общественно-политических взглядов Н.М. Карамзина. – М., 1976. – С. 171.
[22] Карамзин Н.М. Записка... – С. 45.
[23] Карамзин Н.М. Записка… – С. 27
[24] Карамзин Н.М. История… Т. 1. – С. 31.
[25] Карамзин. Н.М. Письма русского путешественника. – С. 291.
[26] См.: Дружинин Н.М. Просвещенный абсолютизм в России // Абсолютизм в России XVII–XVIII вв. – М., 1964.
[27] Екатерина II. Наказ ее императорского величества. – Спб., 1893. – С. 4.
[28] Карамзин Н.М. Записка… – С. 48.
[29] Карамзин Н.М. Записка… – С. 41.
[30] Карамзин Н.М. История… Т. 7. – С. 523.
[31] Там же. – С. 523.
[32] Карамзин Н.М. История… Т. 7. – С. 102.
[33] Карамзин Н.М. Записка… – С. 56.
[34] Там же. – С. 49.
[35] Карамзин Н.М. Записка… – С. 48.
[36] Там же. – С. 28.
[37] Карамзин Н.М. Письма Н.М. Карамзина к П.А. Вяземскому 1810–1826. Из астафьевского архива. – Спб. 1897. – С. 65.
[38] Карамзин Н.М. Записка… – С. 90.
[39] Там же. – С. 93.
[40] Там же. – С. 49.
[41] Карамзин Н.М. Записка... – С. 33.
[42] Екатерина II. Указ соч. – С. 10.
[43] Карамзин Н.М. История… Т. 7. – С. 530.
[44] Карамзин Н.М. Записка... – С. 91.
[45] Карамзин Н.М. Записка... – С. 105.
[46] Там же. – С. 74.
[47] Вестник Европы. – 1802. – № 9. – С. 79.
[48] Карамзин Н.М. Записка... – С. 38.
[49] Карамзин Н.М. Историческое похвальное слово... – С. 106.
[50] Там же. – С. 41.
[51] Карамзин Н.М. Записка… – С. 54.
Версия для печати