Прологъ трагедiи.

«Строй, который былъ въ Немъ воплощенъ, надъ которымъ Онъ главенствовалъ, которому Его личный характеръ давалъ жизненную искру, — къ этому моменту выигралъ войну для Россіи». (Черчилль о Государѣ Николаѣ II).

Предисловіе.

Излюбленныя средства революцій — ложь и клевета, но вѣроятно никогда такъ много не лгали и такъ зло не клеветали, какъ при подготовкѣ и во время русской революціи 1917 года. Только теперь, черезъ тринадцать лѣтъ, начинаютъ говорить правду, и въ этомъ, мы вѣримъ, нужно видѣть одинъ изъ признаковъ наступающаго выздоровленія отъ страшной болѣзни, развалившей Россію — революціи.

Оставшіеся вѣрными историческимъ завѣтамъ — Вѣра, Царь и Отечество — могутъ съ гордостью и радостью сказать, что они не боятся правды, а только о ней и просятъ, такъ какъ при свѣтѣ правды все величественнѣе, все свѣтлѣе дѣлается образъ борца за Русскую Землю, Царя-Мученика, Императора Николая II. Вотъ почему такъ своевременно, такъ нужно появленіе добросовѣстной работы, говорящей, наконецъ, правду о принятіи на Себя покойнымъ Государемъ бремени Верховнаго Главнокомандованія.

Къ серединѣ августа 1915 года мы потеряли всю Польшу, всю Литву, бóльшую часть Бѣлоруссіи и Курляндіи. Врагъ быстро приближался къ границамъ коренной Россіи.

Армія была ослаблена до послѣдняго предѣла. Боевая численность пѣхотныхъ полковъ въ огромномъ большинствѣ случаевъ не доходила до 1000 человѣкъ, то есть была ослаблена на 75 процентовъ. Артиллерія, перейдя отъ восьмиорудійныхъ батарей на шестиорудійныя, катала по дорогамъ, въ видѣ ненужнаго и стѣсняющаго обоза, свои пустые зарядные ящики.

Кавалерія, лучше сохранившаяся, сидѣла на обезсилѣвшихъ коняхъ и во многихъ частяхъ была ослаблена на 40-50 процентовъ.

Отъ стараго кадроваго состава Арміи оставалось такъ мало, что быстро переработать приходившія, слабо обученныя, укомплектованія, при томъ на ходу и въ постоянныхъ бояхъ, было болѣе чѣмъ трудно.

Длительное, почти безостановочное, отступленіе, совершенно разстроило хозяйственную часть въ войскахъ.

Отступленіе, всегда губительно дѣйствующее на духъ войскъ, теперь полностью сказалось на настроеніи. Уже при отходѣ изъ Польши участились случаи дезертирства, прекрасныхъ до этого, солдатъ поляковъ. Средній командный составъ выбился изъ силъ, находясь между молотомъ — высшимъ командованіемъ, и наковальней — войсками. Для всѣхъ стала ясной необходимость выйти изъ постоянныхъ отступательныхъ боевъ, прикрыться арьергардами, хотя бы бросая ихъ на гибель, и отвести главную массу назадъ, выгадавъ необходимое время на пополненіе и приведеніе въ порядокъ войскъ. Но то, что удалось Кутузову въ 1812 году, цѣною оставленія Москвы, не могло быть сдѣлано въ 1915 году, такъ какъ Кутузовъ видѣлъ и зналъ, чтó дѣлалось въ войскахъ, а большіе штабы 1915 года не видѣли, мало знали и боялись доносить правду.

Въ результатѣ, войскамъ отдавались свыше приказы обороняться на такой-то линіи «до послѣдняго человѣка», а въ случаѣ неудачи, отойти на линію такую-то.

Ставка и большіе штабы продолжали считать число батальоновъ и давать соотвѣтственныя задачи, а въ войскахъ батальоны, обратившіеся въ слабыя роты, таяли, теряя послѣдніе кадры, то есть возможность возстановленія Арміи.

Государь, давшій столько доказательствъ тому, насколько Онъ любилъ, зналъ и понималъ Армію, именно въ эти тяжелыя минуты вступилъ въ Верховное Главнокомандованіе. И случилось почти чудо. Отступленіе остановилось. Постепенно начали подходить укомплектованія. Пополнилась матеріальная часть. А главное, возстановилось взаимное довѣріе между крупными штабами и войсками.

Къ ранней веснѣ 1917 года Русская Армія была снова готова, какъ въ началѣ войны, выполнить заданія Ставки. Это съ благодарностью чувствовалось въ войскахъ и поднимало ихъ духъ.

Девять лѣтъ понадобилось Петру Великому, чтобы Нарвскихъ побѣжденныхъ обратить въ Полтавскихъ побѣдителей. Послѣдній Верховный Главнокомандующій Императорской Русской Арміей Императоръ Николай II сдѣлалъ ту же великую работу въ полтора года.

Но работа Его была оцѣнена и врагами, и между Государемъ и Его Арміей и побѣдой — стала революція.

Среди пестраго разнообразія политическихъ идей и настроеній русской эмиграціи есть одно, занимающее, казалось бы, настолько твердую позицію, что посягать на него не смѣютъ даже демагоги революціоннаго лагеря, и отказаться отъ него не рѣшаются даже «сердцемъ хладные скопцы» аполитичности. Это настроеніе выражается въ благоговѣйномъ почитаніи памяти мученически погибшаго Государя Императора Николая Александровича. Это настроеніе отличается еще одной особенностью: оно одно, изъ всѣхъ оттѣнковъ эмигрантской мысли, встрѣчаетъ завѣдомый откликъ въ населеніи совѣтской Россіи. Недавній процессъ «федоровцевъ» показываетъ, что тамъ, гдѣ русскій народъ проявляетъ свое подлинное духовное и національное лицо безъ вліянія постороннихъ «вождей», онъ идетъ подъ знаменемъ, на которомъ, вслѣдъ за словами «Христосъ Воскресе», начертано «Боже, Царя храни». Мы знаемъ, что и послѣ тринадцати лѣтъ революціи, не изгладился въ народной душѣ скорбный обликъ замученнаго Царя, то глядя полными упрека глазами со старыхъ, бережно хранимыхъ кое-гдѣ, портретовъ, то оживая въ безчисленныхъ слухахъ объ Его спасеніи, то отливаясь въ щемящую сердце легенду о томъ, какъ бродитъ по Россіи отрекшійся Императоръ въ старой солдатской шинели, съ споротыми погонами.

Но, наряду съ этимъ, мы встрѣчаемся и съ явленіемъ совершенно обратнаго порядка. Почти все, что дѣлалось и дѣлается въ области, казалось бы, господствующаго, «бѣлаго» направленія, — склоняется скорѣе къ тому, чтобы какъ можно тщательнѣе забыть истинный обликъ покойнаго Царя, замолчать о томъ, во имя чего Онъ жилъ и погибъ смертью героя и мученика.

О, конечно, изъ витринъ магазиновъ, со стѣнъ убогихъ эмигрантскихъ жилищъ, смотрятъ на насъ знакомыя черты сѣровскаго портрета. Въ рядѣ личныхъ мемуаровъ и воспоминаній — мы много читаемъ и слышимъ о чарующихъ глазахъ Императора, его обаятельности, воспитанности, самообладаніи, замѣчательной памяти, образованности, семейныхъ добродѣтеляхъ и вѣрности слову.

Конечно, все это дивныя, чарующія черты. Но развѣ по своему объему и масштабу онѣ соотвѣтствуютъ объему и масштабу той трагедіи, которая 2 марта расколола исторію Россіи? Развѣ эти черты даютъ намъ обликъ Императора, какъ Царя?

Да и по самой сферѣ своего вліянія — всѣ эти портреты, воспоминанія и почитаніе памяти относятся, скорѣе, къ бытовой сторонѣ эмиграціи, чѣмъ къ ея идеологіи. Имѣть у себя на стѣнѣ портретъ Царя, «чтить» Его память, — стало скорѣе признакомъ хорошаго тона, чѣмъ-то вродѣ аттестата на принадлежность къ «обществу», своего рода снобизмомъ, чѣмъ выраженіемъ міровоззрѣнія. Если же мы обратимся къ дѣйственной, подлинной идеологіи, — то мы увидимъ совершенно иное. И чтобы судить объ этой идеологіи — лучше всего дать мѣсто отзыву наиболѣе яркаго, наиболѣе почитаемаго представителя бѣлаго движенія — генерала Врангеля.

«Послѣдніе годы царствованія, — пишетъ генералъ Врангель, — отшатнули отъ Государя сердца многихъ сыновъ отечества. Армія, какъ и вся страна, отлично сознавала, что Государь дѣйствіями Своими больше всего самъ подрываетъ Престолъ». (Записки генерала Врангеля. Бѣлое Дѣло, т. V, стр. 11).

Такъ пишетъ вождь бѣлаго движенія, его вдохновитель и, въ то же время — блестящій представитель гвардіи, флигель-адъютантъ Царя. Это не отзывъ безотвѣтственнаго обывателя. Пройти мимо и обойти его молчаніемъ — нельзя. Отъ такого отзыва одинъ шагъ до другого, также принадлежащаго представителю блестящихъ военныхъ круговъ, именующему себя офицеромъ Л. Гв. Кирасирскаго Ея Величества полка: «Въ самомъ дѣлѣ, какое, въ сущности, сожалѣніе, могъ возбуждать въ идейномъ смыслѣ слабый, безвольный Царь, окружившій себя близорукой камарильей и мужикомъ-проходимцемъ, до послѣдней минуты цѣплявшійся за свои самодержавныя прерогативы, въ критическій часъ не съумѣвшій защитить ихъ мужественной рукою». (Ю. Галичъ. Красный Хороводъ. Рига 1929, стр. 54-55).

Итакъ, съ одной стороны — портреты и почитаніе памяти. Съ другой, — и въ той же самой средѣ (ибо я не говорю о республиканскихъ кругахъ) — «слабый, безвольный Царь», который «дѣйствіями своими больше всего самъ подрывалъ Престолъ».

Есть, очевидно, какое-то коренное недоразумѣніе, какая-то огромная недомолвка между двумя, столь вопіюще противорѣчащими другъ другу явленіями. Впрочемъ, эти недомолвки, эта недосказанность, сопутствуютъ почти всему, чтó связано съ русской трагедіей. За какой бы вопросъ мы ни взялись — вездѣ мы видимъ одну и ту же систему, одно и то же стремленіе: спрятать концы и начала, замолчать объ основныхъ, узловыхъ вопросахъ. Непредрѣшенство, аполитичность, — всѣ эти лицемѣрные ярлыки, прикрывающіе собой для однихъ уклоненіе отъ отвѣтственности, — хотя бы только моральной, — для другихъ — тайную политическую работу, указываютъ, что революціонная психологія нами еще не изжита, сроки еще не наступили, и часъ нашего возрожденія еще не пробилъ. Ибо въ трагедіи 2 марта ключъ къ разгадкѣ гибели Россіи и ея грядущаго спасенія. Или эта трагедія, дѣйствительно, является результатомъ ряда того, чтó принято называть «роковыми ошибками», и тогда надо имѣть мужество конкретно указать, въ чемъ эти ошибки состоятъ, или, наоборотъ, сама трагедія была уже не ошибкой, но чудовищнымъ преступленіемъ, которое можетъ быть морально искуплено только переоцѣнкой очень многихъ цѣнностей, и до искупленія котораго возрожденіе Россіи противорѣчило бы идеѣ міровой справедливости.

Вотъ почему, всякій подходъ къ изученію этой трагедіи имѣетъ не только историческое, но жизненное, творческое значеніе. Слабымъ опытомъ такого подхода является настоящая работа, цѣль которой — освѣтить и оцѣнить одну изъ самыхъ извѣстныхъ «роковыхъ ошибокъ» — принятіе Государемъ Николаемъ II Верховнаго Главнокомандованія. 

Едва ли какой-либо другой личный починъ Императора Николая II имѣетъ такую «дурную прессу», какъ принятіе Имъ на Себя Верховнаго Главнокомандованія арміей. Однимъ изъ немногихъ исключеній является, состоявшаяся прошлою весною, талантливая лекція генерала В. Н. Доманевскаго. Въ преобладающемъ же большинствѣ случаевъ, — если не считать немногихъ, при томъ, по большей части, очень сдержанныхъ, отзывовъ обратнаго характера, этотъ актъ встрѣчаетъ почти единодушное осужденіе. «Настроеніе Николая II, — пишетъ П. Н. Милюковъ, — характеризуется тѣмъ, что еще 23 августа, Онъ принялъ на Себя командованіе всѣми сухопутными и морскими силами. Всѣ попытки (въ томъ числѣ и письмо, подписанное восемью министрами) отговорить Царя указаніемъ на опасность и рискъ занятія этой должности, — не помогли. Распутинъ убѣдилъ Императрицу и Императора, что принятіе командованія въ моментъ, когда врагъ углубился въ предѣлы Имперіи, есть религіозный долгъ Самодержца. Мистическій взглядъ на Свое призваніе, поддерживаемый сплотившимся придворнымъ кружкомъ, окончательно парализовалъ всѣ другія вліянія. Отнынѣ всѣ попытки извнѣ указать Царю на возрастающую опасность народнаго недовольства наталкивались на пассивное сопротивленіе человѣка, подчинившагося чужой волѣ и потерявшаго способность и желаніе прислушиваться къ новымъ доводамъ. Ходили слухи, что это состояніе умственной апатіи поддерживается въ Царѣ усиленнымъ употребленіемъ алкоголя». (П. Н. Милюковъ. Ист. II Рус. рев., т. I, вып. I, стр. 28.)

Почти въ томъ же духѣ высказывается и генералъ А. И. Деникинъ: «Въ августѣ 1915 г., — пишетъ онъ, — Государь, подъ вліяніемъ Императрицы и Распутина, рѣшилъ принять на Себя верховное командованіе арміей. Этому предшествовали безрезультатные представленія восьми министровъ и нѣкоторыхъ политическихъ дѣятелей, предостерегавшихъ Государя отъ опаснаго шага. Оффиціальными мотивами выставлялись, съ одной стороны, трудность совмѣщенія работы управленія и командованія, съ другой — рискъ брать на себя отвѣтственность за армію въ тяжкій періодъ ея неудачнаго отступленія. Но истинной побудительной причиной былъ страхъ, что отсутствіе знаній и опыта у новаго Верховнаго Главнокомандующаго крайне осложнитъ и безъ того трудное положеніе арміи, а нѣмецко-распутинское окруженіе, вызвавшее параличъ правительства и разрывъ его съ Государственной Думой и страной, — поведетъ къ разложенію арміи». (А. И. Деникинъ. Очерки Русской Смуты, т. I, вып. I, стр. 33).

Не менѣе опредѣленно высказывается и другой военный писатель — генералъ П. Н. Красновъ: «Не фатальная ли неудачливость Императора Николая II (Ходынская катастрофа въ день коронаціи, Японская война, темные слухи, распускаемые злонамѣренными людьми), пошатнули духъ армій, когда Государь Императоръ взялъ на себя командованіе въ 1915 г.?» (П. Н. Красновъ. Душа арміи, стр. 73).

Къ той же категоріи военныхъ сужденій надлежитъ отнести и отзывъ генерала Ю. Н. Данилова о военной неподготовленности и скромности военнаго стажа Государя, достигшаго на военной службѣ лишь «скромнаго положенія полковника одного изъ гвардейскихъ полковъ». (Ю. Н. Даниловъ. Архивъ Русск. Рев. т. XIX, стр. 217).

«Въ общемъ Государь, — пишетъ генералъ Даниловъ, — былъ человѣкомъ средняго масштаба, котораго несомнѣнно должны были тяготить государственныя дѣла и тѣ сложныя событія, которыми полно было Его царствованіе. Разумѣется не по плечу и не по знаніямъ Ему было и непосредственное руководительство войною. (Тамъ же, стр. 213).

Въ настоящее время, въ недавно вышедшей книгѣ «Великій Князь Николай Николаевичъ» генералъ Даниловъ еще болѣе укрѣпилъ и подтвердилъ свой отзывъ о Государѣ, какъ полководцѣ: «Вступленіе въ командованіе всей арміей Императора Николая II было встрѣчено съ недовѣріемъ и уныніемъ», — пишетъ генералъ. — «Всѣмъ было хорошо извѣстно, что Императоръ Николай II не обладалъ ни необходимыми знаніями, ни опытомъ, ни волею, и что весь Его внутренній обликъ мало соотвѣтствовалъ грандіозному масштабу войны» (стр. 274).

Нѣсколько иной характеръ имѣетъ сужденіе профессора барона Б. Э. Нольде, который подходитъ къ вопросу не столько съ военной, сколько съ политической точки зрѣнія: «Во имя спасенія страны и спасенія Династіи надо было сломить волю Монарха и заставить Его подчиниться, вмѣсто мистики, политической реальности. Для страны въ ту минуту отозваніе Великаго Князя значило окончательный разрывъ съ нею, ибо, такъ или иначе, правильно или неправильно, для всей той Россіи, въ союзѣ съ которой война была начата, имя Великаго Князя въ тотъ моментъ было символомъ этого союза, а его отсылка — символомъ разрыва». (Б. Э. Нольде. Изъ исторіи русской катастрофы. Совр. Зап., кн. XXX, стр. 547-548).

Сводя вкратцѣ приведенные отзывы, мы получаемъ слѣдующіе два основные пункта:

1) Государь принялъ командованіе подъ вліяніемъ Распутина, безъ надлежащей подготовки, воинскаго опыта и знаній.

2) Политически — это рѣшеніе означало разрывъ съ страной.

Теперь, посмотримъ. 

Согласно закону, — а именно Высочайше утвержденному 14 іюля 1914 года Положенію о полевомъ управленіи войскъ, Верховнымъ Вождемъ Россійской Императорской Арміи является Государь Императоръ, и лишь въ видѣ исключенія предусматривается возможность возложенія главнокомандованія на другое лицо.

Помимо чисто идейныхъ основаній, вытекающихъ изъ понятія о Монархѣ, какъ высшемъ руководителѣ всѣхъ живыхъ силъ страны и, слѣдовательно, прежде всего, ея военной мощи, это начало имѣетъ глубокое жизненное значеніе спеціально для нашей эпохи.

Отличительной чертой современной войны, въ особенности такого масштаба, какъ Великая, является огромное протяженіе фронта и чудовищныя массы, состоящія подъ ружьемъ. Результатомъ огромности этихъ двухъ величинъ является раздѣленіе общаго фронта на нѣсколько отдѣльныхъ фронтовъ, подчиненныхъ каждый отдѣльному главнокомандующему и состоящихъ, каждый, изъ нѣсколькихъ армій. Весьма характерно, при этомъ, замѣчаніе уже цитированнаго выше генерала Данилова, что въ современныхъ массовыхъ арміяхъ, талантъ и искусство полководца обычно теряются подъ вліяніемъ ихъ малой гибкости, неповоротливости и недостаточнаго обученія, въ виду чего эти арміи болѣе отвѣчаютъ стратегическимъ способностямъ средняго полководца (Ген. Даниловъ. Организація совр. вооруж. силы, «Возрожденіе», 22 ноября 1929 г. № 1634). Иными словами, при такихъ условіяхъ, функціи Верховнаго Главнокомандующаго, по своему масштабу, далеко выходятъ за предѣлы чисто военныхъ, спеціальныхъ знаній, относясь, по своей природѣ, къ сферѣ высшихъ государственныхъ рѣшеній, восходя къ тѣмъ вершинамъ, на которыхъ, по удачному выраженію Черчилля, дѣло сводится къ рѣшенію «да» или «нѣтъ», — наступать или отступать.

Но, выходя за предѣлы чисто военной спеціальности, Верховное Главнокомандованіе тѣсно соприкасается съ высшимъ управленіемъ страной. Современная война требуетъ мобилизаціи не только войскъ, но и промышленности, путей сообщенія, финансовъ, продовольствия, администраціи, короче, — всей экономической и политической жизни страны, т. е. глубоко вторгается въ область ея внутренней политики.

Но этого мало. Война, ведущаяся, какъ великая, въ составѣ европейской коалиціи, не ограничивается только задачами своего фронта: необходимо согласовать военныя дѣйствія съ требованіями, вытекающими изъ союзныхъ договоровъ. И этотъ вопросъ, опять-таки, тѣсно связанъ съ общей, на этотъ разъ внѣшней, государственной политикой. При совершенной безупречности Верховнаго Главнокомандующаго, — его рѣшенія могутъ не совпадать съ общимъ руководствомъ страной, — и тогда создается двоевластіе, которое не можетъ не имѣть пагубныхъ послѣдствій.

При такихъ условіяхъ, надлежитъ придти къ выводу, что въ функціяхъ Верховнаго Главнокомандующаго элементъ общегосударственный преобладаетъ надъ элементомъ военно-техническимъ.

Вотъ, вкратцѣ, соображенія, лежащія въ основѣ объединенія Верховнаго Главнокомандованія и высшаго управленія страной въ одномъ лицѣ. Само собою разумѣется, что значеніе этого принципа усиливается пропорціонально масштабу страны и слабѣетъ въ отношеніи государствъ съ меньшей территоріей. Вотъ почему, въ государствѣ, по площади болѣе другихъ приближающемся къ Россіи, а именно въ С. А. С. Штатахъ, мы видимъ аналогичное рѣшеніе вопроса, а именно, въ силу конституціи, глава государства — президентъ является верховнымъ вождемъ арміи и флота (James M. Beck. La Constitution des Etats Unis, art. II, section 2).

Какъ бы то ни было, но принципъ этотъ имѣетъ свою исторію, лежитъ въ основѣ всей организаціи русской Арміи, выраженъ, наконецъ, въ спеціальномъ законѣ, изданномъ именно на случай данной войны. Мы знаемъ также, что съ самаго начала войны Государь хотѣлъ принять командованіе и согласился на отступленіе отъ этого рѣшенія лишь временно, уступивъ мнѣнію Совѣта Министровъ. Изъ писемъ Императрицы Александры Ѳеодоровны мы видимъ, что Государь глубоко страдалъ въ первые дни войны, находясь внѣ арміи. Мы знаемъ также, что Императрица старалась утѣшить Государя, поддерживая Его въ этомъ рѣшеніи. При такихъ условіяхъ, представляется совершенно непонятнымъ, почему рѣшеніе Государя привести, наконецъ, въ исполненіе свою давнишнюю волю, основанную къ тому же на точномъ смыслѣ закона, г. Милюковъ и генералъ Деникинъ объясняютъ вліяніемъ Распутина.

Впрочемъ, можетъ быть, вліяніе Распутина имѣется въ виду спеціально по отношенію къ данному моменту войны?

Увидимъ. 

19 апрѣля 1915 года, третья армія, состоявшая подъ командой генерала Радко-Дмитріева и расположенная по рѣкѣ Дунайцу, на путяхъ къ Кракову, имѣя базой г. Тарновъ, подверглась ураганному огню тяжелыхъ германскихъ орудій. Недостатокъ снарядовъ не далъ намъ возможности выдерживать артиллерійскій бой, и началось всѣмъ памятное галиційское отступленіе, быстро охватившее почти весь фронтъ. Хотя, не взирая на убійственный огонь противника, наши войска отходили въ порядкѣ, нерѣдко переходя въ штыковыя атаки, и временами нанося тяжкіе удары непріятелю, тѣмъ не менѣе моральное впечатлѣніе отхода было огромно. Но еще тягостнѣе были послѣдствія государственнаго характера. Въ связи съ отходомъ армій, территорія ближняго тыла, подчиненная непосредственно военному начальству, отодвинулась далеко вглубь страны, Волны бѣженцевъ, выселяемыхъ по требованію военныхъ властей, хлынули отъ фронта внутрь Россіи, неся съ собой эпидемическія болѣзни, перегруженность населенія, истощеніе запасовъ продовольствія и заторы путей сообщенія. Распоряженія военнаго начальства, касавшіяся вновь возникшей тыловой территоріи, часто не согласовались съ дѣйствіями мѣстныхъ гражданскихъ властей, результатомъ чего являлось взаимное непониманіе, граничащее съ раздраженіемъ и даже озлобленіемъ. Возникавшая на этой почвѣ неурядица, въ связи съ угнетающимъ вліяніемъ отступленія, создавала атмосферу общаго упадка и потери надежды на побѣду. Но тяжкія послѣдствія двоевластія этимъ не ограничиваются: неурядица, создавшаяся на мѣстахъ, доходитъ до центра, вызывая фактическую невозможность работы центральнаго правительственнаго аппарата. По выраженію секретной записки членовъ военно-морской комиссіи Государственной Думы «непроходимая стѣна раздѣляетъ двѣ власти, которыя должны были бы работать рука объ руку — власть военно-полевую и власть центральную». Иными словами, создаются именно тѣ опасныя послѣдствія, предотвратить которыя стремился основной принципъ командованія Русской Арміей, возлагавшій Верховное водительство на Главу государства. И въ этомъ отношеніи, глубокій интересъ представляетъ только что упомянутая записка военно-морской комиссіи. По своему содержанію, эта записка является всеподданнѣйшимъ докладомъ членовъ военно-морской комиссіи Государственной Думы, входившихъ въ составъ Особаго Совѣщанія для обсужденія и объединенія мѣропріятій по оборонѣ государства. Въ заключительной части этого доклада, представленнаго въ августѣ 1915 года, говорится слѣдующее: «Ваше Императорское Величество. Пріемлемъ смѣлость сказать Вамъ: понимая неизбѣжность обособленія власти, стоящей во главѣ арміи, отъ власти, управляющей страной, мы твердо знаемъ, однако, что безъ высшей власти, все объединяющей, невозможно правильное направленіе дѣла обороны. Только непререкаемой Царской властью можно установить согласіе между ставкой Великаго Князя Верховнаго Главнокомандующаго и Правительствомъ». Подъ этимъ докладомъ стоятъ подписи: предсѣдателя комиссіи Шингарева, товарищей его, Шульгина и Савича, и членовъ — Ефремова, Чихачева, Сверчкова, Добровольскаго и Маркова (В. В. Шульгинъ. Законодатели «въ окопахъ». «Возрожденіе», 16 іюня 1927 года, № 744).

Итакъ, вотъ тѣ «Распутины», которые, по мнѣнію г. Милюкова, убѣдили Царя въ опасности двоевластія. Вотъ тотъ параличъ правительства, о которомъ говоритъ генералъ Деникинъ. Непонятно лишь, почему генералъ Деникинъ винитъ въ этомъ параличѣ мифическое «нѣмецко-распутинское» окруженіе: въ составѣ министровъ того времени не было ни одного ставленника Распутина, — наоборотъ, многіе склонны объяснять вліяніемъ Распутина ихъ послѣдующій уходъ. Еще менѣе можно заподозрить вліяніе Распутина въ Ставкѣ. И, наконецъ, уже совершенно необъяснимымъ является указаніе генерала на разрывъ правительства съ «Государственной Думой и страной». Изъ только что приведенной записки видно, что, наоборотъ, сами члены Думы ходатайствуютъ предъ Царемъ объ установленіи согласія между правительствомъ и Ставкой.

На самомъ дѣлѣ, параличъ правительства дѣйствительно, былъ на лицо, но вызывался онъ не разрывомъ съ «Государственной Думой и страной», которыя непосредственно властью не располагали, а слѣдовательно и парализовать дѣйствія правительства не могли. Параличъ правительства вызывался несогласованностью его распоряженій съ распоряженіями внутригосударственнаго характера, исходившими изъ Ставки, опиравшимися на военную необходимость, а потому и получавшими преимущественное значеніе на мѣстахъ. Единственнымъ средствомъ къ согласованию дѣйствій правительства и военныхъ властей, было, естественно, объединеніе высшей военной и государственной власти въ однѣхъ рукахъ. Объединеніе это было всѣми сознаваемой государственной необходимостью. Насколько такое толкованіе основательно, покажетъ дальнѣйшее изложеніе. 

Среди документовъ, относящихся къ описываемому нами періоду, имѣется одинъ совершенно исключительнаго по своей важности значенія — это записки бывшаго помощника управляющаго дѣлами Совѣта Министровъ — А. Н. Яхонтова. Записки эти представляютъ собой ничто иное, какъ записи секретныхъ засѣданій Совѣта Министровъ за интересующій насъ періодъ, а именно съ 16 іюля по 2 сентября 1915 года.

Помимо того, что эти записки представляются исключительнымъ по цѣнности, и, въ сущности, единственнымъ документомъ, рисующимъ закулисную сторону обстановки, въ условіяхъ которой было принято рѣшеніе Государя о принятіи командованія, они имѣютъ еще особую цѣнность въ связи съ поставленной нами задачей.

Въ самомъ дѣлѣ, нами поставлена себѣ задача изучить одну изъ «роковыхъ ошибокъ» Государя Николая II. Выше, въ числѣ мнѣній, признающихъ принятіе командованія именно «ошибкой» — нами было приведено сужденіе профессора барона Б. Э. Нольде. Такъ вотъ, данное сужденіе барона Нольде было высказано именно по поводу этихъ записокъ: «Огромный интересъ появившихся недавно записокъ А. Н. Яхонтова, — пишетъ баронъ Нольде, — именно въ томъ, что онѣ съ потрясающей ясностью рисуютъ, какъ произошла лѣтомъ 1915 года эта первая трещина историческаго русскаго государства, за которой фатально послѣдовали новыя и которыя привели насъ, этапъ за этапомъ, къ тому, что сейчасъ есть». (Современныя Записки, XXX, стр. 538). При такихъ условіяхъ, мы имѣемъ возможность вполнѣ довѣрять безпристрастности этихъ записокъ съ точки зрѣнія тѣхъ, кто склоненъ критически относиться къ данному рѣшенію Государя: разъ профессоръ, полагающій, что «во имя спасенія страны и спасенія Династіи надо было сломить волю Монарха», — пришелъ къ такому выводу на основаніи этихъ записокъ, рисующихъ, по его словамъ, обстановку событій «съ потрясающей ясностью», то, надо полагать, именно въ нихъ содержится матеріалъ, доказывающій ошибочность этой воли.

Но этого мало. Мы можемъ сдѣлать еще шагъ навстрѣчу мнѣнію профессора Нольде. Изъ всѣхъ лицъ, мнѣнія которыхъ приводятся въ запискахъ, особенно авторитетнымъ, въ глазахъ г. Нольде, является А. В. Кривошеинъ. «Единственнымъ по настоящему, крупнымъ человѣкомъ въ первомъ Совѣтѣ Министровъ военнаго времени — говоритъ баронъ Нольде — былъ А. В. Кривошеинъ. Онъ обладалъ крупнымъ умомъ, широтой кругозора, былъ честолюбивъ въ лучшемъ смыслѣ этого слова, хотѣлъ и съумѣлъ связать себя съ подлиннымъ государственнымъ дѣломъ, размышлялъ о путяхъ русскаго государственнаго развитія, былъ вообще весьма одареннымъ политикомъ». (Тамъ же, стр. 541). Это сужденіе о Кривошеинѣ находитъ себѣ дополненіе въ отзывѣ генерала Ю. Данилова, который, говоря съ сочувствіемъ о наиболѣе передовомъ теченіи въ средѣ Совѣта Министровъ, замѣчаетъ, что «это теченіе, по свѣдѣніямъ Ставки, возглавлялось А. В. Кривошеинымъ и поддерживалось С. Д. Сазоновымъ». (Посл. Нов. № 2721).

Вотъ почему, идя навстрѣчу этимъ мнѣніямъ, и въ соотвѣтствіи съ тѣмъ значеніемъ, которое придается ими голосу А. В. Кривошеина, мы постараемся сосредоточить особое вниманіе на анализѣ записокъ А. Н. Яхонтова и, въ частности, содержащихся въ нихъ сужденій А. В. Кривошеина.

16 Іюля 1915 года, военный министръ генералъ Поливановъ обратился къ Совѣту Министровъ съ слѣдующимъ заявленіемъ: «Считаю своимъ гражданскимъ и служебнымъ долгомъ заявить Совѣту Министровъ, что отечество въ опасности» (Архивъ Рус. Рев., т. XVIII, стр. 15).

Обрисовавъ, затѣмъ, общую картину фронта, какъ принимающую характеръ чуть ли не паническаго бѣгства, военный министръ продолжалъ: «Но на темномъ фонѣ матеріальнаго, численнаго и нравственнаго разстройства арміи, есть еще одно явленіе, которое особенно чревато послѣдствіями и о которомъ нельзя умалчивать. Въ Ставкѣ Верховнаго Главнокомандующаго наблюдается растущая растерянность. Она тоже охватывается убійственной психологіей отступленія и готовится къ отходу вглубь страны, на новое мѣсто. Назадъ, назадъ, назадъ — только и слышно оттуда» (стр. 16).

Подъ тяжелымъ впечатлѣніемъ этой рѣчи, А. В. Кривошеинъ, въ слѣдующемъ засѣданіи, 24 іюля, дополняетъ сообщеніе военнаго министра характеристикой положенія, создавшагося въ тылу. «Съ развитіемъ отступленія и приближеніемъ военныхъ администраторовъ, — говоритъ онъ, — со всѣхъ сторонъ учащаются жалобы на тренія, волокиту и путаницу въ дѣлахъ... На мѣстахъ получается полная анархія. Всѣ приказываютъ, но отвѣтственныхъ людей не найти. Дезорганизація принимаетъ столь угрожающій характеръ, что становится страшно за будущее. Иной разъ, слушая разсказы съ мѣстъ, думаешь, что находишься въ домѣ сумасшедшихъ... Создается разность политики, путаница въ управленіи и хаосъ. Такъ или иначе, но бедламу долженъ быть положенъ предѣлъ. Никакая страна, даже многотерпѣливая Русь, не можетъ существовать при наличіи двухъ правительствъ» (стр. 19).

Въ дальнѣйшей бесѣдѣ А. В. Кривошеинъ дѣлаетъ слѣдующее, глубоко знаменательное заявленіе: «Нельзя забывать, что Положеніе о полевомъ управлении войскъ составлялось въ предположеніи, что Верховнымъ Главнокомандующимъ будетъ самъ Императоръ. Тогда никакихъ недоразумѣній не возникало бы и всѣ вопросы разрѣшались бы просто: вся полнота власти была бы въ однѣхъ рукахъ» (стр. 21).

Происходящій затѣмъ обмѣнъ мнѣній принимаетъ характеръ столь рѣзкій въ отношеніи Ставки, что предсѣдатель И. Л. Горемыкинъ принужденъ дважды напомнить о необходимости чрезвычайной осторожности въ отношеніи Ставки и Великаго Князя Верховнаго Главнокомандующаго.

Изъ приведенныхъ выдержекъ мы видимъ, что въ этомъ начальномъ періодѣ, А. В. Кривошеинъ, а съ нимъ и другіе министры, смотрятъ съ нескрываемымъ ужасомъ на создавшееся двоевластіе, которое, однако, вопреки заявленію генерала Деникина, вызывается отнюдь не разрывомъ Правительства съ Государственной Думой — а всецѣло несогласованностью дѣйствій, по выраженію Кривошеина «двухъ правительствъ», т. е. гражданскаго и военнаго. При этомъ, тотъ же Кривошеинъ отмѣчаетъ, что двоевластіе явилось результатомъ несоблюденія основного принципа Полевого положенія, согласно которому Верховнымъ Главнокомандующимъ долженъ быть самъ Императоръ.

Однако, въ слѣдующей фазѣ событій, психологія Совѣта Министровъ, безъ всякихъ видимыхъ причинъ, рѣзко мѣняется: какъ и въ первый разъ, сужденія открываются, 6 августа 1915 года, заявленіемъ военнаго министра генерала Поливанова: обрисовавъ положеніе на фронтѣ, какъ грозящее каждую минуту непоправимой катастрофой, генералъ Поливановъ произносить слѣдующія слова: «Какъ ни ужасно то, что происходитъ на фронтѣ, есть еще одно, гораздо болѣе страшное событіе, которое угрожаетъ Россіи: я сознательно нарушу служебную тайну и данное мною слово до времени молчать. Я обязанъ предупредить правительство, что сегодня утромъ на докладѣ, Его Величество объявилъ мнѣ о принятомъ Имъ рѣшеніи устранить Великаго Князя и лично вступить въ верховное командованіе арміей» (стр. 52-53).

Это заявленіе производитъ впечатлѣніе разорвавшейся бомбы. Изъ разразившагося хаоса безпорядочныхъ и мало связанныхъ между собой сужденій, выступаетъ, однако, одно совершенно опредѣленное положеніе: тѣ самые министры, которые двѣ недѣли тому назадъ негодовали на двоевластіе и высказывали рѣзкія сужденія по адресу Великаго Князя — теперь всѣ огуломъ, за двумя исключеніями (Горемыкинъ и Хвостовъ) говорятъ о необходимости всѣми силами противодѣйствовать рѣшенію Государя.

Объемъ настоящей работы не позволяетъ подробно остановиться на отдѣльныхъ сужденіяхъ, но, вкратцѣ, эти сужденія сводятся къ слѣдующимъ пунктамъ:

1) Трудно надѣяться на пріостановку побѣднаго шествія нѣмцевъ. Подумать жутко, какое впечатлѣніе произведетъ на Москву, если Государю Императору пришлось бы отъ своего Имени отдать приказъ объ эвакуаціи Петрограда, или, не дай Богъ, Москвы (генералъ Поливановъ).

2) Въ странѣ наблюдается ростъ революціонныхъ настроеній, при чемъ Великій Князь, несмотря на все происходящее на фронтѣ, не потерялъ своей популярности, и съ его именемъ связаны надежды на будущее (князь Щербатовъ).

3) Увольненіе Великаго Князя произведетъ крайне неблагопріятное впечатлѣніе на союзниковъ, которые въ него вѣрятъ. Кромѣ того, объединеніе въ лицѣ Монарха главнаго командованія усложнитъ и затруднитъ сношенія между союзными арміями и штабами. Нельзя скрывать и того, что заграницей мало вѣрятъ въ твердость характера Государя и боятся окружающихъ его вліяній (С. Д. Сазоновъ).

Въ завершеніе обзора этой фазы сужденій Совѣта Министровъ, и, согласно принятому нами правилу спеціально останавливаться на мнѣніяхъ А. В. Кривошеина, какъ фактическаго руководителя «прогрессивнаго теченія Совѣта», — я позволю себѣ привести выдержку его рѣчи, резюмирующей настроеніе большинства Совѣта. «Я давно подозрѣвалъ возможность заявленія Государемъ желанія стать во главѣ арміи. Это вполнѣ соотвѣтствуетъ Его душевному складу и мистическому пониманію своего Царскаго призванія... Я совершенно согласенъ съ тѣми моими сочленами, которые говорятъ о немедленной необходимости отговорить Государя. Ставятся ребромъ судьбы Россіи и всего міра. Надо протестовать, умолять, настаивать, просить, — словомъ использовать всѣ доступные намъ способы, чтобы удержать Его Величество отъ безповоротнаго шага. Мы должны объяснить, что ставится вопросъ о судьбѣ Династіи, о самомъ тронѣ, наносится ударъ монархической идеѣ, въ которой и сила и вся будущность Россіи. Народъ, давно уже, со временъ Ходынки и Японской кампаніи, считаетъ Государя Царемъ несчастливымъ, незадачливымъ. Напротивъ популярность Великаго Князя еще крѣпка, и онъ является лозунгомъ, вокругъ которая объединяются послѣднія надежды. Армія тоже, возмущаясь командирами и штабами, считаетъ Николая Николаевича своимъ истиннымъ вождемъ. И вдругъ — смѣна Верховнаго Главнокомандованія. Какое безотрадное впечатлѣніе и въ обществѣ, и въ народныхъ массахъ, и въ войскахъ» (стр. 55).

Этой тирадой исчерпываются доводы противъ рѣшенія Государя. Какъ бы то ни было, приходится отмѣтить, что психологія министровъ, и въ частности А. В. Кривошеина, безъ всякихъ новыхъ основаній по существу, приняла діаметрально противоположное направленіе: отъ истерическаго ужаса предъ создавшимся двоевластіемъ — она переходитъ къ столь же истерической защитѣ этого двоевластія.

Но въ теченіе ближайшихъ же дней настроеніе министровъ снова мѣняется. Первоначальное ошеломленіе ослабѣло. Обсуждается уже въ болѣе спокойныхъ тонахъ проектъ лестнаго рескрипта на имя Великаго Князя, на что отъ Государя послѣдовало полное принципіадьное одобреніе. Нѣкоторую диверсію вноситъ лишь неожиданное и слегка комическое вторженіе предсѣдателя Думы Родзянко, явившагося къ предсѣдателю Совѣта Министровъ Горемыкину съ требованіемъ, чтобы Совѣтъ Министровъ цринялъ всѣ мѣры противодѣйствія рѣшенію Царя, вплоть до коллективной отставки. Выслушавъ холодный, но вѣжливый отказъ Горемыкина, Родзянко бросился къ выходу не прощаясь, а швейцару, подавшему ему забытую палку, закричалъ «къ чорту палку!». Но, за исключеніемъ этого случая, дальнѣйшія событія продолжаютъ лишь укрѣплять спокойное настроеніе Совѣта Министровъ. 12 августа, вернувшійся изъ Ставки генералъ Поливановъ докладываетъ, что извѣстіе о смѣнѣ Главнокомандованія встрѣчено Великимъ Княземъ спокойно и даже съ радостью. Сообщеніе это производить на Совѣтъ Министровъ самое умиротворяющее дѣйствіе. Министръ внутреннихъ дѣлъ князь Щербатовъ, всего шесть дней тому назадъ заявлявшій, что «Великій Князь, несмотря на все происходящее, не потерялъ своей популярности» — теперь находитъ возможнымъ констатировать: «надо сказать, что довѣріе въ массахъ къ Великому Князю начало замѣтно падать. Сказывается вліяніе непрекращающихся военныхъ неудачъ, но главное — наплывъ бѣженцевъ, повсюду разносящихъ горе, стѣсненіе и ухудшеніе условій жизни» (стр. 68). Съ своей стороны, военный министръ еще болѣе подчеркиваетъ эту мысль, предупреждая, что «популярности Великаго Князя предстоитъ большое испытаніе, когда сдѣлается извѣстнымъ оставленіе нами безъ боя Гродны и Брестъ-Литовска» (стр. 68).

Слѣдующіе дни еще больше укрѣпляютъ положеніе. 16 августа военный министръ докладываетъ новое письмо Великаго Князя, который самъ проситъ объ ускореніи его перевода на Кавказъ. При такихъ условіяхъ, всякія возраженія со стороны Совѣта Министровъ — повидимому, окончательно сглаживаются. Единственнымъ представителемъ оппозиціи остается, недавно передъ тѣмъ вернувшійся изъ Москвы, оберъ-прокуроръ Святѣйшаго Синода А. Д. Самаринъ. Его слова весьма характерны, не столько сами по себѣ, сколько въ связи съ его пребываніемъ въ Москвѣ. «Все происходящее и въ Ставкѣ и повсемѣстно, — говоритъ Самаринъ, — утверждаетъ меня въ убѣжденіи, что перемѣна командованія грозитъ величайшими непоправимыми послѣдствіями для всей страны. Между прочимъ, за послѣднее время возобновились толки о скрытыхъ вліяніяхъ, которыя, будто бы, сыграли рѣшаюшую роль въ вопросѣ о командованіи». На этотъ открытый намекъ на Распутина, министръ внутреннихъ дѣлъ князь Щербатовъ поясняетъ, что во время рѣшенія Государя Распутинъ, какъ разъ, отсутствовалъ. Но Самаринъ не сдается и заявляетъ, что если Совѣтъ Министровъ къ нему не присоединится, — то онъ одинъ отправится къ Государю и заявитъ, что уходъ Великаго Князя — начало гибели всего (стр. 70).

Вскорѣ мы узнаемъ, какія пружины руководили Самаринымъ, — но сейчасъ его голосъ остается единственнымъ, и выразителемъ общаго мнѣнія является Кривошеинъ, заявляющій, что «съ Великимъ Княземъ, повидимому, уже кончено, къ его уходу начали привыкать. Да и популярность его, какъ здѣсь указывалось, значительно упала не только въ войскахъ, но и среди мирнаго населенія, возмущенная наплывомъ бѣженцевъ, въ то время, когда повсюду гуляютъ сотни тысячъ бездѣльниковъ въ сѣрыхъ шинеляхъ» (стр. 71).

Такимъ образомъ, въ своей третьей фазѣ — вопросъ, казалось бы, окончательно и благополучно ликвидируется: всѣ министры (кромѣ Самарина) и самъ Кривошеинъ примиряются съ рѣшеніемъ Государя.

Но, Самаринъ не даромъ только что пріѣхалъ изъ Москвы: въ Москвѣ не дремлютъ. Черезъ два дня — 18 августа — министръ внутреннихъ дѣлъ князь Щербатовъ докладываетъ Совѣту Министровъ, что у Коновалова (впослѣдствіи министра Временнаго Правительства) въ Москвѣ состоялось секретное совѣщаніе такъ называемыхъ прогрессивныхъ дѣятелей для обсужденія современнаго положенія въ странѣ. «Какъ до меня дошли свѣдѣнія, — заявляетъ князь, — собравшимися единогласно признано необходимымъ использовать благопріятно складывающуюся обстановку для предъявленія требованія объ образованіи правительства,пользующаяся довѣріемъ страны и полнотой власти. Настроеніе боевое подъ патріотическимъ флагомъ. Повидимому, данъ приказъ на мѣста выступать съ подобными же требованіями. Первою должна выступить Московская Городская Дума» (стр. 77).

Свѣдѣнія оказываются правильными. Уже на слѣдующій день — тучи сгущаются. Министръ внутреннихъ дѣлъ докладываетъ о разростающемся въ Москвѣ общественномъ возбужденіи въ связи съ Коноваловскимъ съѣздомъ. Непосредственный отзвукъ этого съѣзда — постановленіе Московской Городской Думы съ резолюціями о привѣтствіи Великому Князю Николаю Николаевичу, о Высочайшей аудіенціи представителямъ Московскаго городского самоуправленія и т. д.

Это сообщеніе служитъ сигналомъ. Первымъ, какъ боевой конь, услышавшій звукъ трубы, выступаетъ генералъ Поливановъ, — въ недалекомъ будущемъ, творецъ деклараціи правъ солдата, а въ дальнѣйшемъ большевистскій дѣятель. Забывъ свои недавніе выпады противъ Великаго Князя, Поливановъ вновь поднимаетъ вопросъ о необходимости просить Государя отложить смѣну командованія. Немедленно къ нему присоединяется Сазоновъ. Почувствовавъ поддержку, оживляется Самаринъ, находящій постановленіе Московской Думы «еще весьма умѣреннымъ». Наконець, въ четвертый разъ мѣняетъ свое мнѣніе Кривошеинъ: «Надо или реагировать съ силою и вѣрою въ свое могущество, въ возможность достиженія успѣха, или же выступить открыто на путь завоеванія для власти моральнаго довѣрія. По моему глубокому убѣжденію, мы ни къ тому, ни къ другому не способны. Выводъ отсюда ясенъ. Мы должны сказать Его Величеству, что сложившіяся внутри условія (разбираться въ ихъ причинахъ теперь поздно, да и безполезно), что эти условія допускаютъ только два рѣшенія: или сильная военная диктатура, — если найдется подходящее лицо, или примиреніе съ общественностью. Нашъ кабинетъ общественнымъ ожиданіямъ не отвѣчаетъ и долженъ уступить мѣсто другому, которому страна могла бы повѣрить. Атмосфера съ каждымъ часомъ сгущается. Поводомъ къ росту нервности въ различныхъ кругахъ населенія является ставшее повсемѣстно извѣстнымъ рѣшеніе Государя принять командованіе. Не время рисковать и отталкивать отъ себя огромное большинство. Надо просить Его Величество собрать насъ и умолять Его отказаться отъ смѣщенія Великаго Князя» (стр. 84-85).

Этой четвертой и совершенно неожиданной фазой заканчиваются колебанія министровъ. Сигналъ поданъ — остается его выполнить: случай слишкомъ удобенъ, чтобы его упустить — онъ можетъ не повториться. Военныя затрудненія, — какъ откровенно заявили прогрессивные патріоты, — являются благопріятно складывающейся обстановкой, которую необходимо использовать. Для чего? Чтобы получить правительство, пользующееся довѣріемъ страны и полнотой власти. Каково должно быть это правительство — Россія узнаетъ черезъ полтора года, — а пока — надо во что бы то ни стало «сломить» волю Царя. Какимъ путемъ? Тѣмъ самымъ, который былъ уже однажды не безъ успѣха использованъ въ 1905 году. Тогда также остро былъ поставленъ вопросъ, также была «патріотически» использована «благопріятная» обстановка — затрудненія Японской войны, и также Царю былъ поставленъ ультиматумъ: или диктатура, или уступки. Иными словами, такъ или иначе, — но откажись отъ собственной воли: или передай власть другому, или уступи. Тотъ же самый методъ примѣняется и теперь. Либо диктатура, либо общественное довѣріе. Игра идетъ ва-банкъ, — и министры объединяются. Послѣднія колебанія оставлены. Кривошеинъ, два дня тому назадъ заявлявшій, что, «къ уходу Великаго Князя начали привыкать, да и популярность его значительно упала не только въ войскахъ, но и среди мирнаго населенія», — теперь находитъ, что «поводомъ къ росту нервности въ различныхъ кругахъ населенія является ставшее повсемѣстно извѣстнымъ рѣшеніе Государя принять командованіе». Безъ всякихъ новыхъ обстоятельствъ кромѣ резолюціи Московской Городской Думы, министры рѣшаются поставить Царя передъ необходимостью или уступить, или — лишиться министровъ. На замѣчаніе предсѣдателя Горемыкина «т. е. по просту говоря, вы хотите предъявить своему Царю ультиматумъ», Сазоновъ саркастически замѣчаетъ: «у насъ въ Россіи не бываетъ ультиматумовъ. Намъ доступны только вѣрноподданническія моленія» (стр. 91). Напрасны увѣщанія предсѣдателя, — ему отвѣчаютъ только колкостями. Самаринъ и Сазоновъ становятся во главѣ оппозиціи. Первый требуетъ отъ Горемыкина высказать его взглядъ на положеніе, на что Горемыкинъ выступаетъ съ полнымъ достоинства отвѣтомъ: «Я никогда не скрывалъ и не скрываю свои мнѣнія, и охотно отвѣчу на откровенный вопросъ откровенностью. Многіе изъ здѣсь присутствующихъ удостовѣрятъ Вамъ, Александръ Дмитріевичъ, что въ первые же дни войны я рѣшительно возсталъ противъ намѣренія Государя вступить въ личное командованіе арміей. То же самое, какъ Совѣту Министровъ извѣстно, я сдѣлалъ и теперь, когда Его Величество предупредилъ меня о смѣнѣ Великаго Князя. Но Государю не угодно было согласиться съ моими доводами и доводами Совѣта Министровъ. Тогда я понялъ, что Высочайшая воля непреклонна, и счелъ себя обязаннымъ преклонившись предъ ней, какъ неизбѣжнымъ, отдать всѣ свои силы на помощь Царю въ трудную минуту. Сейчасъ о принятомъ Его Величествомъ рѣшеніи знаютъ всѣ. Знаютъ и то, что это рѣшеніе безповоротно. Следовательно, та агитація, которая идетъ вокругъ этого вопроса и связывается съ требованіемъ министерства общественнаго довѣрія, — т. е. съ ограниченіемъ Царской власти — является ничѣмъ инымъ, какъ стремленіемъ лѣвыхъ круговъ использовать имя Великаго Князя для дискредитированія Государя Императора» (стр. 93).

На очереди ударъ со стороны С. Д. Сазонова: «Какъ министръ иностранныхъ дѣлъ, я долженъ предупредить Государя Императора, что я не въ состояніи вести внѣшнюю политику и сохранять цѣлость союза при внутренней неразберихѣ. Я обязанъ сказать, что этотъ союзъ для насъ драгоцѣненъ, ибо безъ него мы быстро погибнемъ, и уже давно погибли бы. Я долженъ сказать, что надо для этого открыто вступить на путь той или иной политики и неуклонно по нему слѣдовать» (стр. 93).

Глубокой горечью звучитъ отвѣтъ престарѣлаго Горемыкина: «Скажите также Его Величеству, что для этого надо убрать Горемыкина. Я неоднократно просилъ Его Величество перенести отвѣтственность съ моихъ старыхъ на болѣе молодыя плечи. Еще вчера я повторилъ Государю, что поклонюсь низко тому, кто замѣнитъ меня на трудномъ посту. Но при нынѣшнемъ положеніи я самъ прошенія объ отставкѣ не подамъ, и буду стоять около Царя, пока Онъ самъ не признаетъ нужнымъ меня уволить» (стр. 94). На возраженія другихъ министровъ, Горемыкинъ добавляетъ: «Сущность нашей бесѣды сводится къ тому, что моя точка зрѣнія архаическая и вредная для дѣла. Сдѣлайте одолженіе, убѣдите Его Императорское Величество меня убрать. Но отъ своего пониманія долга служенія своему Царю — Помазаннику Божіему — я отступить не могу. Поздно мнѣ на порогѣ могилы мѣнять свои убѣжденія» (стр. 94).

Этимъ пренія, въ сущности, исчерпываются. Почти всѣ министры сходятся на рѣшеніи поставить вопросъ о командованіи въ связь съ вопросомъ объ ихъ собственной отставкѣ, примѣняя, такъ сказать, явочнымъ порядкомъ, пріемъ парламентарнаго министерства. Единственнымъ голосомъ, напомнившимъ о правѣ и служебномъ долгѣ — былъ голосъ министра юстиціи Хвостова: «Я все время бесѣды воздерживался отъ участія въ спорѣ о существѣ власти Монарха. Для меня этотъ вопросъ разрѣшенъ съ момента присяги. Предъявленіе Царю требованія объ отставкѣ считаю для себя абсолютно недопустимымъ. Поэтому ни журнала, ни доклада, ни иной деклараціи я не подпишу» (стр. 96).

Этотъ голосъ, какъ и голосъ предсѣдателя, остался одинокимъ. Государю было представлено слѣдующее коллективное заявленіе за подписями восьми министровъ: 

Не поставьте намъ въ вину наше смѣлое и откровенное обращеніе къ Вамъ. Поступить такъ насъ обязываетъ вѣрноподданническій долгъ, любовь къ Вамъ и Родинѣ и тревожное сознаніе совершающихся нынѣ событій.

Вчера, въ засѣданіи Совѣта Министровъ подъ Вашимъ Личнымъ Предсѣдательствомъ, мы повергли предъ Вами единодушную просьбу о томъ, чтобы Великій Князь Николай Николаевичъ не былъ устраненъ отъ участія въ Верховномъ Командованіи арміей. Но мы опасаемся, что Вашему Императорскому Величеству не угодно было склониться на мольбу нашу и, смѣемъ думать, всей вѣрной Вамъ Россіи.

Государь, еще разъ осмѣливаемся Вамъ высказать, что принятіе Вами такого рода рѣшенія грозитъ, по нашему крайнему разумѣнію, Россіи, Вамъ и Династіи тяжелыми послѣдствіями.

На томъ же засѣданіи воочію сказалось коренное разномысліе между предсѣдателемъ Совѣта Министровъ и нами въ оцѣнкѣ происходящихъ внутри страны событій и въ установленіи образа дѣйствій правительства. Такое положеніе, во всякое время недопустимое — въ настоящее время — гибельно.

Находясь въ такихъ условіяхъ, мы теряемъ вѣру въ возможность съ сознаніемъ пользы служить Вамъ и Родинѣ.

Вашего Императорскаго Величества вѣрноподданные: Петръ Харитоновъ, князь Щербатовъ, Александръ Кривошеинъ, Александръ Самаринъ, Сергѣй Сазоновъ, графъ Павелъ Игнатьевъ, Петръ Баркъ, князь Всеволодъ Шаховской. 

Таковъ заключительный аккордъ симфоніи министровъ. Отвѣтомъ на него было лаконическое: «Ѣду въ Ставку».

Какъ сообщаетъ бывшій помощникъ управляющаго дѣлами Совѣта Министровъ, — Сазоновъ, выходя изъ засѣданія, не захотѣлъ подать руки Горемыкину, и закричалъ: «il esl fou, ce vieillard!», а Поливановъ обливался желчью и готовъ былъ кусаться.

Безпримѣрный въ исторіи русской бюрократіи эпизодъ окончился. Маски сброшены. На одной сторонѣ оказались восемь министровъ, въ теченіе шести недѣль четыре раза смѣнившіе свои убѣжденія, — задыхающійся отъ бѣшенства Родзянко, шипящій отъ злобы Поливановъ, — на другой Царь и двое вѣрныхъ слугъ.

Кто же былъ правъ? 

Какъ мы видѣли выше, возраженія противъ командованія Государя сводятся къ двумъ видамъ: въ основаніи перваго лежитъ убѣжденіе въ недостаточной личной подготовленности Государя къ командованію и Его личной неудачливости. Въ основаніи второго — политическая опасность смѣны Великаго Князя Николая Николаевича.

Въ отношеніи перваго изъ этихъ возраженій мы имѣемъ цѣлый рядъ утвержденій, правда бездоказательныхъ, что Государь не проявлялъ никакого личнаго интереса къ командованію, что Его участіе въ руководствѣ арміей было чисто пассивнымъ и что фактически руководителемъ арміи былъ начальникъ штаба генералъ Алексѣевъ.

Предварительно разбора этихъ замѣчаній по существу, я считаю необходимымъ остановиться на одномъ, весьма важномъ общемъ соображеніи, а именно о томъ, насколько допустимо, въ порядкѣ оцѣнки, переносить на начальника штаба заслуги, либо отвѣтственность Главнокомандующаго. Прежде всего, съ формальной стороны, во всякой субординаціонной организаціи, каковой, и въ высшей степени, является организація военная, дѣятельность всякаго подчиненнаго, въ конечномъ результатѣ, поглощается отвѣтственностью начальника. Такъ, уже цитированный выше, генералъ Ю. Даниловъ, говоря объ удачномъ совѣтѣ, поданномъ имъ однажды Великому Князю Николаю Николаевичу, справедливо замѣчаетъ, что принять, или отвергнуть эту мысль было всецѣло во власти Верховнаго Главнокомандующаго, который несъ на себѣ всю тяжесть отвѣтственности, въ случаѣ всегда возможной неудачи. Это положеніе исходитъ еще и изъ того основанія, что первымъ и основнымъ дѣйствіемъ всякаго начальника является выборъ своихъ подчиненныхъ, ихъ назначеніе, оставленіе на своихъ мѣстахъ, либо смѣщеніе. Ни одинъ высшій начальникъ, не говоря уже о Монархѣ, не дѣйствуетъ безъ ближайшихъ, посредствующихъ исполнителей своей воли. Та мѣра личной иниціативы, которую высшій начальникъ предоставляетъ своему подчиненному, какъ бы широка она ни была, является, тѣмъ не менѣе, личнымъ актомъ воли начальствующаго. Никому не придетъ въ голову оспаривать названіе, хотя бы, напримѣръ, «кодексъ Наполеона», или «судебные уставы Императора Александра II», хотя ни Наполеонъ, ни Александръ II не составляли сами свои законы. Всѣмъ извѣстны имена сотрудниковъ Петра I, Екатерины II, Александра II, и, тѣмъ не менѣе, какъ ни велики и славны имена этихъ сотрудниковъ — реформы этихъ Монарховъ, по справедливости, называются Петровскими, Екатерининскими, Александровскими. И лишь по отношению къ Императору Николаю II, почему-то, принято говорить о «Виттевской золотой валютѣ», «Столыпинскомъ землеустройствѣ», «Брусиловскомъ наступленіи». Но, при такомъ принципѣ, и наше побѣдоносное наступленіе въ Галиціи пришлось бы отнести на счетъ заслугъ не Верховнаго Главнокомандующаго Великаго Князя Николая Николаевича, а его начальника штаба генерала Янушкевича.

Что касается самаго вопроса по существу, то дѣятельность лицъ, въ порядкѣ службы такъ близко соприкасающихся другъ съ другомъ, какъ Главнокомандующій и его начальникъ штаба, обычно столь тѣсно объединена, что для посторонняго наблюдателя почти невозможно провести между ними объективную грань. Поэтому, единственнымъ, исторически объективнымъ, морально справедливымъ и идеологически послѣдовательнымъ мѣриломъ для оцѣнки дѣятельности Главнокомандующаго — являются достигнутые его командованіемъ практическіе результаты.

Тѣмъ не менѣе, во имя исчерпанія до конца поставленной нами себѣ задачи, мы попытаемся, хотя бы бѣгло, остановиться и на той субъективной, произвольной оцѣнкѣ Государя, какъ Главнокомандующаго, какую мы встрѣчаемъ со стороны — увы — весьма извѣстныхъ военныхъ авторитетовъ. Такъ, въ недавно появившихся воспоминаніяхъ генерала Брусилова, безъ всякихъ комментарій заявляется, что функціи Верховнаго Главнокомандующаго исполнялись Государемъ только номинально, а въ дѣйствительности — генераломъ Алексѣевымъ. «Его соприкосновеніе съ фронтомъ, — пишетъ Брусиловъ, — состояло только въ томъ, что каждый вечеръ Онъ получалъ сводку положенія на фронтѣ. На самомъ же дѣлѣ Царь скучалъ въ Ставкѣ. Каждый день въ одиннадцать часовъ — онъ получалъ сводку штаба и генералъ-квартирмейстера о положеніи на фронтѣ — этимъ ограничивалось его фиктивное командованіе войсками». (Memoires du general Broussiloff. Revue de deux mondes. 15 mai 1929, p. 25).

Это заявленіе какъ нельзя лучше вяжется съ уже приведенными выше отзывами ряда извѣстныхъ генераловъ о Государѣ, какъ Верховномъ Главнокомандующемъ. Въ частности, генералъ Даниловъ, признающій, какъ мы видѣли выше, современныя условія командованія наиболѣе отвѣчающими способностямъ «средняго» полководца — отказываетъ Государю даже въ этой «средней» подготовленности. Безвольный, подчинившійся вліянію Императрицы и Распутина, безучастный, несущій свои фиктивныя обязанности за плечами Алексѣева, не интересующійся дѣломъ, къ которому не былъ подготовленъ, неудачливый военачальникъ — вотъ тотъ обликъ Царя, какъ Главнокомандующаго, который рисуется намъ изъ этихъ генеральскихъ отзывовъ.

И однако, тотъ же генералъ Брусиловъ принужденъ отмѣтить безуспѣшность своихъ попытокъ, совмѣстно съ графомъ Фредериксомъ, уговорить Государя увести свой поѣздъ съ опаснаго мѣста, находившагося подъ постоянной угрозой огня съ непріятельскихъ аэроплановъ. Это нежеланіе считаться съ опасностью плохо вяжется съ безучастнымъ, пассивнымъ отношеніемъ къ дѣлу. Но еще болѣе яркимъ свидѣтельствомъ является отзывъ другого военачальника, которому, какъ ни относиться къ нему, нельзя отказать въ воинской доблести, и котораго, въ то же время, еще менѣе можно заподозрить въ личномъ пристрастіи къ Государю. Я говорю о генералѣ Врангелѣ, посвятившемъ Государю слѣдующія строки въ своихъ воспоминаніяхъ: «Умъ Государя былъ быстрый. Онъ схватывалъ мысль собесѣдника съ полуслова, а память Его была совершенно исключительная. Онъ не только отлично запоминалъ событія, но лица и карту. Какъ-то, говоря о Карпатскихъ бояхъ, гдѣ я участвовалъ съ своимъ полкомъ, Государь вспомнилъ совершенно точно, въ какихъ пунктахъ находилась моя дивизія въ тотъ или иной день. При этомъ бои эти происходили мѣсяца за полтора до разговора моего съ Государемъ, и участокъ, занятый дивизіей, на общемъ фронтѣ арміи имѣлъ совершенно второстепенное значеніе» (Бѣлое Дѣло, т. V. Записки генерала Врангеля, стр. 14).

Насколько этотъ обликъ Верховнаго Главнокомандующаго, въ мельчайшихъ подробностяхъ освѣдомленнаго о дѣятельности даже второстепенныхъ боевыхъ единицъ, сохраняющаго въ памяти эти подробности въ теченіе нѣсколькихъ недѣль, — соотвѣтствуетъ представленію о вяломъ, безучастномъ, фиктивномъ военачальникѣ, сводящемъ свои обязанности къ выслушиванію штабной сводки — предоставляется судить читателю.

Впрочемъ, даже и въ отношеніи значенія Алексѣева мы встрѣчаемся съ нѣкоторымъ сомнѣніемъ со стороны, уже неоднократно цитированнаго генерала Данилова, по мнѣнію котораго, самъ Алексѣевъ страдалъ недостаткомъ волевыхъ качествъ и организаторскихъ способностей (стр. 274). При такихъ условіяхъ, сочетаніе Государя съ подобнымъ начальникомъ штаба представляло комбинацію, казалось бы, по истинѣ трагическую.

Но, какъ сказано выше, истиннымъ мѣриломъ для оцѣнки всякаго Главнокомандующаго, могутъ служить только объективные факты. Конечно, подробный разборъ командованія Государя съ точки зрѣнія военной науки — есть дѣло, прежде всего, спеціалиста, и при томъ, по своему масштабу, далеко выходящее за предѣлы настоящей работы. Вѣроятнѣе всего, это дѣло будущаго военнаго изслѣдователя. Правда, мы уже имѣемъ починъ въ этомъ направленіи, въ видѣ уже упоминавшейся лекціи генерала В. Н. Доманевскаго, — лекціи, увы, замолчанной нашей печатью. Но въ общемъ необходимо отмѣтить, что въ отношеніи командованія Государя, да и вообще въ отношеніи этого періода войны, наши военные авторитеты отличаются поистинѣ единодушной молчаливостью. Едва ли эта молчаливость объясняется патріотическимъ стремленіемъ умолчать о слабыхъ сторонахъ командованія Государя: какъ мы видѣли, тѣ же военные авторитеты не скупятся на общіе отрицательные отзывы по адресу своего Монарха. Впрочемъ, у того же генерала Данилова мы видимъ, правда, очень краткую, характеристику періода войны, проходившаго подъ командованіемъ Государя. Изъ этой характеристики участники наступленія 1916 года, вѣроятно не безъ интереса узнаютъ, что «если бросить только бѣглый взглядъ на событія, происходившія на русскомъ фронтѣ съ конца 1915 и въ теченіе всего 1916 года, безъ особаго углубленія въ ихъ существо, то можетъ получиться впечатлѣніе, что годъ этотъ протекъ для русской арміи въ томительномъ сидѣніи въ окопахъ, изрѣдка прерывавшемся, хотя и очень кровавыми, но довольно безплодными наступленіями, съ цѣлью вырваться изъ удручающей обстановки позиціонной войны» (Ген. Ю. Н. Даниловъ. Великій Князь Николай Николаевичъ, стр. 293).

И однако, попытаемся бросить этотъ «бѣглый взглядъ», попытаемся припомнить всѣмъ извѣстные общедоступные историческіе факты, чтобы сдѣлать изъ нихъ необходимый выводъ.

«Побѣдное шествіе нѣмцевъ», на пріостановку котораго съ такимъ трудомъ надѣялся генералъ Поливановъ — остановилось.

Отступленіе 1915 года, принимавшее временами характеръ паническаго бѣгства, при чемъ, по свидетельству Ставки «солдаты сдавались во множествѣ», было прекращено. Предпринятое немедленно нѣмцами бѣшенное наступленіе, извѣстное подъ именемъ Млодеченскаго прорыва, благополучно ликвидировано. Зима проходитъ въ приведеніи арміи въ порядокъ, ея подготовкѣ, снабженіи заново, а весною, 22 мая 1916 года, начинается нашъ переходъ въ рѣшительное наступленіе, которое возвращаетъ намъ въ короткое время Луцкъ, Броды, Галичъ, Черновицы, значительную часть Галиціи и Буковины, и вновь доводитъ наши арміи до венгерской границы.

Одновременно, страна, освобожденная отъ неурядицы двоевластія, находитъ въ себѣ новыя производительныя способности, дающія возможность заново снабдить и вооружить армію, и къ веснѣ 1917 года, армія, отдохнувшая, снабженная и вооруженная, какъ никогда — вновь представляетъ собою, по свидѣтельству генерала Деникина и Врангеля, — грозную боевую силу. «Немного эпизодовъ Великой Войны, — говоритъ Черчилль, — болѣе поразительныхъ, чѣмъ возстановленіе, снабженіе заново и возобновленное гигантское усиліе Россіи въ 1916 году».

Война есть великое огненное испытаніе государственнаго строя, и недаромъ Черчилль, въ своихъ воспоминаніяхъ, признаетъ, что тотъ строй, который былъ воплощенъ въ Государѣ, надъ которымъ Онъ главенствовалъ, которому Его личный характеръ давалъ жизненную искру, къ этому моменту выигралъ войну для Россіи (Winston S. Churchill. The World Crisis. 1916-1918, v. 3, p. I, p. 225).

Какой выводъ можно сдѣлать изъ приведенныхъ данныхъ? Очень простой, но глубоко печальный. Тѣ, кто, несмотря на всѣ эти, общедоступныя, всѣмъ извѣстныя, данныя, — стремятся все же опорочить командованіе Государя, представить его, какъ опасный, вредный для дѣла, неудачный и необдуманный шагъ, — къ сожалѣнію не заблуждаются, не обольщаются легкомысліемъ: они сознательно и умышленно искажаютъ истину.

Попытаемся разсмотрѣть второй доводъ, а именно о политической опасности рѣшенія Царя. Какъ мы видѣли выше, профессоръ Нольде, являющійся выразителемъ именно этого мнѣнія, видитъ эту опасность въ томъ, что «для страны въ эту минуту, отозваніе Великаго Князя значило окончательный разрывъ съ нею, ибо, такъ или иначе, правильно или неправильно, заслуженно или незаслуженно, для всей той Россіи, въ союзѣ съ которой война была начата, имя Великаго Князя въ тотъ моментъ было символомъ этого союза, а его отставка — символомъ разрыва».

Оставляя въ сторонѣ совершенно непонятное упоминаніе о какой-то особой Россіи, въ союзѣ съ которой будто бы была начата война, изъ приведенной выдержки слѣдуетъ, что личность Великаго Князя какъ бы воплощала въ себѣ волю страны. Но при такихъ условіяхъ, очевидно, впослѣдствіи, послѣ отреченія Государя, первымъ и самымъ естественнымъ движеніемъ было бы объединеніе всей страны вокругъ Великаго Князя, тѣмъ болѣе, что формально было все сдѣлано для этого: одновременно съ отреченіемъ Царя, Великій Князь былъ вновь призванъ къ Верховному Главнокомандованію. Армія, видѣвшая въ немъ своего любимаго вождя, преданная Великому Князю, вѣрившая его каждому слову, — была и по праву, и фактически, въ его рукахъ. Революція ея еще не коснулась. Мы видимъ, что еще много мѣсяцевъ послѣ того армія будетъ держаться на фронтѣ. Никогда, ни у одного диктатора въ мірѣ, не было болѣе удобнаго, фактически легкаго и политически естественнаго момента для принятія диктаторской власти. И однако, мы видимъ иное. Одного письма князя Львова, — того самаго князя Львова, который стоялъ во главѣ движенія, выдвигавшаго Великаго Князя въ противовѣсъ Государю, оказалось достаточнымъ, чтобы Великій Князь подчинился его просьбѣ и отказался отъ поста Верховнаго Главнокомандующаго.

Какіе выводы можно сдѣлать изъ этого факта? Только два. Или воля страны не воплощалась въ Великомъ Князѣ, или самъ Великій Князь не вѣрилъ въ эту волю страны. Ни тотъ, ни другой не даютъ никакихъ основаній къ утвержденію, что смѣна Верховнаго Главнокомандующаго означала разрывъ съ страной.

Но зато, самъ собою, напрашивается третій выводъ: достаточно было одного дня послѣ ухода отъ власти «безвольнаго» и «пассивнаго» Русскаго Царя, — чтобы заколебалось могучее зданіе государства, и побѣдившія ничтожества почувствовали себя надъ бездной, въ которую вскорѣ пали, увлекая за собою Россію. 

Мнѣ остается сказать немногое, — а именно отвѣтить на окончательный вопросъ, который мнѣ вправѣ задать читатель. Если соображенія о личныхъ качествахъ и неудачливости Царя — оказались вздорными и фактически не оправдались, если въ политическомъ отношеніи этотъ шагъ не содержалъ въ себѣ тѣхъ опасностей, которыя ему приписываютъ, — то какія же истинныя, реальныя причины двигали тѣми, кто противился рѣшенію Государя?

Отвѣтъ на это подсказывается тѣми же записками Черчилля, которыя уже цитировались выше: «Ни къ одной націи Рокъ не былъ такъ безпощаденъ, какъ къ Россіи. Ея корабль пошелъ ко дну, когда гавань была въ виду, она уже перетерпѣла бурю, когда наступила гибель. Всѣ жертвы были уже принесены, работа была закончена. Отчаяніе и измѣна овладѣли властью въ тотъ моментъ, когда задача была уже выполнена.

Долгія отступленія были закончены, голодовка снабженія была преодолѣна, вооруженіе притекало широкими потоками, болѣе сильныя, многочисленныя, хорошо снабженныя арміи сторожили огромный фронтъ, тыловые пункты были переполнены людьми, Алексѣевъ руководить арміей и Колчакъ флотомъ. Кромѣ того, никакихъ трудныхъ дѣйствій болѣе не требовалось. Оставаться на посту, давить своимъ огромнымъ вѣсомъ на растянутыя германскія линіи. Задерживать безъ особой активности ослабѣвшія вражьи силы на своемъ фронтѣ: однимъ словомъ — держаться — вотъ все, что стояло между Россіей и плодами общей побѣды».

«Русская Имперія, — пишетъ Черчилль въ другомъ мѣстѣ, — выставила для кампаніи 1917 г. болѣе многочисленную и лучше снаряженную армію, чѣмъ та, съ которой она начала войну. Въ Мартѣ (по нов. ст.) Царь былъ на Своемъ Престолѣ; Русская Имперія и народъ стояли твердо; фронтъ былъ въ безопасности и побѣда несомнѣнна». (Тамъ же, стр. 224).

Въ этомъ открытомъ и честномъ сужденіи иностранца содержится ключъ къ отвѣту на нашъ вопросъ: «чего боялись тѣ, кто противился рѣшенію Царя». Боялись ли Его пораженія?

Нѣтъ, боялись ЕГО ПОБѢДЫ.

Ибо побѣда Царя — означала собою конецъ мечтамъ о революціи или дворцовомъ переворотѣ. Она означала собою миръ и спокойный расцвѣтъ страны подъ скипетромъ Царя-Побѣдителя, — она означала, — скажу откровенно, — позоръ и посрамленіе тѣмъ, кто пошелъ ва-банкъ, ставъ на пути между Царемъ и побѣдой.

Вотъ чего боялись и демагоги, готовившіе революцію, и придворно-военно-бюрократическіе честолюбцы, мечтавшіе о дворцовомъ переворотѣ. Но у нихъ еще оставалась надежда: Царь могъ дѣйствительно оказаться плохимъ полководцемъ. Его командованіе могло дѣйствительно оказаться неудачнымъ. Принятый имъ рискъ могъ дѣйствительно обратиться противъ него самого. Тогда шансы Его противниковъ не падали, а напротивъ возрастали. Ихъ противодѣйствіе пріобрѣтало характеръ и величіе историческаго подвига, ихъ предсказанія — значеніе и смыслъ глубокаго государственнаго предвидѣнія.

Кромѣ того, быстрота и энергія, проявленныя Царемъ въ осуществленіи своего рѣшенія, не дали возможности его противникамъ сосредоточить свои силы. Рѣшеніе состоялось прежде, чѣмъ ему успѣли съорганизовать достаточно реальное противодѣйствіе. Вотъ почему болѣе года командованіе Царя проходитъ при сравнительно спокойной обстановкѣ внутри страны.

Но зато фронтъ вновь привлекаетъ къ себѣ вниманіе «патріотовъ». Начавшееся лѣтомъ 1916 года наступленіе вновь создаетъ въ арміи духовный подъемъ и увѣренность въ побѣдѣ. Надежды на неудачу Царя — меркнутъ, наоборотъ все указываетъ на то, что весною 1917 года война должна рѣшительно и побѣдоносно закончиться. Послѣднія надежды ускользаютъ. Прямая атака противъ Царя отбита. Остается послѣдній путь, — путь клеветы, обмана и измѣны.

Начинаютъ ползти, пущенные неизвѣстно кѣмъ, ядовитые слухи объ измѣнѣ Царя и Царицы и сепаратномъ мирѣ. Они ползутъ медленно, но упорно, отравляя тылъ, обезкураживая борцовъ, готовя почву для новаго нападенія. Но необходимъ и рѣшительный, открытый шагъ. Эта печальная роль принимается на себя П. Н. Милюковымъ. Въ знаменитой рѣчи 1 ноября впервые открыто бросается клевета — и подхваченная, размноженная на печатныхъ машинкахъ фронтовыхъ общественныхъ организацій, — эта клевета отравляетъ умъ арміи, проникаетъ въ ея мозгъ, — и то, чего не могли сдѣлать нѣмецкія пули, будетъ сдѣлано тыловой «общественностью». Профессоръ Милюковъ правъ, гордясь своей рѣчью, какъ «началомъ русской революціи».

Ставка на использованіе «патріотическаго» настроенія не удалась — и «патріоты» скоро вновь прибѣгнутъ къ старому испытанному средству: использовать нужды арміи, какъ средство политической борьбы. Черезъ четыре мѣсяца генералъ Алексѣевъ сообщить генералу Брусилову, что «временное правительство, образовавшееся въ Петроградѣ, грозило, въ случаѣ отказа Николая II отречься отъ Престола — пріостановить снабженіе арміи». (Воспоминанія Брусилова. «Возрожденіе», 7 августа 1929 г.).

Въ этомъ новомъ «политическомъ ходѣ» какъ нельзя лучше вскрывается истинная цѣль тѣхъ, кто противодѣйствовалъ рѣшенію Царя стать во главѣ арміи: возражали Царю — во имя побѣды — теперь готовы отказаться отъ побѣды, чтобы добиться отреченія Царя.

Но все это представляетъ собою уже трагедію Россіи, — трагедію, послѣднее дѣйствіе которой еще не сыграно, — и которая еще продолжается. Трагедію борьбы съ Русскимъ Царемъ — ибо тѣ же самыя идеи, тѣ же самыя силы, часто тѣ же самые люди, которые боролись противъ Царя ушедшаго, — теперь борятся противъ Царя грядущаго. А пока — разсмотрѣнный нами эпизодъ открытой борьбы противъ Царя, закончившійся побѣдой Царя, — навсегда останется вѣчно живымъ и волнующимъ всѣхъ, кто ищетъ истины, прологомъ трагедіи, которую будущій русскій Шекспиръ сможетъ по справедливости назвать: «Трагедіей о великой измѣнѣ». 

Источникъ: В. Н. Хрусталевъ. Прологъ трагедіи. Къ исторіи противодѣйствія принятію Государемъ Императоромъ Николаемъ II Верховнаго Главнокомандованія. / Предисловіе ген.-лейтенанта Н. А. Лохвицкаго. — Парижъ: Impr. dеs Travailleurs Intellectuels, 1930. — 48 с. 

В. Н. Хрусталевъ († 1941 г.)