«Не стоит подходить с холодной аргументацией политики и стратегии к тому явлению, в котором всё— в области духа и творимого подвига. По привольным степям Дона и Кубани ходила Добровольческая армия — малая числом, оборванная, затравленная, окружённая— как символ гонимой России и русской государственности».
А.И. Деникин
«Малочисленность и невозможность отступления, которое было бы равносильно смерти, выработали у добровольцев свою собственную тактику. В её основу входило убеждение, что при численном превосходстве противника и скудости собственных боеприпасов необходимо наступать и только наступать. Эта, неоспоримая при маневренной войне, истина вошла в плоть и кровь добровольцев Белой армии. Они всегда наступали».
А.Р. Трушнович «Воспоминания Корниловца»
Подготовка и выступление
На излёте марта мне выпало пройти дорогой чести.
Из полутора десятков городов народ съехался в аул Шенджий, чтобы пройти в Марше памяти Добровольцев Юга России к аулу Натухай, придерживаясь маршрута столетней давности. Предполагалось дойти и до станицы Новодимитровская, но погодные обстоятельства всегда вносят свои поправки: три дня воистину тропических ливней, предшествовавших нашему приезду, превратили часть пути в совершенное болото, втрое увеличив тем время передвижения. Увы, приходится быть «вежливыми с жизнью современною»: большинству участников и три-то дня удалось выкроить с трудом. От Натухая до Ново-Димитровской (два места реконструируемых сражений) пришлось воспользоваться транспортом.
Ну да на том спасибо, что к вечеру 30 марта, когда мы прибыли в Шенджий, хляби небесные иссякли. Иначе пришлось бы вовсе тяжело. Но сроков похода не отменить: – не для того же мы съехались из полутора десятков городов, чтобы отменить марш на месте. Мы всё равно пошли бы – под этими самыми ливнями. И шагали бы от аула до аула. Без зонтиков, знаете ли. Ведь нам бы в любом случае было бы намного легче, чем ИМ, сто лет назад.
Столетие Ледяного похода отмечалось иначе, чем обычные реконструкторские съезды. Первым моим выездом было 99-тилетие, в станице Медвёдовской. Оно проходило более традиционно. Было воспроизведено два сражения – в полевых условиях и за железнодорожную станцию. На сей же раз главным событием был именно Марш – в котором должны были пройти только белые реконструкторы. При всем уважении к красным коллегам – (а нам друг без друга не обойтись) это было только наше. Красные не заезжали в Шенджий, ночевка им была определена в ауле Натухай – близ места предстоящего сражения.
Не знаю, насколько интересным это могло показаться со стороны. Казалось бы: ну идут люди и идут... Неудобно им, тяжело, и зачем надо – шесть с лишним часов вот так идти?
Но многие, это ощущение не только моё никак, после признавались, что испытали во время этого пути какое-то непередаваемое словами глубокое мистическое переживание.
И кто с нами не шел - никогда этого не испытает. Такое могло быть только раз.
Но я забегаю вперед.
Еще только прибыли наши автобусы в Шенджий. Сутки пути из Москвы. Мелькающие в окнах заснеженные равнины. Как год назад: в Воронеже и Туле – подбираем своих. Знакомые лица. Скоростные шоссе, пейзажи, кофе на бензозаправках.
Радость встреч. Песни, разумеется.
Пошла Дуня на базар,
А за нею комиссар.
Эй, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, я!
Дуня – ягодка моя!
Стал он к Дуне приставать
Револьвер свой доставать.
Эй, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, я
Дуня – ягодка моя!
Комиссар, что таракан
Прогрыз Дуне сарафан.
Эй, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, я!
Дуня – ягодка моя!
Бронепоезд мчит со свистом
На погибель коммунистам.
Эй, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, я!
Дуня – ягодка моя!
Жил был Марков генерал,
Сволочь красную рубал.
Эй, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, я!
Дуня – ягодка моя!
Словно крылья у ворон,
Черный марковский погон.
Эй, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, я!
Дуня – ягодка моя!
Большевик погон боится
И на задницу садится.
Эй, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, я!
Дуня – ягодка моя!
Белый крестик на груди,
Сам Корнилов впереди.
Эй, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, я!
Дуня – ягодка моя!
На плетне повис моряк,
Шашкой рубанул казак.
Эй, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, я!
Дуня – ягодка моя!
Как с веревки смотрит вдаль
Комсомольский секретарь.
Эй, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, я!
Дуня – ягодка моя!
Закрывается базар,
И в могиле комиссар.
Эй, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, я!
Дуня – ягодка моя!
Беспокойный – сидячий и одетый сон. Полусонные перекуры, опять кофе, ибо всё равно не спится.
Шенджий – место встречи людей из полутора десятка городов... Москва (три автобуса), Санкт-Петербург, Тула, Воронеж, Самара, Екатеринбург, Уфа, Одесса, Донецк, Екатеринодар, Ростов... Враз не перечесть…
К ночи 30 марта все – на месте. Ночлег – в школе, школа – рядом с мечетью. Школа – советская, с цитатами из Ленина на фасаде, мечеть – новёхонькая.
В темноте: построение на школьном дворе. Наши, Марковцы, от нас слева – Корниловцы. Приветствие, а затем – оглашение приказов по производству в чин.
– Приказъ №2/18
По Добровольческой бригадѣ
Данъ 30 марта 2018 года…
… за проявленныя въ дѣлѣ нашемъ вѣрность и усердіе, а также за труды и огорченія, понесенныя въ походахъ нашихъ…
… переименовать слѣдующихъ чиновъ Добровольческой бригады по Сводно-офицерскому Генерала Маркова Полку…
Строй замирает. Холодная влажная ночь далёко разносит над аулом:
… Штабсъ-капитана Яковицкого Глѣба въ капитаны, старшинствомъ съ 18-го года марта 29-го дня…
…Подпоручика Головахина Сергия в поручики старшинствомъ съ 18-го года марта 29-го дня
… Прапорщика Вильгельма Діонисія въ поручики Прапорщика Авдеенко Михаила въ подпоручики…
… Прапорщика Мишакова Станислава въ поручики…
Как жаль, что я, стоя сзади, не могу видеть сейчас лиц. Ведь для многих производство – неожиданность.
… Подпрапорщика Митрофанова Александра въ прапорщики…
Александр вот только что о том узнал. После скажет «Я не просил». Возражу: «Что обычно говорит Командир? Что тем, кто просит, звездочки противопоказаны».
… Добровольца Акимова Алексѣя въ унтеръ-офицеры…
…Добровольца Щукина Димитрія въ ефрейторы...
Команда: отбой в час. Спать – всем отрядом на полу в одном зале. Вповалку и вплотную. Но и за то большое спасибо администрации: рассматривался и вариант ночлега на природе. Отелей в округе нет, в отличие от Медвёдовской, где о прошлый год мы с Аней Басмановой за смешные деньги получили на двоих роскошный номер в превосходной гостинице. Нам отыскали немного поролона. Поясняю: автобусы, доставившие нас в аул, уехали и должны были прибыть за нами уже в Ново-Димитровскую – на следующий день. Всё необходимое предстояло нести на себе.
Глеб Яковицкий: "У меня не цыганский табор. Увижу современный спальный мешочек - своими руками выброшу на помойку. Пойдём красиво".
Что касалось лично меня. Нам не удалось раздобыть телег, на которых, как изначально предполагалось, должны были ехать мы, сестры, и пулеметчики. Оказывается, сельские жители большей частью используют теперь вместо них автомобильные прицепы, в которые и впрягают лошадей.
Строем я ходить не умею совершенно, никогда не умела. Но тут уж – что сделать.
В моих "ледяных" записках будет много говориться о ... ногах. Об "окопной стопе" и размерах обуви, об обморожениях, вывихах, пластырях, булькающей в сапогах воде.
Но еще год назад, по дороге из Медвёдовской, Глеб Яковицкий сказал: "Мы топтали ту же землю, что и они. Земля - помнит. Земля – рассказывает".
Принципиально новый опыт для меня, по жизни - кавалеристки. Но да – земля помнит. С землёй говорят ноги.
… В конце концов, конечно, решение по маршу было таким: нашелся открытый грузовик, года эдак пятидесятого.
Он и должен был, плетясь сзади, дабы не портить вид, доставить тех, кому тяжело идти, либо подбирать выбившихся из сил. Решила: сколько будет в моих силах – буду идти.
… В нашей, гмм... спальне обратила внимание на некую странность в облике юной Насти, нашего вольноопределяющегося. Хрупкая маленькая девушка изящного телосложения, а...
– Настя, на сколько размеров Вам велики сапоги?
– На пять.
Я вздрогнула. В ее возрасте я тоже однажды, не успев добыть маленькие, таким же манером отправилась в конный поход. Но то – конный. А Насте предстоял - марш. А чего не сделаешь во имя идентичности?
Пять утра. Может статься, мне с юности и всю жизнь и мечталось поспать под шинелью, однако заснуть не удалось вовсе.
От бессонницы немного познабливает.
Осторожная надежда на прояснение небосвода. Но покуда пасмурно.
Построение. Молебен. ИДЁМ!
Марш
Идем по аулу (какой же он длинный!) с громким пением "Вещего Олега".
Пение всей колонны легко перекрывает голос Яковицкого, бросающий команды. Да, ведь прав старик Мартин, для командующего куда как важен голос. Громогласный. Голос Яковицкого раскатывается громом.
Цветут вишни. Идем. Идем. МЫ ИДЕМ.
Начинаю мысленно говорить молитвы. На молитве ведь - везде дойдёшь?
Сидор на моей спине налажен крепко, не бьёт. Неудобнее – медицинская сумка. Фляжка того самого 14-го года. Кстати, стеклянных солдатских фляжек сохранилось очень мало не по причине хрупкости. Солдаты сами их били – глядишь побранят, а новую вдруг да металлическую дадут. А перешли на стекло из-за войны - чтоб не тратить металл на такую ерунду, как фляжка. Моя-то как раз - металлическая. Как чудесно, что день холоден – не надо скатывать шинель, можно в ней идти. Мы идем. Пока я вроде бы справляюсь.
Солнце проглядывает всё веселее. Чудесно. Вот только ливни превратили дороги и поля в сплошное болото.
Грязь. Грязь. Грязь. Смотреть вперёд попросту страшно.
Глеб Яковицкий: "Ваши знаки Ледяного похода лежат в этой грязи. Вам нужно просто подобрать их... Собирайте..."
Но пока мы еще идем шоссейкой.
Шоссейка не заканчивается, но наше с нею историческое направление расходится. Трудно. Трудно. Еще труднее.
Я больше не гляжу по сторонам. Я не предаюсь сложным ощущениям оживающей Истории.
Я тупо смотрю лишь на сапоги переднего солдата. От них нельзя отстать. Я от них не отстаю, нет, я не отстаю, вот они, сапоги, стучат по земле, что с каждым шагом становится всё мокрее. Наш великолепный теперь уже капитан Николай Копылов носится вдоль колонн, поигрывая пенснэ.
– Короче шаг! Вотр маман! короче шаг! – Копытов бегает, Копылов похохатывает, Копылов поёт по-французски и по-французски же сквернословит.
(А ведь сам накануне в автобусе признавался мне, что как-то несколько трусит на предмет на выживем ли).
Копылов строит глазки сёстрам. Копылов шалит, звучно заводя "Скажи мне, кудесник, любимец богов, что сбудется в жизни со мною?" и тут же перескакивает на скороговорку: "Не могу знать, вашбродь!"
Капитан, Вы были фееричны!
Фееричный Капитан равняется со мной:
– Кто больше не может, тот выходит из колонны и поднимает руку. За ним придут! Нет, обещайте по-честному, шери, что по-честному поднимете руку! Попробуйте - раз-два-три-вдох, раз-два три-выдох. Помогает.
Заболоченная местность началась.
Аул Шенджий – кончился. Осталось всего-то лишь попасть в аул Натухай. Сапоги впередиидущего. Они мелькают. Мелькают, мелькают. Читать молитвы слишком сложно.
Раз, два, три - выдох. Ave Maria. Раз-два-три-вдох. Ave Maria. Раз-два-три выдох. Ave Maria. Раз-два-три-вдох.
Я не остановлюсь сама. Копылов, Капитан, я недостойна трогательных ваших дорожных забот. Нечестная из меня шери.
Взгляд случайно пробегается по сапогам на несколько рядов вперед. Наша маленькая баронесса мужественно чеканит шаг. Но только спустя минут десять мимо меня проходит Яковицкий. Я неуставно вскрикиваю:
– Глеб!
Командир резко останавливается.
– Что такое?
– ... Настя... сапоги... огромные... – выдыхаю я.
– Так я ж её уже поднял на борт, – удивляется он.
Заметил? Ну конечно. Что укроется от начальственного взгляда.
– А теперь тебя подниму.
– … Я могу...
– Нет.
Не тратя больше времени на мою персону, Яковицкий закидывает меня в кузов.
Кузов очень низок. Качаются деревянные кривые доски, заменяющие сиденья. Он похож на телегу.
Но лучше бы он походил на лодку.
Грузовик буксует через каждые десять шагов. Ему швыряют под колёса ветви. Никогда не думала, что если везут тебя, это может быть столь нервно. Ты начинаешь делать инстинктивные движения, как бы подталкивающие. Пульс частит. На дверце висит абрек в черной папахе и черкеске, зачем-то постреливающий в воздух.
На кабине исполняет немыслимые акробатические фигуры местная девушка кинодокументалист, порой опрокидываясь чуть ни вниз головой, дабы с особо впечатляющего ракурса заснять увязшее колесо. На её ногах, для равновесия, изо всех сил сидит девушка из местной церковной общины, ради интереса надевшая косыночку с красным крестом.
Машина буксует. Машина отстает от пеших, уже разрушивших строй, спотыкающихся, скользящих. Я с грустью смотрю им вслед. И вдруг сердце мое замирает восторгом.
Что превращает людей, тяжко и мучительно бредущих, скользящих, спотыкающихся – из жалких бедолаг в удальцов и героев?
Всего лишь одно: ярко заметный издалека кусок материи. Но для европейского сознания это меняет всё.
Солнце высветлило огромные поля, предгорья, первую робкую зелень. Солнце высветило это.
Флажок.
Личный флажок Яковицкого. Черное полотнище, белые полосы Святым Андреем. Гриша Зубенко несет его ровно, весь день следуя за Глебом, как нитка за иголкой.
Не устаю удивляться, как современный молодой человек Гриша, переодеванием единым превращается в красавца юношу тех времен. Как благородны становятся вдруг черты. Уж кстати и фуражка скрывает слишком модную прическу. Спотыкаясь и падая – так плавно влечь полотнище в воздушных течениях, так крепко держать тяжелое и длинное древко...
Когда я шла – я впивала в себя одно – как тяжко шли они. Когда я оказалась на вязнувшей в грязи развалюхе – я поняла не только то, как тяжко они ехали. (Хотя и это – тоже). Но еще я - увидела. Увидела – слабую и яркую зелень травы, блестящие скопления воды, перемежающиеся с травой (мы в тот день нарекли это «рисовыми полями»), сияющий небосвод. И, чуть ближе впереди – красно-черные цвета Корниловцев, а дальше – там – наши ряды, влекомые флажком. Я всё это увидела, как с телеги. Впрочем, телега вскоре сломалась.
Впрочем, до того, как развалюха наша застряла в грязи окончательно, к нам на некоторое время подсел немолодой офицер. Грязь оторвала подмётку. По счастью, он её всё же сумел вытащить, а по второму счастью – в кабине у шофёра нашелся скотч. Сделал из сапога валенок, кое-как примотав подмётку назад. Скотч неаутентично поблёскивал, но никого сие не огорчило. Было ясным, что первые же шаги скроют ленту под слоем глины.
У Корниловцев один – так вообще босым добрался. Что, кстати, много аутентичнее, чем вы можете подумать.
Итак - "телега" забуксовала. На сей раз безнадёжно - не помогали самые отчаянные рывки.
«Пряники из грязи?
Они бывают разве?
- Да-да! Они бывают!
И пироги бывают!
И знаки доблести порой –
В лужах добывают.
Между тем на некоем шаге сестра Алёна Миронова увязла ногой выше колена. После говорила, что прочувствовала переживаемое людьми, которых затягивает болото. Уперлась второй ногой, чтоб вытащить первую. Вторая начала погружаться следом. Подошел, как всегда исполненный внимания к огорчениям прекрасного пола, Штабс-Капитан Михаил Кирсанов. Начал вытягивать Алёну. Увяз сам. Подошли два санитара, оба Александры. Начали вытягивать Штабс-Капитана и Алёну. Увязли тоже. Такая вот белогвардейская сказка про Репку.
Еще больше, пожалуй, впечатлит рассказ поручика Дениса Вильгельма:
«Запомнилось выползание из "рисового поля". Был момент, когда обуяла чудовищная досада – столько ждал, столько всего сделал, чтобы пройти, "повоевать" здесь и сейчас, а сам торчу в топком поле по самую пятую точку и выбраться никак!!! Затем собрался и пополз на "четырёх мослах" из топи, а там и помощь подоспела: Алексей Крылатов – худенький паренёк Корниловец, по моей просьбе наломал сухих веток и бросал их нам, завязшим в грязи... Таким образом, мы получили «трамплины» для толчка и перебежки к кустарникам. Алексей спас из топи двух взводных: меня и Борю Веселова, а также медика».
Упомянутый же Веселов – во время форсирования речки, перетащил на себе одного из баклажек. (Необходимое пояснение: баклажками называли в Добровольческой армии воюющих детей – тринадцати-четырнадцати лет). Забавно получилось, уж по возвращении. Услышав от Командира, что Прапорщик Анатолий Педошенко из Шадринска перенес через речку аж троих баклажек – пустилась искать. Нахожу фотографию, где несколько потемневший от усилия человек кого-то несет: о, вот он, эпизод с Педошенком! Но пригляделись: Веселов. Вывод напросился легко: начальство повсеместно радело за подчиненных, случай не единичен… Тем более на следующем фото двое молодых добровольцев как раз несли юную сестру Юлю.
Но вернемся к скромной особе повествователя, оставленной покуда нами на «телеге».
Мы тем временем решили слезать, добираться-то надо. Посыпались из кузова в грязь. Тут я сделала самую большую мою глупость за весь поход. Ввиду отсутствия командования – сама как-то слишком лихо определила направление. Надо было б спросить попутчиков: уж кто-то да знал. Я же лихо устремилась – вперед налево, никуда иначе. Совершенно непонятная уверенность. Видимо мне всё ж очень досадно было сидеть. Побежала. Ну как красных без меня воевать начнут?
Когда я, наконец, оглянулась, то никого сзади уже и не было. Не догонял меня никто. Все, стало быть, пошли группой в каком-то ином направлении. И впереди никого не было. Думаете, на поле сражения нельзя вдруг оказаться в одиночестве? Еще как можно. Они очень и очень велики, поля сражений. И тяжелы.
Примерно через полчаса я тоже «хлебнула» водички. Нет, я не "промочила ног", снизу мои сапожки не подвели. Вода просто, вливаясь сверху щедрыми струями, заполнила их доверху.
Возможности снять сапоги и хоть вылить воду так и не появилось. Полевые сапоги я сменила на ботинки и мокрые чулки на сухие только поздно вечером в автобусе. Часов семь мои ноги плавали как рыбки внутри сапог.
Вдруг проглянуло солнце. Весеннее, негородское, щедрое, тучи растаяли мгновенно.
Видимость сделалась лучше – впереди обозначились люди. Только вот не наши. Красные! Parbleu! Рванула назад и куда-то в сторону. Шла, шла, шла... (Здесь этот глагол можно повторить еще большое количество раз).
Снова люди. И даже не совсем незнакомые. Пулемётчики. Вольготно разлеглись на бугорке, перекидываясь съедобными предметами. Ну да, их-то привезли. Чистенькие. Ну, почти.
Степан, начальник пулемётной команды, лежал, раскинув руки, устремив лицо в успевшее невообразимо налиться сияющей лазурью небо, словно какой-нибудь гадкий князь Андрей под Аустерлицем. Но, в отличие от Болконского, Степан не рефлексировал, а издавал носом безмятежные звуки.
Очень захотелось пнуть ногой. Удержалась.
Добрые люди усадили меня отдохнуть на чьем-то сухом башлыке. Отдохнула, съела кусок лепёшки. Но – что дальше? Мне-то нечего при пулемётах делать? У них своя позиция, а мне – за цепями бежать. А где цепи?
Но сердце радостно стукнуло: флажок! Еще совсем далеко, но идёт, идёт! Марковцы! Значит – сражение будет.
И сражение не замедлило.
Беру с описания боя, заранее приведенного на форуме «Живая история». Пишет подхорунжий О.М. Карпов:
Колонна Добровольческой армии выходит из леса на поляну, которая обширной местностью примыкает к аулу Натухай. Марковцы и Корниловцы перемещаются право, Партизаны влево - эти части в резерве. Рассаживаются, курят папиросы и нервно наблюдают за тем, как авангард начинает бой. В бой входят Кубанцы, Донцы и Черкесский конный полк – эти части со стрельбой потихоньку спускаются книзу, к позициям красных.
Авангард будет воевать как можно дольше (пока затворы СХП МОСИНОК не раскаляться от стрельбы) пытаясь разбить красных (думаю, минут на 10 я затяну бой). После того, как станет очевидно, что Черкесам и Казакам не взломать сильную оборону красных бойцов и революционных самотопов, то я пошлю вестового к командиру Партизан. Разбросав бойцов цепью, он спускается с ними к нам с холма на подмогу, проходит сквозь наши залегшие цепи и занимает позиции для обстрела обороны красных. Партизанам надо отойти от Казаков шагов на 10 и залечь, что бы задние цепи Казаков и Черкесов не глушили ушные перепонки впередилежащим. Все ведем стрельбу лежа. И все это время по позициям красных отрабатывет наша батарея (2 пушки и 2 бомбомета), развернутая примерно на начале атаки. (Крымчане в станице Медвёдовской явно не навоевались, и поэтому пока они не настреляются-навоюются, за подмогой не посылаем). Эту атаку Партизан тоже затянем минут 10-15. После этого через вестового просим подкрепление к Цветным частям. После серии взрывов начинают атаку Марковцы и Корниловцы. Они спускаются вниз, проходят через позиции лежащих Казаков, Черкесов, Партизан и спокойным шагом наступает на деморализованных красных.
Как только цветные прошли шагов на 20 вперед, то по команде, все поднимаются и следуют цепями за Сводно-офицерской и Корниловской ротами, не перемешиваясь с ними и не обгоняя их. Красные, как и в Медвёдовской, должны провести последнюю атаку на атакующие цепи и храбро все пасть на поле боя. После этого осмотр поля боя, подбираем боеприпасы, осматриваем убитых, выявляем раненых. Пока красные будут грузиться на машины и отчаливать на очередную позицию, можно будет всем перекусить, отдохнуть, фотографироваться с обывателями».
Как случается почти всегда, от сценария реальность отошла. Конного полка не было: не смогли достать «пристреленных» лошадей. Необученная же специально лошадь от взрывов и выстрелов понесет так, что страшно вообразить. Это – проблема частая.
Вообще-то в бою участник видит немного. Только то, что происходит рядом. Непосредственно я, приступившая к своим обязанностям, видела только спины бегущих вперёд и упавших на землю. Точнее – упавших в грязь и в воду.
У меня аптечек в сумке две. Реконструкторская («кровь» там всякая и т.п.) и настоящая. Самыми востребованными из нее предметами были пластыри для ног. Раздала все, еще перед боем. Во время просили преимущественно воды. Две бутылки, что помещались в моей сумке, опустели быстро.
– Воды нету, сестрица?
– Только в сапогах. Но вы же не польский пан, вам слабо.
…Вообще веселились много.
Бой кончается всегда на удивление быстро. Как в реконструкции, так и в жизни. Не случайны выше все эти «затяну», иначе зрители ничего не успеют понять.
А зрителей, если смотреть с другой стороны, от Натухая и шоссейки, полным-полно. Толпы. Местные жители. Как везде – живой интерес, просьбы сделать совместные фотографии (особенно радуются фотографиям дети), расспросы. Тут уж я в своей стихии: читаю по "лекции" через каждые двадцать шагов.
Повторяю неизменно:
– Мы съехались сюда изо всех этих городов, чтобы сегодня пройти по вашей земле.
Обычно это вызывает у людей волнение и гордость. И – некоторое удивление в глазах. Рассказала событийную канву одной семье с детьми, отряду полиции, пожилому мужчине, двум парням.
Через какое-то время:
– Елена Петровна!
Оборачиваюсь: меня догоняют четверо полицейских – два молодых человека и две девушки.
Вроде бы я не представлялась?
– Да-да?
– Можно попросить автограф?
– Но на чём?
Полицейский смущенно протягивает черновик дорожно-транспортного протокола.
Люди и книги Ледяного похода
Сейчас (лежа с бронхитом в чистой постели и в тепле - добровольцы бы поняли, что это значит) читаю книгу Николая Раевского "Добровольцы", подаренную мне в Новодимитровской двоюродным внуком автора. Душа не хочет улетать с тех полей, и книга меня там задерживает. Но... Не знаю, как это цитировать. Я-то с отрочества привычная к таким воспоминаниям. Но сильно подозреваю, что многие воспринимают Гражданскую немножко иначе.
Корниловцы дали хлеба. Есть невозможно пока - рубили топором. Пробовал согреть под рубахой – только напрасно обжигает тело.
***
– Садитесь, подвезем.
– Но... некуда.
– Да на гроб и садитесь, крепкий. Не смущайтесь, Генерал сам бы распорядился именно так.
***
А вот, что удивило даже меня. Очень. Мемуарист мимоходом, не придавая никакого значения, перечисляет среди везомых (в адских условиях, больные санитары сами падают с ног) в лазарет тифозных "пленного красного".
Сразу вспомнилось, как наших раненых отстреливали целыми палатами. Вместе с сестрами и врачами. Кстати, еще имела честь познакомиться с другим внуком - Корнилова. Хороший вышел разговор.
А Гриша Зубенко, как я заметила, по дороге в Шенджий читал в автобусе посевовское издание "Марков и Марковцы".
Мы вступили в Столетье. В Поход и весну.
В новый строй призывая любимые тени.
"Вот идёт Генерал, проигравший войну,
А мне хочется встать перед ним на колени".
Не стоит, впрочем, думать, что вся Белая Реконструкция укомплектована одними только внуками Раевского. Не достало бы у Раевского внуков. Люди – самые разные. Кто-то единственно в оружии-обмундировании и разбирается, а так – вполне себе современный человек, ни образованием, ни воспитанием, ни этикой не дотягивающий до уровня столетней давности. Но ведь и картонные пузеля (любимая игрушка взрослых сто лет тому) одновременно – разные, и одинаковые. Одинаковые формой, разные содержанием. Но в какой-то момент пузеля должны сложиться. И перестать существовать, явив вместо себя единую картину. (Если, конечно, сложено правильно). Идея обретает тело. Воплощается. Каждый раз с замиранием сердца жду этого момента. Кстати, ни один из Полков не менялся по составу столь же часто и сильно, как Марковский. Перебьют на две трети, а глядишь – всё равно всё неизменно.
Мистицизм войны.
Многие любят отечественную военную прозу. Я про Вторую Мировую, про советских крупных баталистов. Да, частенько это весьма добротно и грамотно. Но – я не могу это воспринимать. Реализм – не метод в изображении войны. Скорее – соблазн. Вот если изобразить и вшей, и гангрену, и дизентерию – сразу возьмёшь достоверностью. Но война – срыванье покровов реальности, просвет между мирами, ад и рай на расстоянии протянутой руки. Гумилёв не хуже воевал. Но вшей чрезмерным вниманием как-то не удостаивал.
***
Нескольких красных после боя «расстреляли». А что ж делать – в Ледяном походе пленных брать было некуда. Не могу сказать наверное, после первого ли боя краском Михаил Курганов «застрелился», дабы не попасть к нам в руки. Может статься, что и после второго. Но сей эффектный момент запечатлен на фотоплёнке.
После боя построение. И – нежданное. Еще ряд производств в чин. «Писали приказы на коленке», – скажет потом Яковицкий. Новые назначения – по итогам Марша. Педошенко в первый раз вошел в речку вольноопределяющимся, а в третий раз вышел из нее офицером. А как было не отметить командованию – заботы о подчиненных?
После Натухая – немного застряли. Передвигаться пешком не доставало времени, а транспорта не хватало. Перевозили небольшими партиями.
Ново-Димитровская
Как раз здесь тогда, сто лет назад, после проливных дождей, похолодало до -20 мороза. После боя, в только что взятой станице, С.Л. Марков перемолвился парой слов с юной сестрой Милосердия юнкерского батальона.
– Это же – настоящий ледяной поход! – воскликнула девушка.
– Да, Вы правы, – ответил Генерал. – Ледяной поход.
***
Слишком длинное ожидание второго сражения. Я оказалась в Ново-Димитровской раньше многих, сидели под палящим солнышком, перегревались и мёрзли одновременно.
Когда я улыбалась – блаженно и счастливо – по подбородку текла кровь. Поцелуй степного солнца сжег губы. Все обгорели как индейцы. (Такими и воротились в заснеженную Москву).
Между тем стали известны первые травмы. Денис Вильгельм вывихнул голеностопный сустав. Добираться ему долгую часть пути помогали Казаки – Сергей Гурьевич Немченко из станицы Отрадное и его шестнадцатилетний сын Роман. (Оба принимали участие в бою, как раз мне и попали в руки: Сергея Гурьича я перевязывала, а Роман же оказался у меня в «погибших»). Да, нелёгкая это работа – тащить по «рисовым полям» нашего Дениса Вильгельма. В нём росту – аршина три.
Много было помощи друг другу, заботы. Только ради этого стоило пройти этот путь.
Но вот – полупридремав на солнышке – вновь собираешься с силами: бой!
Снова воспользуюсь выдержками из сценария Карпова.
«Добровольческая армия, преодолев расстояние и мелкие стычки с отрядами красных от аула Натухай, перешла Черную речку и подходит по грунтовой дороге к полю, что перед станицей Новодмитриевской. Красные располагаются в верхней части поля прямо на въезде к окраинам станицы по обеим сторонам дороги и лежа, цепями, занимают оборону.
Подойдя каналу, который разделяет колонну от поля боя, силы белых останавливаются не переходя мост, и рассредоточиваются перед ним. Мост переходят Марковцы и Корниловцы и смещаются вдоль ерика вправо вдоль канала. Оставшиеся части перед ериком стрельбой прикрывают переход через мост Цветных. Как только Марковцы и Корниловцы перешли, залегли цепью, то переход начинают Партизаны, Казаки, Черкесы и уходят влево от моста и также залегают цепью. Переход теперь прикрывают стрельбой цветные. Итак, все части перешли ерик (протоку) и готовы к бою!
Войск масса! Если пустить всех разом в бой на поле, то все скомкается и баталия закончится за 60, в лучшем случае, за 120 секунд!
Поэтому предлагаю следующее. Грунтовая дорога разделяет поле деятельности Цветных от остальных частей. То есть справа от дороги атакуют Марковцы и Корниловцы, слева Черкесы, Партизаны, Казаки, и в последующем не смешиваются. Справа бой начинают Марковцы с Корниловцами, доходят до средины расстояния, разделяющего их до позиций красных, но из-за сильного огня обороняющихся отступают к каналу. В это время стрельбу со своих позиций ведет левый фланг (Партизаны, Черкесы, Казаки) не поднимаясь в атаку, и укладывают пачками на землю «самотопов», которые рьяно хотят подняться в атаку. Не дать подняться ни одному большевичку!!! Патронов не жалеем – ЭТО ПОСЛЕДНИЙ БОЙ!!!!
Как только Цветные вернулись на исходную, то такой же маневр делают Казаки, Партизаны, Черкесы со своего левого фланга: атакуют до середины расстояния, но из-за плотного губительного огня отходят обратно к ерику.
После этого оба фланга атакующих из положения лежа ведут стрельбу из винтовок по позициям красных минут 5-8.
Дальше; как только артиллерия массово обстреляет силы красных, и правый, и левый фланг белых встают в полный рост и цепями наступают к станице, разбивают красных.
Что касается нашей арт. батареи Мончинского, то она должна «постреливать» по красным, как только Добровольческая армия выйдет из степи и подойдет к ерику (протоке), то есть во время перехода сил Добрармии через протоку. Причем, дано указание пушки разместить на правом фланге, а бомбометы на левом фланке сил атакующих».
Говорят (повторюсь – внутри боя знаешь мало, ход узнаёшь после с чужих слов), что этот бой оказался в итоге более приближенным к сценарию, за вычетом, опять же, конных. Еще упомянутого моста я не заметила, опять же Вильгельм упоминает «форсирование разлива по пояс». Но опять же: поле боя – огромное пространство.
Одним из самых ярких моментов боя многие признали то, как Яковицкий вывел из строя красный пулемётный расчет, положив шашкой четверых. (По счастью – выразительная сцена попала на фото). Самое сложное – подобраться к огневой точке. Но пулемет вёл огонь в секторе левого фланга, стрелки сосредоточили огонь по правому Корниловского и по центру Марковскому. Таким образом, подход к огневой точке и оказался открыт.
Да, красиво. Шашка офицерская драгунская трехдольная, длиной чуть меньше 32-х дюймов. Рассекает кавалериста до седла, а уж пехотинца и подавно.
Здесь уже будет уместно привести слова Командира, сказанные вслед всему походу:
«Вот так мы прожили этот день, постарались прожить его именно так, как его прожили добровольцы, ровно сто лет назад. Я видел за этот день проявления лучших человеческих качеств.
Люди, тяжко бредущие по грязи из последних сил... Люди, вытаскивающие своих товарищей из непролазной грязи... Люди, несущие на плечах сестер милосердия и переносящие на руках через разлившиеся речки тех, кто меньше ростом и весом... Люди, откапывающие саперными лопатками сапоги своих товарищей, окончательно увязшие в грязи... Знаменосец Корниловского полка, ОДНОРУКИЙ!!!! ни разу не запачкавший флага... Знаменосец Марковцев шедший за мной, как нитка за иголкой... Командир ОВИК "Первопоходник" Николай Копылов, сидящий по пояс в речке с одним отделением Марковцев, и уже понявший, что красных не удержать, вдруг увидевший появившийся Корниловский полк, сказавший: «Господа теперь мы спасены...» Борис Веселов, подбежавший к командиру бригады с вопросом - Чего изволите, господин командующий... И после этого, Корниловцы сделали невозможное... Маленькие сестры милосердия, упорно бредущие по грязи и отказывающиеся сесть на транспорт... Партизанский полк, лихо развернувшийся в цепи на моих глазах и пошедший вперед, по этому чертову топкому болоту, в который превратился кубанский чернозем...
И знаете что? Как командир ВИК "Сводно-Офицерский генерала Маркова полк", я горжусь своими Марковцами. Они настоящие мужчины и солдаты».
И немного забавного, вдогонку упомянутому Яковицким эпизоду, как к Копытову за командой подбегает Веселов. Очаровательное:
– Какие будут приказания, вашбродь?
Копылов (громогласно):
– Корниловцы! (далее томным голосом) Да просто убейте их всех.
И снова – слова всерьёз. На этот раз привожу слова, которые написал после похода Григорий Зубенко:
28 марта 1918 года (по новому стилю) части Добровольческой армии, совершавшие переход из Ростова к Екатеринодару, покинули аул Шенджий и под низкими серыми быстро летящими облаками выдвинулись к станице Новодмитриевская. Вскоре холодный мелкий дождь сменился снегом. Мокрые шинели начали затвердевать и леденеть. Температура резко падала. Казалось, сама природа ополчилась против горстки солдат и офицеров, поднявшихся в тяжелую годину против красной власти.
В районе 14 часов вся местность вокруг покрылась белым саваном. Затем снежный ветер закрутил снежную пургу. С трудом можно было увидеть спину впереди идущего соратника. Вдруг колонна остановилась. упершись в реку Черную. Быстро текущее месиво из воды и снега преграждало путь армии. Пока головной взвод ищет мост, генерал Марков подходит к Офицерскому полку и возбужденно говорит:
— "Не подыхать же нам здесь в такую погоду!" — и отдает приказание 1-й роте на крупах лошадей форсировать реку. Один за другим офицеры взбираются на крупы и понуждают лошадей идти в воду. Глубина доходит до брюха коней. Несколько офицеров падают с коней. Когда 3-й взвод весь уже на том берегу, генерал Марков отдает приказ:
— "На станицу! Не стрелять, только колоть! Вперед!"
100 лет спустя, 31 марта 2018 года, порядка 170 мужчин и несколько девушек, одетых в форму прошлого столетия, рано утром отправились из аула Шенджий в сторону Новодмитровской. Стояла ясная и солнечная погода, с утра было около 5-7 градусов. Несколько дней перед этим шли обильные дожди, так что свернув с асфальтовой дороги, колонна вышла на раскисшую от грязи и луж проселочную дорогу. Вскоре, когда грязь стала совсем непреодолимой, отряд свернул на край поля. И постепенно дистанция между людьми увеличивалась. Начали застревать сапоги, люди падали в грязь и им на помощь шли ближние.
Спустя несколько часов хождения по грязи и полям, выйдя к аулу Натухай, отряд встретился с красными, оборонявшими край поселения. 100 лет назад эта вытянувшаяся в прерывистую линию толпа стала бы легкой добычей красных отрядов. Здесь же по сценарию аул был взят белыми. И в ходе этого перехода командир Сводно-Офицерского генерала Маркова полка произнес: — «Ваши знаки за 100-летие лежат в этой грязи. Вам нужно их просто достать».
Сложно рассказывать обывателям спустя несколько дней, зачем ты на три дня выпадаешь из современной жизни, облачаешься в военную форму, пьешь с мужиками всю дорогу на Кубань, спишь 5 часов в школьном спортзале, питаешься черти чем. Для кого-то это способ уйти от повседневной скучной жизни. Для кого-то это новая роль, где можно реализовать себя. А кому-то хочется прикоснуться к событиям былого и пережить эмоции участника былых событий.
И когда ты идешь по полю где-то на границе Краснодарского края, ты не думаешь о том, что завтра вечером будешь дома лежать в горячей ванной, а послезавтра поедешь к 9-ти на работу. А ты думаешь о том, что у тех, кто 100 лет назад шел по этой земле, не было завтра. Их завтрашний день зависел от них, их знаний и навыков. Или они окажутся в этот раз сильнее и будут спать под крышей и будет что съесть. Или удача изменит им и они останутся лежать в степи под снежным саваном. Такие вещи не всегда можно почувствовать через книги. И главное, что я привез с Кубани, это чувство восхищения к первопоходникам, которым было в сотню раз тяжелее и опаснее. Но они видели в этом смысл своих жизней.
И спустя много лет мы встретимся где-нибудь на улице или в комментариях в сети. И кто-то скажет: "А помнишь, как ты нес флаг все 13 с лишним километров и ни разу его не опустил? А он придавал мне сил идти дальше, я не мог сдаться". А другой в ответ скажет: "А помнишь, как тебя худенький корниловец вытащил из грязи? Откуда у него только силы взялись?". И эти воспоминания, когда ты на себе испробовал и верил во что-то важное для себя — они и поддержат тебя.
Гриша, кстати, точнее, чем я выше, цитирует слова Командира.
Но вот подходит к концу бесконечный день. Как-то вдруг падает темнота.
Ново-Димитровская. Поздний вечер. Погружаемся в автобусы. Водители ворчат, глядя на наши шинели и сапоги, что у них не грузовики для перевозки грунта. (Преувеличения здесь нет: после Денис Вильгельм расскажет, как, держа дома в руках уже высохшую, насквозь пропитанную глиной шинель, попросту боялся, что она сейчас сломается в руках, как черепок – прежде, чем он успеет её размочить).
Общее настроение – ужасное. Усталость, долго сдерживаемая, подступила. Каждый задается вопросом, чего ради, собственно, на всё это себя добровольно обрекает. Голоса звучат раздраженно.
Но, через час в тепле, станет легче.
И кто-то улыбнётся первым.
Какое же это блаженство - сухие чулки, сухие ботинки... Не зряшно я таскала весь день эти ботинки на спине! Мягкое сиденье, печка... Командир приказывает надеть памятные знаки. Раздает удостоверения к ним.
Несколько часов дрёмы. И Марковский автобус начинает потихоньку оживать. На сцену выходит походная фляжка благородного напитка. У каждого – своя любимая маленькая рюмочка: у кого антикварная, у кого просто красивая. Автобус мчится сквозь ночь. На перекур при придорожной станции Капитан Копылов вылезает в шерстяных носочках бордового цвета. (Ну а что сделать, если ноги не влезают в сапоги!) Вид попирающих асфальт носочков, в сочетании с мундиром и сигариллой, трогателен.
Впереди, в лобовом стекле, всё белее и светлей.
– Господа, мы едем в рассвет!
***
Пьём за Кубань. Ещё – за Дон!
Здесь у войны свои законы.
«И хоть из юбок ваших жён
Пошейте чёрные погоны!»
***
За окнами совсем посветлело. Странно наблюдать, как молодая трава, к которой уже привык глаз, вновь сменяется заснеженными полями.
Начинают просыпаться те, кто великолепный рассвет всё же пропустил.
И опять – немного моего личного. По дороге домой, я вспоминаю себя в возрасте 20 лет. Я писала тогда поэму «Юность Добрармии» (ст. 70 УК РСФСР, от которой меня непостижимо уберегал всю мою юность Господь). Могла ли я тогда представить себе подобное?: Что в год столетия событий я же, с памятным знаком - Меч в Терновом венце и золотая цифра 100 - в добровольческой одежде - в автобусе, возвращающемся с мест боёв, с разрешения Командира, читаю те свои давние юные стихи в микрофон.
«… Без былинного зачина
Надорвало землю стоном.
Ах, усобица-кручина!
Рати к Дону! Рати к Дону!
… Ах, тоска дорог размытых,
В пелене дождей станицы,
Так привычен вид убитых,
Что не хочется молиться.
Грязь одежды липнет к телу,
Врос в седло – пять суток кряду…»
Нет, этого я не могла представить себе в самых смелых грёзах юности. Мы жалуемся, что правота Белого дела еще не осознана в стране? Но мы же прошли Маршем памяти Добровольцев! Сделалось возможным прежде непредставимое. Медленно и трудно, Белое воинство побеждает в вечной области, имя которой – История.
***
Я вот задаюсь вопросом: может ли быть серьёзная коллекция из двух предметов? А может. Моею юною рукою мною была взята горсть земли с Куликова поля. Это было в час начала битвы, на рассвете, в день шестисотлетия. Как мы с неким Игорем добирались всю ночь на попутках, чтоб успеть к нужному часу - мною давно описано.
Но такой земли больше никто не накопает.
А вчера я со своих сапог сняла земли (скорее глины) и слепила красивый кубик. Уже высох. Земля, взятая под Новодимитровской в столетие Ледяного похода.
Две такие горсти - это уже сокровищница.
Елена Чудинова
фотографии И. Бруй
Версия для печати