В ТЫЛУ
Больше я боев и обстановку 15–го года не знаю и свидетельствовать не могу, но полагаю, что больших перемен не было. Однако претерпели весь 15–й год и дождались 16–го, удержав подступы к дальнейшей русский земле. Пали и падали, как кошки, на ноги.
Тыл являл неприглядную картину себялюбия и ловчения. Каждый старался словчиться, чтобы не замараться фронтовой страдой. В этом преуспевали более богатые и образованные.
Все вдруг оказались инвалидами или незаменимыми, не способными защищать свою привилегированную жизнь, предоставив это дело меньшому брату – батраку "войны и мира".
Полагаю, что это не сказалось благотворно на духе народном. Образовались полчища дезертиров, кормившихся в запасных частях, и когда их обмундировывали и снаряжали для отправки на фронт, они "улетали" из теплушек, "проживали" шинели, сапоги и даже ватные штаны и тогда опять являлись к коменданту, чтобы начать все сначала. Они решили прождать войну, как "летчики"; на этой своей новой профессии, они так наловчились, что с ними не могли справиться ни коменданты, ни полиция, ни госпитали, ни запасные части. Благодаря им, почти вся деревенская Россия в 16–м году ходила в солдатском обмундировании. Безделье и безбоязнь, равнодушие начальства вызвали дезорганизацию тыла, переполнение городов, больниц и железнодорожных станций, которые плохо разгружались: не было ни обязательств труда, ни запретных зон, совсем не говоря о заградительных отрядах и судах. На этом фоне ярко выделялись некоторые ретивые начальники, у которых все было в порядке и в отличном действии; у большинства же порядок держался на выдыхающейся инерции.
Когда я просился на фронт, меня не пускали, ссылаясь на мою категорию ранения и нужность в тыловом полку, тогда как растратчиков ротных денег и буянов в ночных ресторанах садили на неделю на гауптвахту и потом отправляли на фронт. Фронт, защиту Родины, подвели под наказание криминального толка.
Зерно недовольства от таких порядков было брошено глубоко в сознание не только "сполняющих", но и "приказующих". Это зерно, поливалось кровью, прорастало без нужного света и рыхлилось цапкой ожившего социализма.
Ореол Родины потускнел, а сама Держава ничего не делала, чтобы поставить жизнь на её привычные рельсы. Когда порыв и горение иссякают, надо что–то делать, чтобы тепло народное не падало ниже нормального или не переходило в горячку. К тому же порыв нельзя впрягать, как клячу, в будни.
