Иван Эйхенбаум. Нутро войны.

ВОЗРОЖДЕНИЕ

Мы на реке Икве. За месяцы сидения, сравнительно спокойного, сытого "земляки" превратились из обалдевших в "сполнительных" солдат. Прекратился огонь, отошел страх и у солдат не стало причины рассыпаться на свои состав­ные части и отговариваться: "Мы люди тёмные: не могим этого знать"...

Появилась тяжелая артиллерия, понавезли снарядов и солдаты поняли, что "замирения" так скоро не будет. Раз "Шипку" перенесли, то придется и "Плевну" брать. Это как бы обязывало скорее превращаться в солдата, без которого, как видно, война не окончится.

Как–то отодвинулся 15–й год, когда русская пехота по­горала соломой и противнику казалось "на совсем". А всё же, заняв шестую часть Европейской России, он до её гор­ла не дотянулся... Как–то забылась Венгрия, Карпаты, Галиция и опять воскрес неумирающий ефрейтор и его незамыс­ловатый метод воспитания и обучения.

– А про мулёк знаешь? А воображаемую линию видал? А фельдфебельская палка на что – кумякаешь?

Метод, конечно, ни к чему: стрелял бы земляк вперед, не тянулся бы назад, не балдел бы от огня и слушался бы.

Но у каждого, даже самого маленького начальника есть свой "знай", инициатива и метод, по которому он хочет по­бедить и принудить к этому и свой подчинённый народ. В этом мешать не следует, так как этот самый ефрейтор, уве­ренный в себе, ещё не так давно устоял против толстых пу­шек Макензена.

Воскрес и неумирающий фельдфебель. Он постоянно по ротному делу. И дух и каша, и чистота, и боевая наука, – все в сфере его влияния и воздействия.

– Душа не портянка, – поучает он – её не высти­раешь, стало быть, и не грязни.

Он поучает и крепит слабые характеры, укладывая долг и любовь к Отечеству в простые понятия:

– Свою Калину любишь? Батьку, матку почитаешь? И своих малых солдатёнков тоже любишь?... Ну, вот они и есть Россия, Отечество. Их и защищай!..

Еще больше он стоит над унтерами, вдувая в них ко­мандирский авторитет и ясность. Когда он ещё был ефрей­тором и мы переживали неблагополучный 15–й год, я его оценил, как выдающегося солдата. В поисках немецкого "языка" встретились затруднения и надо было возвращать­ся ни с чем.

– А ведь неловко будет, коли не сполним того, за чем пошли, – сказал он и приказ был "сполнен".

Он все подгоняет в ударную крепость. Он даже то по­нимает, что офицеры в этом "споднем солдатском деле" ни­чего не должны знать, так как это не их дело. Офицеры "на потом", для примера и показа, для "настоящего разу". Раз­мениваться на мелочь и свой авторитет совать в солдатский пот им не зачем.....

Только бой рождает настоящего солдата, а до боя мы только полагаем и надеемся, напрягая силы и не теряя ду­ха...

Итак, мы на реке Икве. Противник – австрийцы. Оплелся проволокой, понастроил убежищ, понавез пушек, пулеме­тов и бомбометов и решил, что его позиция неприступна. Во всяком случае, не по зубам всмятку разбитым "руссам". Австрийцы чрезвычайно горды, дух у них пылает во всю: еще бы, побили такую великую державу, больше которой нету на свете. Они переваривают свою военную победу, и в её отрыжке та же военная близорукость, как у всех самовлю­бленных народов.

Мы в этом деле тоже не отстаем: стараемся в своего сражателя вдунуть воинственность, но нам это труднее: нет на­глядных пособий наших успехов.

– Ну, что–же, что отступили. Французы тоже в Москве побывали, чтобы стать нашими поводырями для Парижа. Держись, российство: Вена ближе Парижа...

Землякам приятна эта история, по всему видно, что и они не прочь влезть в неё.

Всем видно, что у противника плохо с людским запасом, что в долготу ему не вытянуть, а деды, да внуки какое вой­ско!.. Только бы продержаться.

Издавна так повелось, что война – это страда, отече­ственная боль, а не безопасная и удобная жизнь залезших под землю "дорогих защитников".

– Ты воюй и сырую картошку жри, накрывайся ело­вой веточкой, а не краденными пуховиками... Слухай пуле­метную и пушечную музыку, а не свои венские вальсы,.. – поучают наши ефрейторские начальники.

Спасен будет претерпевший и христолюбивый воин в первую голову. Эта логика как бы неопровержима, если она построена внутренне и в неё веришь.

Конечно, и мы не в грязи жили, не растили вшей и не тосковали все ночи по своим выселкам Верхним Осинкам и теплым солдаткам. Окопы наши были добротные, против легких и тяжелых снарядов; местами вымощены дровяным настилом, подбиты матами, камышом или досками, оплете­ны лозой, ольхой и другими ветками. Пулеметные площадки – неуязвимые с хорошим фланговым обстрелом. А житье – в крепких блиндажах, чисто подметенных и пахнущих не потом и кислой шерстью, а березками или какой другой зе­ленью. Солому старались менять и чистить. Солдаты креп­чают физически, стригутся, моются и к утреннему осмотру выглядят довольно празднично.

В роте – более двухсот человек, но это все малообстрелянные. Только пара десятков выдержавших 14–й и видевших 15–й годы. На этих первоучителях стоит ротный костяк.

– Чаво вы там по тылам робыли? – спрашивает своего подчиненного младший унтер–офицер с Георгием.

– Ходисти на ученья, делали стрельбу, знаем про знамя, супостатов... пели песни...

–  А што пели–то?.

– Соловья–пташечку", "Пишет, пишет царь ерманский", да..."

– Всё светское... А Отче наш когда певал? Спраши­ваемый певал.

– Ну, тады ты готовый солдат.

– Супротив нас австрияк, – объясняет своему отде­лению ефрейтор, – понастроил себе подземного жилья, сплелся проволокой, как паук паутиной, а того не пони­мает, что спокон веков против российства он слабой... Как дёрнем его под мякитки, мокрое место не останется... и пуш­ки не помогут, и проволока за зря будет, и ихний Гот их не спасет.

Подчиненные согласно хлопают плазами, как бы согла­шаясь "дернуть". Они, кажется, теперь понимают, что без этого войны не выиграть и "спокоя" не добиться.

Мы, вообще, довольны, готовностью и настроением на­ших солдат. Полагаем, что солдатская река потечет и против течения без "сумлений" и задержек. Даже популярные раз­говоры о "замирении" тоже замерли. Надо дать сдачи, по­казать супостату "кузькину муттер", а без этого с этими бусурманами толку не будет.

Еще тоскуют по ночам о своих бабах, но не так истош­но, как год тому назад, беспокоятся о хозяйстве. Командир полка пишет бумажки исправнику, земскому начальнику, волостному старшине. Эти бумажки защищают деревенское житье солдат.

При виде этой жизни, вспоминается другая: проверяя ночную готовность роты под Перемышлем, подхожу к де­журному отделению – все в порядке. Подсаживаюсь, чтобы побыть с ними. Когда выясняется, что я ничего не скажу, продолжает свой прерванный рассказ один из неприметных солдат, не почитая меня чужим. Его незамысловатая жизнь, простые её эпизоды откровенно, под свет ракет и луны, пе­реливались в слух его сотоварищей. Он, как бы исповедывался перед неизвестным завтра, а эту исповедь некому бы­ло понять и облегчить. Никому не было дело до внутрен­него мира своего солдата. "Защищай, мол, нас и всё тут, раз ты солдат"... А солдата давно уже не было – был народ, принявший на себя это звание.

Неправильно было поэтому думать, что солдату нужен только запах каши или махорки, выветривающие задумчи­вость и боязнь. И что, кроме "слушаюсь" и "ура!" ему ни­чего не надо знать.

Русская душа довольно своеобразная, чтобы не сказать мятущаяся и ищущая, подчас сентиментальная, а иногда и дикая, не укладывающаяся ни в аршин, ни в котелок и, при том хрупкая, обидчивая и злая. Для её доброго воспитания ничего не делалось. Принималось, что она без подпорок, од­ним своим естеством, выдержит всякие тяжести, напасти и социальные "выкрутасы" по формуле: "Наш народ – всем народам народ" и "всех врагов шапками закидаем". Не по этой ли формуле часть солдат, не имея в 15–м году винто­вок, по наступающему врагу хлопали в ладоши, изображая "убийственный огонь?" Бывало такое...

Но идем, идем, отступаем, только что пообедали, сели в придорожную канаву, подставили пыльный лоб солнцу, пустили дым и радостно дышим пылью чужой дороги. "Ах жизнь! Как хороша "... А там "гудет"... ну, и пускай: нас это пока не касаемо...

Теперь же на Икве постепенно пыль окопов и тень тос­ки сходят с солдат и они покрываются полевым загаром. Ударная крепость тоже понемногу входит в их стойку и соз­нание. Полагаем, что они потекут солдатской рекой, если их сразу не огорошат и не встретится сильная запруда.

Роль начальников вдвойне ответственна – им придется широко раскрыть глаза и реагировать на все перипетии об­становки, не только авторитетом командира, но и знанием крепости противника в данный момент, чтобы его превоз­мочь и владеть своим участком дельно и начальнически. Успех будет от этого, от этой координации и от направле­ния, без затёков и застоя во времени, и, конечно, чтобы резервы были на месте и без заминки и вовремя сделали своё дело.

Мы ретиво репетируем предстоящую атаку, распреде­ляем роли, предвидя то такое, то этакое положение. Война усложняется. Надо учитывать, распределять, действовать так–то и так; здесь прикрываться, а там прорываться; связы­ваться с соседями, поддерживать их или самому просить поддержки – словом, правильно учесть обстановку, согла­совать действия и использовать огневые средства, не забы­вая при этом инициативу и используя геройство.

Нас, командиров, смущает только то, что войско – под­земное, что оно, просидев так долго в канавах и норах, вы­лезши на свет Божий, растеряется и заблудится. В открытом поле под огнём они ещё не стояли; даже проходя ходами сообщения, они сгибаются при свисте пуль, а что же будет, когда пули запылят под ногами!

Тренируем солдат на невозможное: вылезть из окопа и идти на пули, не осоловеть от горизонта и бесстрашно хо­дить по верху земли и, преимущественно, вперёд. Когда "земляк" в ходе сообщения колол "чучалу", мы над его ухом стреляли. Сперва штык выпадал из рук, а потом ничего: привык, только, разве ругнется, если подле начальник из не особенно высоких.

В конце мая загудело справа, в 8–й Армии генерала Ка­ледина. Армия эта перешла в наступление, действуя, по образцу Макензена, тараном. Неприятельская позиция была прорвана и войска, выйдя в открытое поле, зашагали, ста­ли отвоевывать русскую землю, являя опять потерян­ную было мощь. Потекли в наш тыл десятки тысяч пленных, умолкли сотни вражеских орудий и пулеметов, разбитые или плененные.

Нас также захватили эти успехи: два раза в день мы чи­таем нашим "землякам" фронтовые сводки, кричим "ура!" и преисполняемся боевым нетерпением и желанием не отстать от "калединцев".