М. Месснер. С наблюдательного пункта.

Ровно в 6 часов утра (вчера были во всей Армии свере­ны часы) все батареи открывают беглый огонь по передне­му ранту вражеской позиции. Через четверть часа присту­пают к выполнению задач – разрушение проволочных полей и фортификационных сооружений. Я лишь урывками вижу бой с нашего наблюдательного пункта: высшие штабы по­грузили адъютантов в писанину. Каждый час доносить о ре­зультатах бомбардировки, каждые два часа о расходе снаря­дов, каждые три часа о потерях и трофеях, каждые четыре часа – разведывательная сводка; итого 29 донесений за день. Командиры дивизионов и батарей бранятся, что их отры­вают от дела расспросами, а я, в тисках штабной бюрокра­тии, не могу не расспрашивать, не хочу высасывать из паль­ца донесения.

Донесения идут бодрые: сделаны проходы в проволоч­ных заграждениях, позиция врага всё больше походит на лунный пейзаж – покрывается воронками от упавших снарядов, обваливающих траншеи и убежища. И донесения о потерях не мрачны: были попадания неприятельской артил­лерии в наши батареи – там подбито орудие, там взорван погребок со снарядами, там ранен офицер, там контужено несколько канониров и бомбардиров, но, в общем, потери ничтожны. И пехота не несет потерь – внимание вражеских батарей направлено на наши батареи: по выражению пехот­ных солдат, "артиллерия промеж себя". В той артиллерий­ской дуэли перевес на нашей стороне, потому что у нас боль­ше орудий и потому что мы знаем местоположение враже­ских батарей, а он не знает тех, которые прибыли нам на подомогу – его лётчики не успели разведать.

Расход снарядов вполне соответствует цифрам, включен­ным в план боя. Расход этот неимоверно велик: пушкари буквально выбиваются из сил. Но работают весело: "Это тебе – говорят за прошлогоднего Макензена!" Пушечные стволы надо время от времени промывать банниками смыль­ной водой, чтобы охладить их, накалившихся от беглого огня.

Из пехотных полков сообщают, что кое-где группы не­приятельских солдат выбегают, чтобы сдаться – нервыневыдерживают канонады. А канонада – жуткая. За гулом орудий мы на наблюдательном пункте должны говорить, крича; если случайно совпадут огневые паузы близь стоя­щих батарей, то на мгновение доносится гул канонады в со­седних справа и слева дивизиях – словно вода бурно кипит в исполинском котле.

В 8 часов вечера бомбардировка стихает. Легкие бата­реи редким огнём – каждые 5 минут выстрел – препят­ствуют противнику в восстановлении окопов и проволочных заграждений. Делаем это вслепую: ни прожекторами, ни ар­тиллерийскими осветительными снарядами нас не снабдили.

На ночь я остался на наблюдательном пункте, чтобынеудаляться от телефонной сети. А сеть эта украла у меня сон: непрестанные телефонные звонки: адъютанты Инспектора Артиллерии Корпуса, и полковые, и из дивизионов. В перерывах между этими разговорами думаю: если мы завтра овладеем позицией врага, то это будет подвигом; значи­тельная часть этого подвига будет совершена нашей артил­лерией.

В общем представлении подвиг это нечто красочное – блестит в руке обнаженная шашка героя, его "ура!" заглу­шает свист тысяч вражеских пуль, его пример увлекаетзаним роту, батальон; атака; победа! А вот – сегодняшнее участие артиллерийских командиров в завтрашнем подвиге-победе: спокойно, методически, систематически, снарядзаснарядом, очередь за очередью, не поддаваясь впечатле­ниям боя, ни собственной опасности, ни донесениям о поте­рях на его батарее, шлёт командир батареи разрушение и смерть неприятелю и подвиг его – хладнокровие в пылу боя. А офицер на батарее, и фейрверкер, и бомбардир-навод­чик и каждый из орудийных номеров не пойдут в атаку на пулемёты, не кинутся в штыки, но совершат – под враже­ским огнём – подвиг умелого, старательного, безошибочно­го использования той машины-пушки, к которой приставлены; вместо них атакуют врага их гранаты, бомбы, шрап­нель, но, чтобы эти тысячи атак из жерл пушек и гаубиц были победоносны, жаждой победы должны батарейцы быть превращены в сталь духа, подобную стали их орудий и их снарядов. Так творит победы артиллерия.

* * *

На рассвете 23-го мая канонада возобновилась, но с применением военной хитрости: два раза мы внезапно пре­рывали на всем фронте огонь, чтобы противник подумал, что начинается пехотная атака и кинулся из убежищ к бой­ницам: если он два раза убедится, что перерыв огня не озна­чает атаки, то он не кинется отражать атаку, когда мы в третий раз прервём стрельбу, давая пехоте сигнал к штур­му. Эта хитрость удалась.

Пехота наша ночью наполнила своими волнами все тран­шеи штурмового плацдарма. В 10 часов утра первая волна, поддержанная пулемётным огнём, сделала скачок в передо­вой окоп неприятеля. Начался пехотный бой. Теперь на артиллерии лежала задача изолировать противника в пер­вой и второй линиях траншей от тыла – не дать ему уйти, не дать подойти к нему резервам. Не требовалось никакого искусства, чтобы положить этот заградительный огонь, но задача стала очень деликатной, когда этот огонь должен был двинуться, стать передвигающимся. Пехота храбро, мо­лодецки овладела первой и второй линией окопов со всеми опорными пунктами и узлами сопротивления – этого же­стокого боя мы не могли видеть с нашего наблюдательного пункта, так как он шёл преимущественно в окопах, в земле – и кинулась брать третью линию траншей первой укре­пленной полосы, а затем пошла ко второй укрепленной по­лосе. Естественно, что одни роты шли быстрее, другие за­держивались в схватке с упорным противником или остана­вливались, понеся потери. Телефонной связи с ними не бы­ло; по сигнальным ракетам невозможно было артиллерии ориентироваться; пришлось передвигать заградительный огонь точно по плану-расписанию; местами огонь отрывал­ся от замедлившей против плана пехоте, местами он пре­пятствовал пехоте рваться вперед, где это ей было возможно. В пехоте реальность боя нарушала план, для артиллерии же реальностью оставался план. Этот разрыв между порывом пехоты и планом артиллерии мы, артиллеристы, предвидели и поэтому так недоверчиво отнеслись к французской моде.

К полудню наши полки овладели всей первой полосой позиции противника. Для атаки второй полосы надо было снова построить смешавшиеся в бою волны, надо было как-то наладить связь с артиллерией. А пока наши батареи отби­вали вместе с пехотными пулемётчиками контратаки врага, которые он предпринимал со второй полосы позиции.

Между тем вступили в действие артиллерийские взводы, которые, согласно плану, выслали вперед батареи 15-й Ар­тиллерийской бригады. Для их продвижения стояли у на­шей исходной позиции саперные взводы с припасенным строительным материалом; теперь они ловко и бесстрашно под огнем перебрасывали мостки через наши и вражеские траншеи, создавая дорожки, по которым могли идти эти артиллерийские взводы. Шли они с большим трудом – вся земля была изрыта „кратерами" в 1-2 метра глубины. Пуш­карям приходилось работать лопатами, чтобы сделать про­ходимыми места, где шестерка коней не могла протащить пушки. Эти взводы подошли к пехоте, связались с нею и по её заданиям открывали огонь. А батареи, видя, где ло­жатся гранаты взводов, принимались стрелять туда же. Так была поддержана пехота в атаке второй полосы (фортифи­кация которой была повреждена уже в первый день боя).

Как артиллерия ни старалась поддержать полки в штур­ме второй полосы, огневая поддержка была слабее той, ка­кую предусматривал план, оказавшийся нежизненным в пос­ледней его части. (1) Это не смутило пехоту и она, с изумительной скоростью – в несколько часов – перестроилась для возобновления штурма. Часам к десяти вечера на участ­ке 15-й пехотной дивизии вторая полоса была взята. Пехота выполнила невыполнимое.

Из обстоятельств этого победного дня запомнилось ещё нечто: по плану артиллерийского боя, за полчаса до атаки наши легкие батареи должны были газовыми снаря­дами покрыть позиции вражеских батарей. Это было вы­полнено и довольно успешно: часть неприятельской артил­лерии замолчала, а пленные говорили на следующий день, что батареи понесли большие потери от газов. Но не это интересно, а интересно, что при распределении задач коман­диры батарей не соглашались стрелять газовыми снарядами: это – против офицерской совести. Потребовалась настой­чивость, чтобы преодолеть их отвращение к превращению честного боя в газовую вошебойку. А когда подошел час газовой стрельбы, то некоторые из командиров батарей просили меня спросить генерала, нельзя ли стрелять не га­зовыми, а гранатными патронами. Таково понятие русского офицера о воинской чести: воин убивает, но он не убийца-душитель.

Равно утром 24-го мая выехал я с разведчиками, чтобы указать саперам удобнейшую трассу дороги, по которой могла бы артиллерия (а за нею обозы дивизии) пройти че­рез "лунный пейзаж". Но дорожку уже протрассили пуле­мётные и патронные двуколки полков, до рассвета двинув­шихся по следам отступившего, чтобы не сказать бежавшего врага. Мне нечего было делать до подхода батарей и я, уто­мленный двумя бессонными ночами, прилег на пригорке: легли и разведчики, держа коней. Но нам не спалось: сердца ликовали. Разведчики, в восторге от победы, делились со мною своими боевыми впечатлениями. Мимо нас шли оди­ночные пехотинцы, догонявшие свои полки.

– Честь имею поздравить ваше благородие с победой! – крикнул мне один солдат.

– И тебя, молодец, поздравляю! А ты, брат, я вижу, назюзюкался.

– Никак нет. Это мы от радости. Постояли за Рассею.

А он, видимо, потому и отстал от своей роты, что в неприя­тельских окопах шарил, ища рому – этого добра в тран­шеях было много. Другой такой победитель, шагает, при­вязав к своему штыку дамские панталоны, кружевные, тон­кие.

– Где ты, земляк, этот военный трофей добыл? – кричу я ему.

– А в окопах. Там землянка стоит, вся коврами убран­ная. В ней офицерская жёнка али полюбовница жила. Теперь побегла. Свои чемайданы побросала. Вот я и узял. На штыке несу – победу нашу обозначаю!

Все радуются победе. И кажется мне, что ветерок веет радостно и солнце глядит радостно на нас, победителей; ко­ни ржут радостно; знаю, что всё это мне кажется, а радост­но, что кажется... Все мы были в таком настроении. Из поле­вого лазарета раненые солдаты без принуждения спешили в строй, чтобы не быть в тылу, а быть в своём полку-победи­теле...

(1) План не был ошибочным, не было ошибки и в "Наставлении", на ба­зе которого был составлен план. Французы спланировали бы остановку наступления, по взятии первой полосы, перемещение части артиллерии вперед, организацию связи между этой артиллерией и пехотой. На все это ушло бы дня два и только после этого возобновилось бы наступление с целью взятия второй полосы. Но Командующий Армией, Командиры Корпусов, Начальники дивизий предпочли одним порывом пехоты про­рвать обе вражеские укрепленные полосы, хотя и сознавали, что в заклю­чительной фазе боя пехота не будет достаточно поддержана артиллери­ей. Французская пехота не пошла бы, а наша пошла, и дошла, и овладела.