ЗОЛОТАЯ ОРДА И ЕЕ «ОСКОЛКИ»
Самая серьезная внешнеполитическая угроза для русских земель со времен Киевской Руси исходила от Степи. Это соседство постоянно ставило страну перед проблемой борьбы за сохранение государственной независимости и опасностью физического уничтожения народа4.
К XVI в. эта многовековая борьба приобрела новые очертания: главную опасность для Русского государства стали представлять «осколки» некогда могущественной Золотой Орды и прежде всего – самые «острые» из них: ханства Крымское и Казанское, которые изматывали Русь бесконечными опустошительными набегами.
В последнее время страницы наших газет, журналов и полки книжных магазинов наводняют сочинения, которые настойчиво внедряют в сознание обывателя мысль, что на Руси не только не было монголо-татарского («ордынского») ига (а было русско-монгольское «союзное государство»), но и набеги наследников Золотой Орды на Русь не могли причинить ей большого вреда. Авторы этих сочинений утверждают, что дань с русских земель Орде была ничтожна по размерам и, по сути, представляла собой «налог на содержание союзного войска», что «татарские набеги» на Русь – это всего лишь эпизодические и незначительные по масштабам «наезды на окрестные деревни», нацеленные к тому же лишь на те области, «которые отказывались платить налог на содержание войска», что для Руси от «союза» с Ордой была сплошная польза, что «Орда больше потерпела от Руси, чем Русь от Орды», а «возникшие на ее месте отдельные ханства» не были опасны, поскольку «ослаблялись внутренними противоречиями и междоусобицами» и т. д.5
Подобные утверждения, восходящие к давно отвергнутым наукой теориям «евразийцев» или построениям «неоевразийца» Л.Н. Гумилева, теперь позволяют себе (подчас в самом безапелляционном тоне) не только журналисты и писатели, но и преподаватели престижных вузов, доктора и кандидаты наук6. Основываются же такие воззрения либо на логических допущениях, не подкрепленных никакими фактами (и даже противоречащих им), либо на версиях все того же Л.Н. Гумилева, которые, в свою очередь, как пишут его критики, базируются главным образом «на внутреннем убеждении автора» (в своей правоте) и его «блестящем литературном даровании», в результате чего «получается занимательный роман, который читается на одном дыхании», но «к научной истории... имеет лишь очень опосредованное отношение, оставаясь все же интересной беллетристикой»7.
У противников подобных построений труды, напротив, насыщены конкретно-историческим материалом, почерпнутым из разнообразных и вполне репрезентативных источников. Период самого «ордынского ига» лишь частично входит в хронологические рамки нашей работы, и все же кратко остановимся на нем и отметим, что даже историки, призывающие его не «демонизировать», не могут не признать очевидного. «Нет, иго не было пустяком, – пишет Ф.В. Шелов-Коведяев. – Батыева агрессия стерла многие ремесла... Ханы выкачивали из страны ресурсы, угоняли к себе на службу мастеровых и воинов, вмешивались в дела княжеств, что тормозило развитие страны»8. Более же конкретно, подробно и эмоционально о последствиях «ордынского ига» пишут (также в расчете на массового читателя) историки, не согласные с Л.Н. Гумилевым и его последователями.
«Более всего удивляет утверждение Гумилева, что "немногочисленные (!) воины-монголы Батыя только прошли (!) через Русь и вернулись в степь". И представьте, ни слова – как прошли, – возмущается А.Л. Юрганов. – По подсчетам археологов, из семидесяти четырех русских городов XII–XIII веков... сорок девять были разорены Батыем. Причем четырнадцать городов вовсе не поднялись из пепла и еще пятнадцать постепенно превратились в села... В Рязанской земле погибло девять князей из двенадцати. Из трех ростовских князей – двое. Из тех девяти суздальских князей, что были к этому времени взрослыми и находились в своих землях, были убиты пятеро»9.
Явно симпатизировавший Л.Н. Гумилеву известный историк и писатель Н.Я. Эйдельман счел нужным тем не менее заметить: «Невозможно, конечно, согласиться с парадоксальным мнением Л.Н. Гумилева, будто монгольское иго было лучшим уделом для Руси, ибо... спасло ее от ига немецкого... Не верю, будто такой эрудит, как Гумилев, не знает фактов, которыми его легко оспорить; увлеченный своей теорией, он впадает в крайность... Результат прихода Батыя прост и страшен: население, уменьшившееся в несколько раз; разорение, угнетение, унижение; упадок, как княжеской власти, так и ростков свободы...»10
И относительно дани («выхода») в Орду у специалистов имеются, хотя и не полные, но вполне конкретные сведения. Известно, например, что в 1382 г. дань составляла по полтине с каждой деревни, а в начале XV в. московские князья отсылали в Орду 5 000 руб. ежегодно. «Кажущаяся незначительность выплачиваемых сумм обманчива не только из-за существовавшего тогда масштаба цен, но и весового содержания серебра в упоминаемых денежных единицах», – разъясняет B.Л. Егоров11. В.А. Кучкин тоже считает эту дань «очень тяжелой» и ясно почему: деревни в то время обычно состояли всего из нескольких дворов, а на копейку в день можно было «сыту быть» и много позднее...
Нашими крупными учеными давно показана условность самого понятия «монголо-татарское нашествие», но совсем не в том смысле, в каком это трактуют единомышленники Л.Н. Гумилева. Нашествие не ограничивалось походом Батыя, ибо «то самое иго» поддерживалось многочисленными карательными экспедициями и просто грабительскими, ничем не спровоцированными с русской стороны походами, реальность которых вопреки твердо установленным фактам отрицается нашими оппонентами. Как отмечал Л.В. Черепнин, «на протяжении многих десятилетий русский народ подвергался непрерывным монголо-татарским нашествиям»12. «Попытки отдельных современных ученых изобразить методичное разорение русских княжеств в качестве заурядного кочевнического набега не имеют под собой никаких оснований, – пишет В.Л. Егоров. – Такие чисто грабительские набеги действительно были в XII в. со стороны половцев, но они ни в какое сравнение не могут идти с размахом и последствиями монгольского нашествия»13.
По подсчетам В.В. Каргалова, только в последней четверти XIII в. «татары 15 раз предпринимали значительные походы на Северо-Восточную Русь... Из этих походов три... имели характер настоящих нашествий». Русские летописи «буквально пестрят упоминаниями о том, что монголо-татары "людей без числа поведоша", "со многим пленом отъидоша во Орду", "множьство бесчисленно христиан полониша, а иных оружьем иссекоша" и т. д. Даже леса не всегда были надежной защитой от насильников, – отмечает Каргалов. – Во время "Дюденевой рати" монголо-татары "люди из лесов изведоша". Много людей погибало от морозов и болезней в лесах, где население спасалось от ордынских вторжений, а также от голодовок и эпидемий, неизбежных при возвращении в разоренные деревни». Даже «послы татарские», т. е. отряды, двигавшиеся на Русь вроде бы с исключительно мирными, «дипломатическими» целями, так вели себя по пути следования, что придорожные селения приходили в полное запустение14.
Подобные сведения содержатся не только в летописях или актовом материале XV в.: о том же свидетельствуют очевидцы из состава посольских миссий. Например, Биллем Рубрук, посол французского короля Людовика Святого к монголам, оставил такую запись: «Руссия... вся опустошена татарами и поныне ежедневно опустошается ими... Когда русские не могут дать больше золота и серебра, татары уводят их и их малюток, как стада, в пустыню, чтобы караулить их животных». Процитировав Рубрука, В.Л. Егоров поясняет, что «стада караулила лишь незначительная часть русских пленных, а большинство их продавали на невольничьих рынках в рабство и увозили чаще всего в страны средиземноморского бассейна. Особенно расцвела работорговля в XIV в., когда этим занялись генуэзские и венецианские купцы, основавшие несколько городов-колоний в Крыму и на побережье Кавказа»15.
В XV-XVI вв. отношения «Великой Степи» к Руси изменились мало. «Иго» в 1480 г. формально пало, но татарские ханства и Ногайская Орда продолжали терзать Русь бесконечными набегами, порой нанося сильнейшие удары по жизненно важным центрам страны. Лишь в первой половине XVI в. в летописях, разрядных книгах и дипломатических документах упоминается о 43 крымских походах на русские земли и около 40 казанских. Нападениям крымцев подвергались районы Алексина, Белёва, Боровска, Воротынска, Каширы, Коломны, Мценска, Одоева, Рыльска, Рязани, Стародуба... Казанские татары разоряли не только близкие к ним нижегородские земли, но и весьма отдаленные места – пермские, устюжские, вятские, галицкие, костромские, вологодские, муромские, владимирские и др. – от бассейна реки Сухона до окраин Московской области. Актовый материал и писцовые книги содержат прямые указания на разграбления и сожжения русских сел и деревень в ходе этих набегов, на убийства и угон в плен русского населения и как следствие – сообщения о том, что «пашни... в тех селах и деревнях залегли непаханы...» А приграничная с Казанским ханством полоса шириной в несколько сот километров по линии Мещера – Муром – Нижний Новгород – Унжа – Вятка – Пермь была настолько опустошена набегами, что даже после ликвидации «казанской опасности» потребовались долгие годы на ее повторное освоение16.
В 1571 г. войска крымского хана сожгли Москву, в следующем году при новом набеге их с большим трудом удалось разбить на подступах к русской столице, но ни политическое подчинение Руси наследникам Золотой Орды, ни простое опустошение русских земель не являлись главной целью татарских вторжений. Не имея возможности вновь покорить Русь, татарские правители стремились лишь поживиться путем примитивного грабежа – «вывоза» и «вывода» с ее территории материальных ценностей, «полона» и домашнего скота. По свидетельству французского военного инженера на польской службе Гильома Боплана, наблюдавшего в середине XVII в. за крымскими татарами, «они... являются не для того, чтобы сражаться, но с целью грабежа и захвата добычи врасплох»17.
Без притока награбленных средств, без вымогания у соседей всякого рода «даров» и «поминков» некоторые татарские государственные образования уже просто не могли обойтись. Наиболее наглядно это было видно на примере Крымского ханства. Еще при Василии III, пытавшемся наладить дружеские отношения с Турцией и просившем султана как-то повлиять на своего крымского вассала, хан отвечал своему сюзерену: «Не велишь мне идти ни на московского, ни на волошского, так чем же мне быть сыту и одету?»18
В.В. Каргалов объясняет постоянную военную активность Крымского ханства следующим образом: «Основой хозяйственной жизни Крыма было кочевое скотоводство, малопродуктивное и находившееся в большой зависимости от урожаев кормов... В неурожайные годы в Крыму начинался настоящий голод... Выход из хозяйственных затруднений крымские феодалы искали не в развитии производительных сил страны... а в набегах на соседние страны, в вымогании у них принудительных платежей... Без этих "вливаний" чужого богатства Крымское ханство не могло бы выжить, не ломая своего социально- экономического строя»19.
Строй этот в Крыму в принципе не менялся и в XVIII в., побуждая татар к продолжению своих набегов20. И тогда, как отмечал В.А. Артамонов, в Крыму «застойность кочевой экономики и историческая замедленность перехода к оседлым способам производства во многом определялась внеэкономическими способами добывания средств к существованию. В набеги за невольниками и скотом выходили почти все мужчины перекопской и ногайской орд... Многочисленный ясырь и дань с соседей были гордостью и признаком боевой доблести как рядовых крымских воинов, так и феодальной верхушки. В то же время специализация в охоте за невольниками отвлекала население от производительного труда... последствием чего были периодические голодовки и нищета, выход из которых крымцы видели в организации новых облав за полоном»21.
Об ущербе от этих набегов только людским ресурсам России можно судить уже по таким данным: лишь за первую половину XVII в. в Крым было угнано не менее 150-200 тыс. русских людей22. Поволжье в этом отношении уступало Крыму не на много: в середине XVI в. на территории Казанского ханства скопилось более 100 тыс. русских рабов, но это была лишь часть захваченного казанцами «полона»: уведенные в рабство русские люди на несколько столетий стали ходовым товаром на невольничьих рынках Крыма, Средней Азии, Турции, Северной Африки23. Как заметил выдающийся русский философ-эмигрант И.А. Ильин, «татары искореняли Русь не только грабежом, огнем и боевым мечом; они изводили ее и рабством плена»24.
Казанское ханство экономически было более развито, чем ханство Крымское, но набеговая система и для него оказалась очень удобной «статьей дохода», поскольку обходилась минимальными потерями и затратами. Русской стороне было крайне трудно держать оборону против такого противника, как мобильное, высокоманевренное конное войско татар, особенно если их государственные образования координировали свои набеги. Плотность населения в Русском государстве была ниже всякого критического уровня, а протяженность границ – огромна, и собрать в месте очередного татарского вторжения нужное количество войск оказывалось весьма трудным, часто просто невозможным делом.
Татары обычно старались уклоняться от столкновений с ратными людьми, обходили стороной сильные крепости и обрушивались главным образом на беззащитные села и деревни. Перед подобной тактикой в то время пасовали многие государства. Вот как ее характеризует В.А. Артамонов применительно к Крымскому ханству: «Хорошая военная организация полукочевого феодального государства в сочетании с дисциплиной и высокими боевыми качествами воинов... давали возможность совершать броски до Люблина, Москвы и даже походы в Восточную Пруссию, Венгрию, Азербайджан и Месопотамию. К XVII в. крымцы до такого совершенства отработали тактику массовых облав на рабов, что ни оборонительная система Русского государства и Речи Посполитой, ни система военной самозащиты Войск Донского и Запорожского не могли полностью предотвращать угоны населения. Чтобы ограничить размеры этого бедствия, 5-6-миллионная Россия, 8-10-миллионная Речь Посполитая и 5-6-миллионный Иран, не говоря уже о подвассальных Черкесии или Молдавии, были вынуждены расходовать средства не только на оборону, но и на денежные выплаты ханству, население которого во второй половине XVII в. составляло 250-300 тыс. ("Перекопская орда") и до 707 тыс. человек вместе с ногайцами и черкесами»25.
«Сторожевая» и «станичная» служба, призванная оповещать население о начавшихся набегах, могла более или менее эффективно действовать на южной, «степной» окраине Русского государства, на восточной же, покрытой лесами, ее организовать было гораздо труднее, особенно если учесть, что Казань располагалась ближе к русским пределам, чем Крым, и не случайно в дошедших до нас литературных произведениях XVI в. казанская опасность ставилась выше, чем исходящая от «перекопского царя»26. По замечанию И.А. Ильина, «казанские татары были ближайшими, а потому наиболее предприимчивыми грабителями»27.
Ясно, что многовековую проблему татарских набегов нельзя было решить, используя лишь тактику «пассивной обороны». Рано или поздно Русскому государству надо было переходить к обороне «активной», предполагающей наступление на врага, перенос боевых действий на вражескую территорию и полное ее подчинение. Русь долго копила силы для этого шага, но сделала его лишь в середине XVI в. казанским походом Ивана Грозного, исчерпав возможности решить вопрос о безопасности своих восточных границ дипломатическими методами, через установление вассальной зависимости Казани от Москвы, и оказавшись перед прямой угрозой образования антирусского мусульманского союза. Ю.А. Кизилов обращал внимание на то, что казанскому походу 1552 г., нередко трактуемому историками как яркое проявление военной экспансии России, предшествовали этапы договорных отношений, преследующих простые и ясные цели: чтобы «кровь... на обе стороны перестала навеки»28. А.Г. Бахтин убедительно показал, что именно военно-стратегическими задачами руководствовалось правительство Ивана Грозного при «покорении Казани», а не стремлением разместить в «подрайской землице» страдающих от малоземелья русских крестьян или помещиков, как считали (и еще считают) многие историки, перенося эти действительно реальные факторы на то время, когда они еще не имели практического значения29.
Наши «западные» коллеги подобные доводы в качестве обоснования «аннексии суверенного государства, которое никогда не принадлежало Руси», обычно не приемлют. По мнению немецкого историка Андреаса Каппелера, «завоевание Казани было беспримерным шагом в истории Московского государства... ломало традиционные правовые нормы», а необходимость «защиты от разбойничьих набегов казанских татар» он относит к разряду «искусственно и произвольно сконструированных доводов»30, демонстрируя тем самым незнание или непонимание целого пласта огромного конкретно-исторического материала о татарских вторжениях на Русь и их последствиях для нее. Впрочем, аналогичную позицию занимают и некоторые наши коллеги, которым информация об этом материале гораздо доступнее...31
Общая внешнеполитическая ситуация для Руси к концу XVI в. точно и наглядно обрисована в 1574 г., в ответе Ивана Грозного крымскому послу, требовавшему отдать Казань и Астрахань. Царь сказал, что против русских «ныне одна сабля – Крым», а если отдать требуемое, то тогда «другая сабля будет Казанская земля, третья сабля Астороханская, четвертая нагаи, а толко Литва не помиритца, ино пятая сабля будет»32.
«Крымская сабля» для России еще долго оставалась, пожалуй, самой «острой». Ликвидировать постоянно исходящую из Крыма угрозу удалось лишь через два столетия, причем ценой колоссальных усилий и жертв.
