РОССИЯ И ЗАПАД
Если относительно военной опасности, исходящей для России с юга и востока, в литературе, как мы видели, существуют различные, порой, совершенно полярные, мнения, то в оценках «западной угрозы» расхождений такого масштаба не наблюдается. Арнольд Тойнби в книге «Цивилизация перед судом истории» подчеркивал, что, воспользовавшись ослаблением Руси, наши «западные соседи» не преминули «отрезать от нее и присоединить к западному христианскому миру западные русские земли в Белоруссии и на Украине»; что «западные завоевания средневекового периода отразились на внутренней жизни России и на ее отношениях с западными обидчиками»; что именно «Москва была форпостом на пути возможной очередной западной агрессии». «Если мы посмотрим на столкновение между Россией и Западом глазами историка, а не журналиста, – заключает Тойнби, – то увидим, что буквально целые столетия вплоть до 1945 г. у русских были все основания глядеть на Запад с не меньшим подозрением, чем мы сегодня смотрим на Россию»33.
Действительно, столетиями фактически прикрывая Европу от опустошительных набегов и нашествий с востока, Россия и с ее стороны встречала в основном лишь враждебное к себе отношение. До XVIII в. Россия не только не входила в «клуб великих держав», но сама являлась объектом территориальных притязаний с их стороны и, по представлениям жителей Западной Европы, вообще не являлась европейской страной (последней в этом ряду на востоке считалась Польша).
Более того, в начале XVI в. «Московия» попала в разряд «открываемых» европейцами стран, а русские вместе с аборигенами малоизвестных регионов и континентов стали предметом небескорыстного этнографического изучения. Еще польский хронист XV в. Ян Длугош писал о неспособности русских к самостоятельному управлению государством и тем самым оправдывал экспансию Польши на Русь34. Показательна позиция польского короля Сигизмунда III. В 1611-1612 гг. в переписке с римским папой и европейскими монархами он, убеждая «мировую общественность» в правомерности своих действий в «Московии», сравнивал их с походами испанцев в Африке и Америке, а русских называл дикарями, подобными африканским и индейским племенам, и врагами всего христианского мира35. Широкое распространение в Речи Посполитой получили идеи, согласно которым раз «несколько сот испанцев победили несколько сот тысяч индейцев», то и «московитов» будет покорить несложно, ибо они «вряд ли храбрее индейцев». В связи с этим планировалось создание на русской территории укрепленных польских поселений, и в качестве образца таковых брались португальские крепости в Северной Африке...
Но опасность существованию Русского государства исходила в то время не только от ближних европейских соседей. В 1612 г. английский Государственный совет рассматривал предложение о захвате земель между Архангельском и Волгой или об установлении английского протектората над водным путем до Каспия. Выгоды от этого предприятия сопоставлялись с теми, что были получены вследствие открытия Колумбом Вест-Индии... В середине XVII в. после Вестфальского мира его творцы по-прежнему не признавали Россию равным себе партнером и относили ее к «варварским державам», которые им предстоит осваивать наряду с империей Моголов и Китаем36.
В 1670 г. знаменитый немецкий ученый Готфрид Лейбниц разработал план обеспечения «вечного мира» для Европы, согласно которому завоевательная энергия европейских государств должна быть направлена в другие районы земного шара. И если, например, для колониальной экспансии Англии и Дании предназначалась Северная Америка, для Испании – Америка Южная, а для Франции – Африка, то для Швеции, по плану Лейбница, зоной колониальных захватов должна была стать Россия37.
Становление России как великой державы не прибавляло ей симпатий в Европе. Как признавался Людовик XV, «все, что в состоянии ввергнуть эту империю в хаос и заставить ее вернуться во мрак, выгодно моим интересам...»38 Откровения Наполеона Бонапарта тоже не оставляли иллюзий относительно его «интересов» в России. Едва вступив в ее пределы, он, по свидетельству его адъютанта Коленкура, заявил: «Я пришел, чтобы раз и навсегда покончить с колоссом северных варваров... Надо отбросить их в их льды, чтобы в течение 25 лет они не вмешивались в дела цивилизованной Европы. Даже при Екатерине русские не значили ровно ничего или очень мало в политических делах Европы. В соприкосновение с цивилизацией их привел раздел Польши. Теперь нужно, чтобы Польша в свою очередь отбросила их на свое место... Пусть они пускают англичан в Архангельск, на это я согласен, но Балтийское море должно быть для них закрыто... Цивилизация отвергает этих обитателей севера. Европа должна устраиваться без них»39.
***
Отсутствие выходов к морям, определявшим в XV-XVIII вв. основные направления европейской торговли, действительно создавало серьезные проблемы для экономического и культурного развития молодого Русского государства. У государств, отрезавших Русь от морей, всегда была возможность устанавливать для нее экономическую блокаду, не пропускать через свою территорию к «московитам» нужных им специалистов (и недоброжелатели Руси этим пользовались)40. А после того, как во время Смуты начала XVII в. Швеция лишила Россию последнего участка балтийского побережья (у Финского залива), король Густав-Адольф заявил: «Теперь без нашего позволения русские не могут выслать ни одной даже лодки». Он считал, что дать России возможность получить выход к морю, было бы «крупнейшей политической ошибкой»41.
Но главное, отрезанная от морей страна не имела столь развитых внешнеторговых связей и соответственно столь же высоких доходов от них, как большинство стран Европы. Ненормальность такого положения особенно болезненно воспринял Петр I, вообще придававший огромное значение развитию торговли, рассматривая ее как основу могущества государства и благосостояния его подданных. Он считал недопустимым отсутствие у государства морских портов и сравнивал их с «артериями», через которые «может здравее и прибыльнее сердце государственное быть...»42 В России ситуацию усугубляло то обстоятельство, что основными статьями русского экспорта, помимо ценных мехов, являлись весьма «объемные» и сравнительно дешевые товары (лес, смола, поташ, лен, пенька, зерно, шерсть), торговля которыми приносила хороший доход лишь при их транспортировке морским путем (на больших судах). Для России из-за отсутствия выходов к морям экспорт этих товаров оставался по большей части недоступным, а иные пути вывоза до появления железных дорог могли поддерживать, по выражению Л.В. Милова, лишь «вялый режим торговли»43.
Объективная неизбежность борьбы России за приобретение морских побережий была ясна даже такому ее недоброжелателю, как Карл Маркс. «Ни одна великая нация никогда не существовала и не могла существовать в таком отдаленном от моря положении, в каком первоначально находилось государство Петра Великого, – писал он в своей "Секретной дипломатии", – никогда ни одна нация не мирилась с тем, чтобы ее морские побережья и устья ее рек были от нее оторваны; Россия не могла оставлять устье Невы, этого естественного выхода для продукции северной России, в руках шведов, так же как устья Дона, Днепра и Буга и Керченский пролив в руках кочевых татарских разбойников...»44
Вряд ли русский религиозный философ-эмигрант и активный противник большевизма И.А. Ильин был знаком с этой работой Маркса, но высказался в 1948 г. абсолютно в том же духе, только более пространно и эмоционально. Ильин связывал воедино жизненную необходимость для молодого Русского государства добиться выхода к морям с предваряющей этот шаг задачей расчистить торговые и колонизационные пути. «В то время реки были артериями жизни – колонизации, торговли... и культуры, – писал Ильин. – По самому положению своему, по самой судьбе своей Москва находилась в речном центре страны, и борьба за речную свободу и речное замирение была для нее железною необходимостью. В глубоком материке, в суровом климате, задержанная игом, отдаленная от запада, осажденная со всех сторон... Россия веками задыхалась в борьбе за национальную свободу и за веру и боролась за свои реки и за свободные моря. В этом и состоял ее так называемый "империализм", о котором любят болтать ее явные и тайные враги». Российский «простор не может жить одними верховьями рек, не владея их выводящими в море низовьями, – подчеркивал Ильин. – Вот почему всякий народ на месте русского вынужден был бы повести борьбу за устья Волги, Дона, Днепра, Днестра, Западной Двины, Наровы, Волхова, Невы, Свири, Кеми, Онеги, Северной Двины и Печоры. Хозяйственный массив суши всегда задыхался без моря. Заприте французам устье Сены, Луары или Роны... Перегородите германцам низовья Эльбы, Одера, лишите австрийцев Дуная – и увидите, к чему это поведет. А разве их "массив суши" может сравниться с русским массивом? Вот почему пресловутый план Густава Адольфа: запереть Россию в ее безвыходном лесостепном территориальном и континентальном блоке и превратить ее в объект общеевропейской эксплуатации, в пассивный рынок для европейской жадности – свидетельствовал не о государственной "мудрости" или "дальновидности" этого предприимчивого короля, но о его полной неосведомленности в восточных делах и о его узкопровинциальном горизонте...»45
