НИКИТА ЛЬВОВ
"Вспоили вы нас и вскормили,
Отчизны родные поля,
И мы беспредельно любили
Тебя, страна снега и льда".
Прошла моя жизнь, и теперь, на закате моих дней, в мою зиму жизни, я памятую с великой благодарностью все те добрые, честные начала, которые вложило в мою душу воинское воспитание.
И если подчас оно бывало сурово, то это и выработало во мне ту выдержку и силу воли, которые позднее помогли мне стойко перенести великие испытания, выпавшие на долю истинно русских людей в тяжелое лихолетье, постигшее нашу Родину.
Но все проходит. Возродится великая Россия, создадутся со временем и согласно новым требованиям войны новые военные школы, и в них, я уверен, воскреснут для новых поколений те заветы и традиции, которые сделали из нас - юнкеров и вольноопределяющихся военного времени - настоящих русских офицеров, беззаветно любящих свою Родину.
- о -
Молодой техник Никита Львов работал на единственном в России большом металлургическом заводе морского ведомства - Ижорском. Вернее, это не завод, а заводы, расположенные на р.Ижоре под Петербургом. Продукт выделки этих заводов - броня для военных кораблей Российского флота.
Густым черным дымом окутывались многочисленные высокие заводские трубы.
Визгливо пели круглые пилы, разрезая раскаленные стальные балки, осыпая все кругом снопами ярких искр. Дрожала земля под ходом тяжелых валов бронепрокатной мастерской. Громадные огненные глыбы металла калились в огромных печах, прогревая свое тело форсунками. Большие гидравлические прессы, в 15000 тонн, изгибали в причудливые формы (согласно чертежам) толстые брони. Страшное горячее "молоко" - расплавленная сталь - текло из плавилен по формам. Многочисленные токарные станки механической мастерской распевали свои песни на разные лады.
Тяжелым запахом несло от газовой мастерской.
Сердито шумела колоссальная электрическая станция на беспрерывную раздачу своей энергии всем мастерским.
Сильный чад от горелого масла окутывал бронезакалочную мастерскую, где в огромных масляных бассейнах кипело масло, закаливая огромные брони. Беспрерывно стучали молотки в бронеотделочной и модельной мастерских. Сильным жаром тянуло из меднолитейной и меднопрокатной. Визгливо работали электрические сверла железно-котельной и трубной.
Наверху же всех мастерских, точно в перегонку, носились электрические краны, неся в своих железных когтях неимоверно тяжелый по весу груз.
Жизнь на заводах кипела ключом, а в унисон этой жизни бились сердца русских рабочих. В их взорах была видна гордость и ответственность. Как же им было не гордиться, ведь они ковали и создавали опору и мощь своей родине, они в то время строили чудо морской техники - могучие, новейшие боевые корабли, которые готовились к спуску в августе 1917 года. Это были: "Наварин", "Кинбурн", "Измаил", и "Бородино" - по 30,000 тонн, со скоростью в 31 узел хода и снабженные 14-дюймовыми орудиями. Это был как бы ответ "отсталой" России "передовой" Европе.
- о -
В один непрекрасный летний день 1914 года в завод, в 20-тысячную массу рабочих, влетело страшное слово, только из пяти букв: - война.
Загудел, зашевелился заводской люд.
Восторженные крики: "Да здравствует Россия!", "Да здравствует Император!". "Да здравствуют наши победоносные Армия и Флот!". "Война до победы!". "Смерть немцам!", и т.д.
Над целым лесом национальных флагов колыхался в руках рабочих огромный портрет Государя Императора Николая Александровича.
Все это торжественно-потрясающее шествие глушилось могущественным национальным гимном - "Боже, Царя Храни!"... Подъем духа был неописуемый. Победа светилась в глазах каждого рабочего.
По российскому закону о мобилизации рабочие этих заводов не подлежали набору в армию. Несмотря на такую привилегию, через неделю уже отправлялись с завода около 600 человек добровольцев на войну. В числе этих добровольцев ушел с завода и Никита Львов.
Болело сердце у Никиты, что не дала война закончить корабли, и, зарядившись ненавистью к врагам-немцам, он торопил себя со сборами, боясь скорого окончания войны.
Стройный, сильный спортсмен, 18-летний Львов попал в артиллерию, в один из запасных дивизионов недалеко от Петербурга. Военная служба пришлась по душе Никите Львову, и он с большим рвением усваивал воинские уставы, полюбил начальство и сам был им любим.
Время летело незаметно, и Львов уже был в учебной команде, где особенно ему нравился неизменяемый образцовый порядок во всем - от выкладки обмундирования, чистки лошадей, манежной езды, гимнастики до практической учебной стрельбы на полигоне. Спустя некоторое время, его солдатский погон вольноопределяющегося имел уже поперечную нашивку бомбардира.
В один холодный декабрьский день 1914 года Львов двигался в очередном эшелоне на фронт. Приближаясь к фронтовой полосе, он впервые увидел признаки войны - в воздухе высоко парил аэроплан противника, облепленный рваными белыми облачками рвущихся вокруг него шрапнелей. Откуда-то били по нему два легких орудия.
Первое боевое крещение Никита Львов получил в Восточной Пруссии в №-ской артиллерийской бригаде и воспринял его неважно, от сильной канонады немного кружилась голова и даже слегка тошнило, но вскоре все это прошло, привык, обстрелялся и уже потом с большим интересом отмечал цели своему орудию. Из него вырабатывался хороший артиллерист.
Дальнейшие бои на фронте дали ему не только два ранения, но и два Георгиевский креста - он уже старший фейерверкер. Львов, как имеющий образовательный ценз 1-го разряда, был откомандирован в тыл для поступления в одно из артиллерийских училищ.
Но, как говорят, "от судьбы не уйдешь", и вот эта-то судьба и повернула по другому артиллерийскую службу Львова.
По дороге в тыл Львов заболел паратифом в сложной форме и, доехав до г. Полоцка, был там положен в госпиталь. Болезнь затянулась и помешала ему поступить в училище. По выздоровлении он решил было ехать обратно на фронт в свою бригаду, но встреча с друзьями вольноопределяющимися одного запасного пехотного батальона привела Львова в стены известной когда-то на всю Россию Офицерской стрелковой школы в Ораниенбауме. В 1915 году там была размещена школа прапорщиков, в которую как раз начинался прием, и вот эта-то военная школа и дала Львову чин прапорщика. Окончил он ее в числе первых.
Короткая служба в одном из запасных батальонов на юге России чуть не затянулась надолго и могла кончиться тем, что прапорщик Львов мог легко попасть в "кадр", а это значило - не видать войны.
Командир запасного батальона явно благоволил к молодому прапорщику, кавалеру двух крестов, и назначил его сразу после прибытия в батальон младшим офицером учебной команды.
В дальнейшем, присматриваясь к аккуратной службе прап. Львова, командир уже метил его на должность начальника учебной команды. Но такое "окапывание" в тылу было противно натуре Львова. Он ведь мог и на заводе просидеть всю войну - не для этого пошел он добровольцем. Неоднократные упорные просьбы прапорщика Львова к командиру батальона об отправке его на фронт с одной из очередных отправок офицеров одиночным порядком - всегда встречали от командира отказ.
Но в конце концов командир уважил просьбу Львова, и он был отправлен с первой же группой офицеров, едущих на фронт одиночным порядком.
Теперь прапорщик Львов ехал на фронт не как новичок, а как бывалый, обстрелянный воин. Львов отчетливо понимал разницу в своем положении в первую поездку на фронт и теперь. Первый раз он ехал на фронт старшим над десятком человек, а теперь ему придется нести ответственность значительно большую, а главное - не уронить честь и достоинство русского офицера во всех отношениях, ибо офицерский мундир - будь то простая гимнастерка - очень тяжел, и носить его надо с честью. Такими думами была забита молодая голова прапорщика Львова.
Прибыв на фронт в один из вновь формируемых полков, прапорщик Львов был назначен в команду пеших разведчиков, с которыми он почти ежедневно входил в так называемое "соприкосновение с противником", за что вскоре и получил гордость молодых офицеров - "клюкву" - орден Св. Анны 4-й степени "За храбрость" (красный темляк на шашку).
В резервное время, когда полк уходил на отдых, прапорщик Львов разъезжал по всевозможным курсам, которые в то время рождались по мере их надобности. Львова было резоннее спросить: "какие курсы ты еще не прошел?" Адъютант полка, получив бумажку об отправке на очередные курсы стольких-то офицеров, обязательно писал первым Львова, не спрашивая его согласия, зная, что оно будет дано.
Курсов всяких Львов прошел порядочно. Правда, все эти курсы были непродолжительны, как-то: бомбометные, гренадеров, телефонные (связь), прожекторные, минометные и курсы по подготовке конных разведчиков, - но если к этому добавить его познания по артиллерии в объеме учебной артиллерийской команды, подправленные практикой на войне, и пулеметные познания, полученные в Ораниенбаумской пулеметной школе, тогда можно представить себе, какими военными познаниями обладал этот молодой офицер.
За бои 1916 года Никита Львов был произведен в чин поручика. Командир полка, боевой полковник Б-ч, серб, успел заметить в поручике Львове качества и способности офицера, могущего быть более, чем командиром роты, и спустя некоторое время поручик Львов уже командовал одним из батальонов полка.
К началу невеликой и кровавой революции 1917 года Никита Львов был штабс-капитаном, грудь которого украсилась также и офицерскими орденами, до ордена Св. Владимира 4-й ст. включительно.
Наступил 1917 год. На горизонте этого года вдруг стали сдвигаться черные, мрачные тучи, и играли на бархате пурпура золотые ленты молний. Там, в глубоком тылу, в самом сердце страны, остались те, кто был мозгом, кто был душой нации, державшие нити мысли и слова - интеллигенция великой страны, сытая, довольная.
Этим передовым людям скоро надоел и скоро у них прошел экстаз подъема духа. Спрятав национальные флаги первых дней войны, они зевали над телеграммами с фронта и скучали от затянувшейся войны.
Их не касалось великое горе России, они не слышали боевых команд. Лениво брела, шатаясь, праздная жизнь. Среди залитых светом улиц больших городов, в стильных фойе театров, среди взвизгивающих оркестров кабаков и шантанов, дымя ароматными сигарами за столами ресторанов, - они спорили, говорили и мечтали о "великом братстве" народов, о призрачном сне потрясений, и их осоловевшие глаза и жирно- обрюзгшие фигуры грезили о революционных взрывах.
Они не видели Родины. Было скучно. Их жены, развалившись в колясках, не видели ни идущих в глубоком трауре женщин, ни девушек с грустными глазами, в белых передниках с красным крестом.
А молодые чопорные денди, сыновья богатых скучающих отцов и матерей, не слышали призыва Родины, затыкали уши от криков раненых.
Чтобы не стыдно было встречать взгляды девушек и калек в серых шинелях, на костылях, они тоже надели шинели. Они устроили маскарад Великой войны.
Они нарядились в фантастические формы, надели сабли, погоны и вензеля - это были веселые "земгусары" и блестящие "уланы Красного Креста".
Они появились в глубоком тылу в банных летучках, на питательных пунктах, в перевязочных отрядах и этим сберегли свое гнусное, жалкое тело - тело кретина, раба и труса.
А мимо них шли другие, светлые юноши в студенческих фуражках, в гимназических шинелях, в кадетских мундирах - шли в военные школы и в ряды войск, на смену тем, кто умирал.
И вот... Страшное совершилось. Произошло то, чего без дрожи и волнения описать нельзя.
Революция. Это слово облетело всю Святую Русь и вырвало у русского народа веру в Бога, присягу Царю и любовь к Родине, а у доблестной армии революция вырвала ее душу.
Международная шайка политических проходимцев, при помощи 50 миллионов немецких золотых марок, свергнула Императорское правительство России и заменила его "временным правительством" - именно временным, полугодовым, лживым, бездарным и не русским, при полном попустительстве и соглашательстве Государственной Думы с главными персонажами: Родзянко, Милюков, Львов, Гучков, Чхеидзе, Шульгин *).
*) Примечание редакции: К этому списку следует прибавить также Керенского. Присяжный поверенный Н. Карабчевский в своих воспоминаниях "Что глаза мои видели" рассказывает (на стр.66): "Керенский на совещании Петроградских адвокатов в январе 1917 г. призывал начинать революцию: "Поймите же, наконец, - говорил Керенский, - что революция может удасться только сейчас, во время войны, когда народ вооружен, и момент этот может быть упущен навсегда..."
"Да здравствует свобода!" - "Долой войну!" - "Без аннексий и контрибуций!" - "Долой офицеров!"
Что это? Штабс-капитан Львов ничего не мог понять. В его голове происходил полный сумбур: "Как, Царя свергли? Почему? Как это могло так быстро случиться? Что же делала Ставка Царя? Где же верная Царю гвардия? Где же доблестные полки армии и почему ни один не встал на защиту Государя? Где же верные, преданные Царю и Престолу генералы?"...
Львов был поражен всем происшедшим. И только и мог он сказать помощнику командира полка, который собранию господ офицеров предлагал примениться к обстановке:
- Господин полковник, никакой обстановки здесь нет, чтобы мы могли к ней примениться, а есть хаос. Теперь все погибло, и Армия, и Флот, а, может быть, и сама Россия. Я не нахожу слов, чтобы выразить свое возмущение происшедшим.
Правда, полк, в котором служил Львов, оказался в то время на редкость крепким. Солдаты еще стеснялись что-либо плохое выкинуть против своих начальников-офицеров, да, правду сказать, не было у них и основания это делать, так как жили они в окопах дружно, деля радости побед и горечи поражений. Но раз организм получил заразу и ее не лечат, то она прогрессирует, организм сдается и умирает. Так получилось и здесь. Новые пополнения все больше и больше привозили на фронт разных разлагателей и пропаганды, и в полку через некоторое время заговорили о выборе начальников. В первую очередь решили выбрать себе нового командира полка.
Полковой комитет заседал почти целую ночь и утром объявил свое постановление, которое гласило:
"Пользуясь правом, данным нам, военным, революцией выбирать себе достойных начальников, то полковой комитет Н-ского полка, исполняя волю чинов полка, постановил: "старого командира полка, полковника Б-ча, как несоответствующего духу революции, отрешить от командования полком, а вместо него выбрать нового командира, штабс-капитана Львова.
Здесь чаша возмущения шт. капитана Львова переполнилась. Ночью он пригласил к себе председателя полкового комитета, ст. унтер-офицера Ф-ко, когда-то верного и расторопного разведчика, взводного, примерного солдата, и откровенно выразил ему свое возмущение тем оскорблением, которое полковой комитет нанес старому, боевому командиру полка полковнику Б-чу, выбрав на его должность его, Никиту Львова. Такой способ выбирать себе начальников штабс-капитан Львов назвал идиотским и вредным не только для общего дела, но и для самих же солдат.
Штабс-капитан Львов категорически отказался от такой выборной чести. Настойчивые просьбы председателя полкового комитета остаться хотя бы на время с полком еще больше раздражали Львова, и его возмущение росло с каждым словом уговаривающего председателя полкового комитета.
Наконец, Львов предъявил ультиматум: немедленно собрать полковой комитет и аннулировать вынесенное постановление об отрешении от должности командира полка полковника Б-ча и с извинением просить его остаться на своем месте. Председатель на это ответил, что этого теперь сделать невозможно. А раз это невозможно, то невозможным считал шт. капитан Львов ему оставаться в полку и просил председателя полкового комитета, по старой дружбе, сейчас же выдать ему проездные документы и дать под вещи подводу до ближайшей станции Полесье, чтобы покинуть полк до утра.
В результате всех разговоров и возражений председатель полкового комитета согласился с доводами Львова и уважил его просьбу - выдал проездные литера и снарядил подводу, на которой Львов и покинул полк, предварительно зайдя проститься к "забракованному" командиру. Календарь показывал вторую половину сентября 1917 года.
Прибыв на станцию Полесье, штабс-капитан Львов встретил там своего старого приятеля, офицера одного из гусарских полков ротмистра Л-ва, ехавшего из отпуска и ожидавшего на станции себе лошадей.
Штабс-капитан Львов подробно рассказал ему все события последних дней и свое вынужденное решение оставить полк.
Ротмистр Л-в предложил Львову служить в его конной части - Ударном, имени ген. Корнилова, конном дивизионе. Отличительными знаками этого отряда были черно-красные углы, носимые на левом рукаве (ударники).
Ротмистр Л-в обрисовал Львову в свою очередь положение в тылу, где беспомощная власть ничего не может наладить, а, наоборот, своими распоряжениями производит хаос.
Штабс-Капитан Львов, не долго думая, согласился служить с Лебедевым, тем более, что служба в кавалерии ему была знакома.
По прибытии в указанный дивизион Львов был назначен старшим офицером в один из эскадронов. Спустя некоторое время штабс-капитан Львов был переименован в штабс-ротмистры с зачислением по армейской кавалерии.
В конце октября 1917 года "глава" временного правительства, "главком" Керенский, убежал за границу, переодевшись в женское платье.
Бросил свою, добытую революцией, власть на дорогу, где ее быстро подобрали большевики. Когда власть полностью перешла к большевикам, то ударным отрядам было нечего делать - они самоликвидировались и разошлись, кто куда мог.
- о –
В январе 1918 года ротмистр Лебедев и шт. ротмистр Львов приехали в Москву, куда их просили прибыть такие же офицеры, как и они, чтобы вместе ехать туда, "где еще бьются".
Петровская гостиница в Москве была местом сбора двенадцати непокорных советской власти людей. Маршрутов указывалось много, куда можно было ехать, а именно: через Архангельск ехать на службу к англичанам, в Иностранный легион Франции, на Дальний Восток к атаману Семенову, на Дон к ген .Корнилову и даже упоминался адрес Скоропадского - одним словом, куда угодно, хотя бы с чёртом, лишь бы драться с предателями и разрушителями Родины - социалистами и коммунистами.
Как и следовало ожидать, общего решения, куда всем ехать, не нашли. Каждый старался выставить свое предложение, свой план и склонить всех его принять. В результате такого разногласия Никита Львов и Степан Лебедев, отойдя в сторону, сговорились и решили вдвоем ехать на Дальний Восток к восставшему против большевиков есаулу Семенову.
В сильный февральский снегопад покидал Москву сибирский поезд, увозя в неизвестность двух русских офицеров.
В набитых солдатами и "мешечниками" вагонах ехали они на Дальний Восток, среди ругани, табачного дыма и давки.
Несмотря на то, что Львов и Лебедев были также в солдатских шинелях без погон, опытному глазу сразу было видно, что это офицеры, тем более, что ротмистр Лебедев носил пенснэ.
Конечным пунктом своего передвижения эти офицеры наметили город Иркутск, совершенно не зная тех препятствий, которые неминуемо начались бы для них значительно раньше, чем они предполагали.
Подъезжая к гор. Омску, на одной из остановок Львов и Лебедев стояли на вагонной площадке, когда к ним подошел с виду солидный господин, железнодорожник, и пригласил их пройти к нему в его служебное купэ попить чайку, на что они и согласились.
Во время беседы железнодорожник, присматриваясь к ним, сказал:
- Господа, я вижу, что вы не солдаты, почему и пригласил вас сюда. Вы офицеры и безусловно едете в отряд есаула Семенова, но имейте в виду, что в Красноярске и Иркутске имеются на станциях особые контрольные большевицкие пункты, где всех подозреваемых в том, что они офицеры, снимают с поездов и отправляют для допроса в город, в Чрезвычайку, и там уже подробно разбираются. Я думаю, что вы знаете, что это за учреждение, и что офицеру выйти оттуда на свободу очень трудно. Мой же совет вам такой: перемените маршрут. Вот, будет следующая остановка - слезайте с этого поезда и пересаживайтесь на поезд, идущий обратно. Доезжайте до станции Курган, которую мы уже проехали, и там оставайтесь до благоприятного, может быть, для нас времени. Город Курган тихий, и там вы спокойно поживете, осмотритесь, а потом видно будет, как обернутся события.
Наши собеседники переглянулись и решили последовать совету доброго человека. Так и сделали. При остановке поезда, поблагодарив за добрый совет своего нового знакомого, они сошли с поезда.
Небольшой, но сравнительно богатый город Курган незаметно принял приехавших. Советская власть себя здесь активно еще не проявляла, и, действительно, пока жилось спокойно, но с каждой неделей становилось заметнее, что в город прибывают небольшие отряды красной вооруженной силы, состоящей, главным образом, из матросов и латышей.
Население Кургана насторожилось и стало проявлять некоторое беспокойство, особенно после того, как Курганский совдеп обложил контрибуцией почти все состоятельное население города и национализировал все частные торговые предприятия, а через некоторое время начались и аресты. Стало неспокойно.
В конце марта 1918 года на ст. Курган прибыл первый эшелон чехов, которые вместе с красными пользовались железнодорожной станцией, телеграфом и подвижным составом. Прибытие чехов в Курган население встретило с тихой радостью. Оно думало, что в случае каких-либо репрессий со стороны красных чехи их защитят.
Офицерская тайная организация, куда с большим трудом удалось попасть Львову и Лебедеву, с появлением в Кургане чехов повела более активную работу по свержению красной власти в городе.
Руководители этой организации вошли в связь с чехами, дабы выяснить, какую позицию займут чехи по отношению к возможному восстанию антикоммунистов (белых) против советской власти и смогут ли они, чехи, чем-либо помочь восставшим.
Ответ белые получили очень для себя рискованный, а именно: чехи категорически отказались от помощи белым живой силой, но согласились дать 50 русских винтовок с 60-ью патронами на каждую, два легких пулемета "Люис" с десятью дисками на каждый (470 патронов) и 50 ручных гранат, но с условием, что если переворот удастся и чехи будут поставлены перед совершившимся фактом свержения советской власти, тогда они признают новую власть в Кургане; но если белые потерпят поражение от красных, тогда чехи совместно с красными приступят к разоружению белых.
Этот ответ чехов породил неуверенность и даже страх в некоторых членах офицерской организации - к счастью, в меньшинстве. Глава офицерской организации подполковник К-ов категорически отказался принять такие условия чехов и открыто выступать против красных, считая такое открытое выступление пока преждевременным и опасным.
Львов и Лебедев и еще несколько офицеров настойчиво требовали принять немедленно условия чехов, напоминая, что "промедление времени - смерти подобно есть".
Большинством членов организации было решено немедленно выступать против советской власти.
Несогласившихся членов организации, в числе девяти человек во главе с полковником К-вым, арестовали домашним арестом до того времени, когда восстание будет совершившимся фактом. После переворота они были выпущены и вступили в ряды вновь сформировавшегося добровольческого отряда в Кургане.
Выступление было намечено на ночь на 1 июня, но ввиду того, что чехи не смогли еще полностью выдать боевое "снабжение", пришлось восстание перенести на ночь на 3 июня.
Раннее утро 3-го июня 1918 года в г .Кургане огласилось ружейной стрельбой и таратореньем пулеметов - это кучка добровольцев, белых повстанцев, в числе 120 человек, бросила вызов красным захватчикам.
Во главе этих храбрых добровольцев были Степан Лебедев и Никита Львов. Курган был взят в течение пяти часов. Пехотная рота в 100 штыков при двух уже тяжелых пулеметах "Максим", отнятых у красных, восьми легких "Люиса" с конным взводом в 30 коней - была вооруженной силой белых повстанцев.
Взяв Курган, через неделю белые повстанцы, организовав охрану города совместно с чехами, двинулись на другой город, Шадринск, что в 80-ти верст от. Кургана и принадлежит уже к Пермской губернии. Город был взят у красных с боем, с захватом большого количества снаряжения и вооружения, а главное было в том, что по взятии Шадринска местные добровольцы сформировали свой, Шадринский, повстанческий большой отряд силою около 400 штыков под командой энергичного боевого капитана Куренкова.
Курганские добровольцы стали именоваться Курганским добровольческим отрядом, и сила его по взятии Шадринска увеличилась до 200 человек пехоты и 50 конных.
Отдохнув пять дней в Шадринске, Курганцы двинулись на следующий город Долматов, находящийся в 45 верстах от Шадринска.
И этот город был взят Курганцами, но победа досталась дорогой и очень дорогой ценой. Почти половина отряда была выведена из строя убитыми и ранеными, ввиду того, что красные здесь имели артиллерию на двух броневиках, которая почти в упор расстреливала курганцев, наступавших со стороны монастыря и вокзальной площади. В этом бою был убит и начальник отряда ротмистр Лебедев.
Пехоту возглавлял боевой офицер шт.капитан Титов, а конный отряд принял Никита Львов.
Курганцы двигались дальше. Ст. Козел-Паклевская, Каменский завод, дер. Сухой Лог, Синарская, с. Ирбитские Вершины, ст. Кунара, д. Елкина - и уже почти доходили до большого села Егоршино, что на р. Пышме, но благодаря неустойчивости старшего начальника полк. Панкова взятые ранее пункты пришлось снова оставить красным и отступить до ст. Богданович.
К этому времени от Курганского отряда остались жалкие остатки, ибо этот боевой отряд при всех наступлениях всегда был головным. Что касается конного отряда ротмистра Львова, то тот закончил свое существование, как боевая единица, после взятия г. Алапаевска.
С остатками своего отряда ротмистр Никита Львов был переброшен на Южный фронт в период больших успехов Сибирской армии, которая двигалась быстро в центр России. В это время Никита Львов уже командовал кавалерийским дивизионом.
Южная армия белых войск, под командованием доблестного Атамана Дутова, наносила Красной армии удар за ударом, но вскоре была вынуждена прекратить свое продвижение вперед и двинуться назад, ибо обозначился общий отход на восток всей Сибирской армии, а посему был обнажен правый фланг, который и заставил Южную армию тоже отходить.
Красный генеральный штаб сумел разъединить Южную армию с Сибирской, с полным прекращением связи между ними. Южная белая армия, оперировавшая в районах, бедных железнодорожными путями, естественно, не могла согласовать свой отход с Сибирской армией, а потому осталась при отступлении далеко уступом впереди от отступающей на восток Сибирской армии.
Попытки Южной армии соединиться с Сибирской были безуспешны, ибо на главном пути предполагаемого соединения красными были уже заняты города Челябинск, Кустанай и Троицк.
Потеряв всякую надежду на соединение с Сибирской армией, Южная армия повернула свое направление на г. Верный, в надежде соединиться с частями атамана Анненкова, но и здесь потерпела неудачу, проиграв сражение у ст. Челкары, где обнаружилось наступление на белых Туркестанского советского корпуса.
Южная армия, опять переменив направление, двинулась к Аральскому морю в надежде соединиться с частями ген. Акулина у г. Гурьева, но время было упущено и оттуда двигались большие силы красных. Путей отступления не осталось. Видя такое безвыходное положение, при наличии большой усталости, в армии начался развал. Появились какие-то юркие, горластые люди, уговаривавшие солдат и казаков никуда не двигаться, а ожидать прихода красных, которым и сдаться, а чтобы красные не были так суровы к казакам и солдатам, агитаторы предлагали, даже требовали арестовать всех офицеров, как виновников всего происшедшего. В это время Южная армия состояла из 8-ми казачьих полков Оренбургского войска и не казачьей 21-й пехотной Яицкой дивизии с малочисленными полками по 200-300 человек в полку (полки 81, 82, 83 и 84), плюс гусарский дивизион ротмистра Барсова, конный дивизион ротмистра Львова, каждый примерно по 100 сабель, и артиллерийский дивизион подполковника Гринева (4 легких трехдюймовых пушки). Вот такая воинская группа фактически была окружена красными с трех сторон, и лишь с восточной стороны никто не наступал и не угрожал, ибо с этой стороны зияла желтая "пасть" русской Сахары - голодной, безлюдной Тургайской степи, и вот сюда-то и были прижаты остатки Южной армии.
Оренбургские казаки, составлявшие три четверти этой армии, как аборигены этого края, прекрасно знали эту страшную площадь горячих песков и, конечно, не думали туда уходить. Но не казачьи части упомянутой выше 21-й дивизии предпочли лучше погибнуть в горячих песках, чем сдаться красным.
Стоял жаркий август 1919 года. 21-ая дивизия, перейдя границу сыпучих песков у последнего населенного пункта, маленького поселка "Казачий", была поглощена "русской Сахарой".
Через четыре дня путешествия по пескам, раскаляемым жарким августовским солнцем, пали все до одной лошади, не имея воды и корма, и, конечно, была брошена и артиллерия (взорвана).
Томимые голодом и жаждой люди брели, как тени, имея для еды примерно фунт муки и самое ограниченное количество воды.
На пятый день добрели до маленького киргизского поселка - городка Иргиз, где стоял охранный отряд Олашь-Орды, примерно 100 человек.
Усталые, голодные люди сделали здесь двухдневный привал. Запаслись водою, кто как и сколько мог ее набрать, а главное то, что начальник этой группы ген. Галкин (начальник дивизии ген. Гоппер был болен) распорядился закупить у киргизов 300 верблюдов, которые и были доставлены через два дня.
Не буду здесь описывать этот ужасный поход остатков Южной армии (примерно 1500 чел.) по горячим пескам бесплодной пустыни, продолжавшийся более двух месяцев. Этот поход мною уже давно был описан в газете "Наше Время" 26 марта 1960 г. с Сан-Франциско. Здесь буду краток. Из степи отряд вышел в Акмолинскую область, на г .Кокчетав, в числе 1200 человек. Здесь предполагалось начать переформирование, но этого сделать не удалось. Артиллерийская канонада на курганском направлении становилась все слышнее и слышнее - это отступающая Сибирская армия вела сильные арьергардные бои на реке Тоболе.
Вышедшие из степи остатки Южной армии были влиты в Сибирскую, как пополнение, и начали, не отдыхая, другой боевой поход, Ледяной, где горячие пески пустыни сменились трескучими сибирскими морозами.
В Сибирский поход ротмистр Львов выступил уже в должности командира кавалерийского полка, имея 400 всадников.
Омск, Алтай, Красноярск, Щеглов, Сибирская тайга, Нижне-Удинск, ст. Зима, Черемховские копи, "священный" Байкал, Верхне-Удинск (где ротмистр Львов был произведен в полковники), Чита, ст. Оловянная, Даурия и Борзя - были безмолвными свидетелями физических страданий и больших потерь живой силы Белой армии в кровопролитных боях с красными.
Эти колоссальные потери живой силы давали себя знать. Полки уставших былых бойцов доходили до 300 штыков, не имея возможности хотя бы частично пополнить эти ужасные потери.
Эта героическая белая армия, защищавшая родную землю от захвата коммунистами и прошедшая боевой путь от Волги до Манчжурии, не отдала красному дьяволу свое знамя чести и веру в правоту своей с ним борьбы.
Прижатая к границе Китая, Белая армия, долго не размышляя, прошла через Китай в русское Приморье - последний кусочек земли когда-то великой России, сдав Китаю свое оружие.
Наличие в Приморье японских войск дало возможность пришедшей Белой армии отдохнуть более полугода. Утвердившаяся в Приморье "розовая" власть "товарища" Тобельсон-Краснощекова (Дальневосточная республика) быстро была ликвидирована безоружной Белой армией и перешла в руки Временного Национального правительства, которому снова удалось, хотя и частично, вооружить малым количеством винтовок безоружные части белых, пришедших в Приморье.
Снова заиграли трубы на учебных плацах: армия готовилась к расширению занятой территории, без оккупационных японских войск. Заманчивой целью был город Хабаровск.
Зимою 1921 года Белая армия повела общее наступление на север, на гор. Хабаровск, который и был взят белыми. Победа эта дала белым полное вооружение вплоть до артиллерии и бронепоездов, но и стоила опять больших жертв. В жесточайшие морозы под 50 градусов ниже нуля белые воины в резиновых галошах, рваных шинелях и полушубках, с недостаточным питанием, почти без медикаментов, с малочисленным составом в строевых частях, а главное - среди враждебно настроенного к белым местного населения - вели неравную борьбу с противником, имеющим неисчерпаемые запасы во всем.
Большая убыль в частях ранеными, убитыми, обмороженными и больными сделали боевые части настолько малочисленными, что пришлось отказаться от дальнейшей борьбы, покинув завоеванную территорию, и вернуться в исходное положение: в районы приморских городов - Спасска, Никольск-Уссурийского, Раздольного и Владивостока.
Белые воины, отдав Родине все, что могли, усталые, больные, обмороженные, израненные - покинули родную землю в конце октября 1922 года и опять безоружно ушли в Китай.
И так закончилась героическая борьба истинных сынов Национальной России, белых борцов, с интернациональными красными полчищами, захватившими всю Россию и поработившими русский народ, при полном попустительстве и даже помощи красным европейских союзников, которое не хотели понять, что Белые армии проливали реки своей крови не только за Россию, но и за союзников, даже за весь свободный мир.
И вот только теперь они, вероятно, поняли свои ошибки, которые они совершили, поддерживая коммунистов, и узнали цену русской крови в написанных и предъявленных им счетах.
- о -
Никите Львову было 25 лет, когда он с армией покинул родную землю и оказался в Харбине без всяких средств к существованию. Поиски какой-либо работы не увенчались успехом, уж слишком много в Харбин понаехало людей из России. Никита Львов, как человек большой физической силы, бывший спортсмен, молодой, здоровый, потеряв надежду на скорое получение какой-либо службы или работы, поступил в работавший в то время в Харбине цирк в качестве борца, что дало ему возможность безбедно прожить два месяца. Потом был грузчиком на лесопильном заводе Китайской Восточной железной дороги, а позднее полтора года работал кочегаром у одного местного коммерсанта.
Но все эти профессии были не по душе Никите Львову.
В конце 1924 года вспыхнула война в Китае. Воевал антикоммунистический Север против коммунистического Юга.
Правитель Северного Китая, маршал Чжан-Зо-Лин, решил сформировать у себя большой русский отряд всех родов войск: пехоту, артиллерию, кавалерию, инженерные части, бронепоезда и авиацию с русскими начальниками. Русский отряд возглавил доблестный русский генерал Нечаев К.П., лихой кавалерист Императорской армии.
Бросил свою работу Никита Львов. Собрал из бывших своих соратников 90 человек, которым он верил и которые ему верили, и с ними поехал в Китайскую армию к ген. Нечаеву.
Генерал, зная Никиту Львова по русской армии, охотно его принял с отрядом и назначил командиром дивизиона в формируемом конном полку в чине капитана китайской армии.
Начались строевые занятия русских солдат на китайской земле. Опять, как в России, красивые кавалерийские сигналы запели на учебных плацах, и звуки их таяли где-то далеко в горах этой "китайской Швейцарии".
Снова боевые походы, снова бои, снова победы и поражения - побед больше - и снова клинки русских кавалеристов окрасились вражеской кровью. В 1928 году кончилась и эта эпопея. Юг Китая, при явной поддержке некоторых европейских стран, из этой борьбы вышел победителем над Севером.
В результате такого положения, ненужными оказались в китайской армии русские штыки, сабли, пушки и т.п. Русский отряд, прошедший Китай от Мукдена до Шанхая, от Циндао до Калгана, был расформирован, и что же после него осталось там? 2000 могил русских офицеров и солдат, разбросанных по разным городам, деревням, горам и рисовым полям.
Никита Львов оказался в г. Тяньдзине, где находилась сравнительно большая русская колония. Здесь Львов устроился сравнительно хорошо - писал плакаты для одного кино-театра. Казалось, можно было как-то существовать. Но вдруг по городу поползли какие-то зловещие слухи о том, что всех бывших участников Русского отряда, воевавших на стороне убитого маршала Чжан-Зо-Лина, будут арестовывать и сажать в тюрьму.
Никита Львов, не долго думая, решил покинуть Тяньдзин и уехал в Шанхай.
Шанхай принял Никиту Львова неприветливо, сурово. Трудность найти сразу работу или службу, не зная английского языка, пугала Львова, и он стал посматривать в сторону наименьшего сопротивления, чтобы найти работу, и решил поступить в Русский охранный отряд (потом переименованный в русский полк) Шанхайского Международного Волонтерского Корпуса.
... Опять военная служба. Караулы, патрули, винтовки, пулеметы и участие в японо-китайском конфликте, войне в 1932 году, где Никита Львов был, как и некоторые другие, ранен ружейной пулей в плечо.
Никита Львов был сержантом.
Прослужил Львов в этой полу-русской, полу—английской (по организации) воинской части 8 лет и, наконец, сказал себе:
- Довольно, надо демобилизоваться!
Календарь показывал 1936 год.
И поступил Никита Львов на частную службу в международное Сберегательное Общество в Шанхае.
Ал.Ленков
Источник Версия для печати