И возревновал он по законе
(1Мак. 2:26).
Константин Николаевич Леонтьев… «Диктатор без диктатуры», «Кромвель без меча», «вопиющий в пустыне», «Великий Инквизитор»… Множество лестных и не очень эпитетов пало на главу этого человека, в котором И. С. Тургенев видел большой литературный талант, который служил на дипломатическом поприще, вместе с тем, мечтал принять постриг и уйти от суетности мира и называл себя «художником мысли».
Творчество К. Н. Леонтьева разнообразно, богато и… парадоксально. Сам Леонтьев заявлял, что в его мировоззрении «примирены славянофилы, Данилевский с Катковым и Герценом и даже отчасти с Соловьёвым. Для меня самого всё это ясно и связанно органической, живой нитью». Видный деятель черносотенного движения Б. Никольский отмечал, в начале XX в., что Леонтьев «не только понимал противоречия, но любил их… весь он был противоречием, возведённым в систему».
Мировоззрение Леонтьева было своего рода «пощёчиной» справа либеральному общественному мнению. Посудите сами: вся либеральная интеллигенция восторгается Великой Французской революцией, считает эту революцию началом новой эры – эры «свободы, равенства и братства». А Леонтьев открыто заявляет, что французская революция есть начало погибели Европы, а наивысшее достижение европейской цивилизации – есть средневековье, к которому в массовом сознании прочно прилепился ярлык «тёмного». Либеральная интеллигенция возводит в культ научно-технический прогресс, а Леонтьев считает, что научно-технический прогресс не есть показатель цивилизованности. Равенство (и демократия, как его политическое воплощение) – ещё один кумир «прогрессивного общества», а Леонтьев говорит, что показателем культуры есть неравенство. Иерархичность, неравенство – вот показатель того, что общество живёт и полно сил. Демократия – это не только «великая ложь нашего времени» (по выражению ещё одного замечательного современника К. Леонтьева – К. П. Победоносцева), это признак дряхления организма. Так зачем же признак старения делать целью развития человечества? Ответа Леонтьев так и не дождался…
Константин Николаевич родился 13(25) января 1831 г. в селе Кудинове Мещовского уезда Калужской губернии. Леонтьев был воспитан в старой дворянской усадебной культуре. Он был очень хорошо и широко образован, что позволило ему быть одинаково полезным в разных поприщах служения отечеству: он был и кадетом Дворянского полка, и доктором, занимался писательством, трудился на дипломатической службе.… И везде небезуспешно.
Именно на дипломатической службе произошло событие, которое изменило жизнь Константина Николаевича.
Леонтьев заболел. Довольно быстро, по симптомам, диагностировал у себя холеру (надо отметить, что Константин Николаевич закончил медицинский факультет Московского университета и сомневаться в его компетентности у нас нет оснований). Он вызвал врача, понимая, что, скорее всего, врач приедет только засвидетельствовать смерть русского консула. Вспоминает Лев Тихомиров: «Он лежал, изнемогая, на диване, и взгляд его случайно упал на икону, повешенную на стене против него. Оказалось, что это была Божия Матерь. Он невольно стал всматриваться. Она глядела на него грустно и строго. Ему между тем становилось все хуже. Смерть наводила на него ужас. Не хотелось умирать, страстно хотелось жить. Пристальный взгляд Божией Матери начал раздражать его. Ему казалось, что Она пророчит ему смерть, и он в припадке ярости крикнул иконе, потрясая кулаком: «Рано, матушка, рано! Ошиблась. Я бы мог еще много сделать в жизни». Припадки гнева и холеры чередовались у него, и наконец его охватило чувство беспомощной покорности. Он начал молиться Божией Матери, умоляя Ее спасти его и обещая, что, если Она сохранит его в живых, – он примет монашество».
До этого случая, Леонтьев, по своему собственному признанию, в Бога не веровал. Впоследствии, сам Константин Николаевич рассказывал, насколько низко он падал в свой безбожный период жизни (отсылаю интересующихся к истории о «Фенечке» в воспоминаниях Л. А. Тихомирова «Тени прошлого»). И тут, на пороге смерти, страшась её, он дал обет Пречистой… и тут произошло чудо. Леонтьев вдруг вспомнил – точно кто-то шепнул ему, – что у него есть опиум. По случаю распространения холеры он обычно брал его с собой при поездках. Леонтьев как врач хорошо знал дозировку и проглотил максимальную порцию опиума, неопасную для жизни. Лекарство быстро подействовало, он впал в забытье, крепко заснул и спал чуть не целые сутки. Проснулся здоровым, холерические припадки исчезли. Прибывший врач оказался уже не нужен.
Надо отдать должное Константину Николаевичу. Он не стал уклоняться от обета, не стал переносить его на бесконечные «потом», а сразу же поехал на Афон, где умолял постричь его в монахи. Ему отказали. Опытные иноки поняли, что страстная натура Леонтьева может не выдержать резкого перехода от безверного существования к вершинам аскетики. Царство Небесное силою берется (Мф. 11:12). Нужно много и долго учиться как спасаться. У Леонтьева были прекрасные учителя. Прежде, всего, мудрый старец Иероним (Соломенцов).
Около года пробыл Леонтьев на Афоне. Там прошёл свой искус. Но потом вновь отправился в мир. Он всё же был прав: ему ещё много предстояло сделать…
Мы не будем подробно пересказывать все идеи К. Н. Леонтьева. Наших читателей мы призываем читать этого оригинального мыслителя. И не одну-две каких-нибудь работы, а как можно больше. Именно тогда вся могучая фигура Константина Николаевича встанет во весь рост и будет возвышаться над всеми школами и направлениями русской философии и публицистики.
Леонтьева часто называют «славянофилом», хотя это абсолютно неверно. Каких-то особых симпатий к славянам он не испытывал. Не призывал их поддерживать только потому, что они единокровные братья наши («Любить племя за племя – натяжка и ложь» (Византизм и славянство, 1875)). В период «болгарской схизмы», когда симпатии даже консервативной части общества были на стороне болгар, Леонтьев безусловно поддерживал Вселенский патриархат (но не потому, что любил греков более болгар, а потому что считал, что каноны на стороне фанариотов).
Леонтьев был человек, безусловно, православный, кто-то, быть может, назовёт его ригористом, читая такие строки: «Если верующий человек не фанатик своей веры, то это только личная слабость его, и больше ничего. Не нужен, может быть, фанатизм насилия; но фанатизм отпора, фанатизм самоотвержения прекрасны…» («Православие и католицизм в Польше», 1882). С другой стороны, можно найти в сочинениях Леонтьева и тёплые фразы о Папстве, которое он называет как «Церковь <…> великую и апостольскую, несмотря на все глубокие догматические оттенки, отделяющие ее от нас» и даже признаётся, что «католики – это единственные представители христианства на Западе <…> если б я не был православным, желал бы, конечно, лучше быть верующим католиком, чем эвдемонистом и либерал-демократом!!!» (О всемирной любви, 1880).
Но над всеми политическими вопросами и спорами у Леонтьева была одна идея, которой он самозабвенно отдавался – это идея красоты. Леонтьев – певец красоты. Красота для него – это сила и разнообразие. Он и Китай с Турцией любит из-за того, что социум в них чрезвычайно сложен и разнообразен. Турецкие арнауты в своих национальных одеждах ему куда милее, чем болгарских или сербские министры в однообразных фраках. Вообще, однообразие, унификация, серость – больше всего ненавистны Константину Николаевичу. Даже в политике мы прослеживаем у него чёткую дихотомию – «византизм», «царизм» – сложен, ярок. Бывает жёсток? Да, но красиво, эпично жёсток. Либерализм? «Всё либеральное – бесцветно, общеразрушительно, бессодержательно…» (О либерализме вообще, 1880).
Леонтьев без опаски отвергал обе главы гидры XIX столетия: социализм и либерализм: «Для нас одинаково чужды и даже отвратительны обе стороны – и свирепый коммунар, сжигающий тюильрийские сокровища, и неверующий охранитель капитала, республиканец-лавочник, одинаково враждебный и Церкви своей, и монарху, и народу...» («Религия – краеугольный камень охранения», 1880).
Своё государственное credo, Константин Николаевич изложил в письме к священнику Иосифу Фуделю:
- 1. «Государство должно быть пёстро, сложно, крепко, сословно, с осторожностью подвижно. Вообще сурово, иногда до свирепости.
- 2. Церковь должна быть независимей нынешней. Иерархия должна быть смелее, властнее, сосредоточеннее. Церковь должна смягчать государственность, а не наоборот.
- 3. Быт должен быть поэтичен, разнообразен в национальном, обособленном от Запада, единстве.
- 4. Законы, принципы власти должны быть строже, люди стараться быть лично добрее; одно уравновесит другое.
- Наука должна развиваться в духе глубокого презрения к своей пользе».
Некоторые слова Леонтьева и вовсе кажутся пророческими: «Я осмелюсь даже, не колеблясь, сказать, что никакое польское восстание никакая пугачёвщина не могут повредить России так, как могла бы ей повредить очень мирная, очень законная демократическая конституция» (Византизм и славянство, 1875).
«Практику политического гражданского смешения Европа пережила; скоро, может быть, увидим, как она перенесет попытки экономического, умственного (воспитательного) и полового, окончательного, упростительного смешения» (Там же).
«Для низвержения монархического порядка в Германии достаточно неловкого шага во внешней политике, неудачной борьбы с соединенными силами славян и Франции…» (Там же).
«…если бы русский народ доведен был преступными замыслами, дальнейшим подражанием Западу или мягкосердечным потворством до состояния временного безначалия, то именно те крайности и те ужасы, до которых он дошел бы со свойственным ему молодечеством, духом разрушения и страстью к безумному пьянству, разрешились бы опять по его же собственной воле такими суровыми порядками, каких мы еще и не видывали, может быть!» (Г-н Катков и его враги на празднике Пушкина, 1880).
Впрочем, довольно. Оставим нашим читателям возможность самостоятельно ознакомится, насладиться или поспорить с наследием К. Н. Леонтьева.
В заключении лишь скажем, что после Афона, живя в Константинополе, Фаршаве, Москве, в 1887 г. мыслитель переехал в Оптину пустынь, где снял у монастыря в аренду двухэтажный дом, — у самой монастырской стены. Последние годы жизни Леонтьева скрашивались атмосферой «контрреформ» Александра III. Он писал о том, что в Оптину едет молодёжь, что некоторые офицеры принимают постриг… Это давало ему надежду, что не всё потеряно. Что не одолеет плоский и пошлый либерализм Святую Русь.
Скончался Константин Николаевич 12 (24) ноября 1891 г. Но, постойте. Нет, скончался уже не Константин Николаевич. Ровно за три месяца и один день до ухода из этого мира наш герой принял тайный монашеский постриг с именем Климент, исполнив свой обет перед Божией Матерью.
Пыльцын Ю. С.
к.и.н., начальник Екатеринбургского отдела Российского Имперского Союза-Ордена.
Версия для печати