I.4.
В Кисловодске вы попадали сразу в другой мир. На великолепной террасе курзала масса знакомых из Петербурга и Москвы. Здесь можно било встретить и сановников, и дипломатов, и военных, и светских дам, и знаменитостей императорской сцены, и звезд балета.
Светлый высокий зал в блеске электричества, роскошно убранные обеденные столы, наряды, бокалы шампанского, сладости, непринужденный разговор и смех под звуки струнного оркестра - глазам не верилось после боев под Кизетеринкой.
В Кисловодске текла непрерывным потоком, теперь уже маленьким ручейком, но все та же светская жизнь. Ничто не могло ее остановить - ни мировая война, ни ужасы революции, никакие потрясения и катастрофы. Все те же визиты, чашки чая, приемы у Великой Княгини, бридж, разговоры с Его Высочеством, кавалькады, вино, карты, ухаживания и дуэли /тут были даже дуэли - был убит полковник Д/. Весь этот карнавал катился над самой пропастью клокочущего вулкана.
И среди этого беспечного праздника какие-то спекулянты обделывали свои дела, заключали договоры на лесные разработки и нефтяные земли с горским правительством. Каждый спешил что-то сорвать для себя из тонущего корабля.
В зале ресторана я видел Караулова, нашего члена Государственной Думы, теперь терского атамана после революции. Как всегда приподнято-веселый за стаканом вина, речистый и беззаботный, он все еще находился в праздничном угаре своего атаманства. Через несколько дней я выехал из Кисловодска. На станции «Минеральные Воды» я узнал, что Караулов убит в своем вагоне толпою солдат при остановке поезда в Прохладной.
В вагоне давка. Люди жмутся среди узлов, корзин, стоят в проходах, на площадках, цепляются на подножках, влезают на крыши.
Какая-то семья, спасающаяся из Грозного от нападений горцев. Растрепанная женщина, бледная, измученная, с детьми среди домашней поклажи. Железнодорожный служащий с таким же измученным лицом. Солдаты в шинелях, без погон, с набитыми мешками, рослые казаки, группа людей восточного типа в черных бешметах и опять серые, грязные шинели.
Давка, толкотня, окна разбиты и оттуда несет холодом. Разговор о грабежах, о нападении горцев, о взятии Ростова. Кто радуется, кто угрюмо молчит. Завязывается спор, кто-то ругается.
- «Я должен воевать, а он себе каменную лавку нажил, товару на сто тысяч. Мне с голоду помирать с войны то этой» - злится солдат.
Бородатый, толстый в поддевке отмалчивается.
- «Для буржуев кровь то мы, видно, проливали» - злобно говорит кто-то.
- «Ножом ему, да в пузо» - заканчивает другой грубый голос.
У солдат лица становятся злые, и злоба их направлена на толстого в поддевке, как будто это был тот самый, кто нажил каменную лавку и сто тысяч.
- «А все, братцы, по хорошему будет, все поделить всем поровну, чтоб не было ни бедных, ни богатых» - каким-то умильным голосом говорит белобрысый, молодой солдат.
- «Эх, хотя бы один конец» - вздыхает железнодорожник с измученным лицом.
В другом конце вагона подымается ругань, готовая перейти в кулачную расправу.
На остановке у станции в вагон, битком набитый, ломятся еще люди с узлами - их не пускают, выталкивают.
Только что поезд трогается, раздаются крики: «Ох, батюшки, корзину то украли» - визжит женский голос.
Всю ночь, прижатый в проходе, стоишь, не засыпая, возвращаешься к себе усталый, разбитый.
II.1.
Недолго пришлось отдыхать после взятия Ростова. Вновь начались бои. Красные наступали с северо-запада, востока и юга. Среди них стали появляться организованные части: латышские полки, мадьярская кавалерия и отдельные отряды войск кавказской армии, вооруженной массы, хлынувшей с фронта и застрявшей на станциях владикавказской железной дороги и в Ставропольской губернии.
В их действиях сказывалась уже известная планомерность. Руководящая рука направляла их к определенной задаче окружения Дона. С северо-запада наступала армия Сиверса, того самого, который издавал «Окопную Правду» и вел пропаганду братанья с немцами.
На востоке был захвачен Царицын и узловые станции по Тихорецкой ветви. С юга наступали части 39 пехотной дивизии и ставропольский революционный гарнизон.
Среди шахтеров вспыхнули волнения. В Донецком бассейне объявлена социалистическая республика.
Между иногородними и казаками разгорелась вражда. Станицы и хутора охранялись заставами от нападений. Все жили в напряженном состоянии среди насилий, грабежей и поджогов.
Само казачество стало захватываться революционными настроениями. Молодежь, возвращавшаяся с фронта с награбленным добром, с присвоенным казенным имуществом и деньгами, вносила моральное разложение в патриархальный уклад станиц.
Фронтовики, как их звали на Дону, являлись к себе домой с навыками буйства и неповиновения.
Фронтовики наносили побои, выгоняли из дома стариков. Были случаи отцеубийства. Слышал я и рассказ, как отец зарубил шашкою родного сына-фронтовика.
Между станичниками и фронтовиками шла напряженная борьба - и там, где брали верх фронтовики, в станицах устанавливались революционные комитеты.
Революция - это ненависти, ненависти злонамеренно разожженные между людьми. Агитаторы появились на Дону. Везде расклеены прокламации на стенах домов, на заборах. На каждой станции, на базарах, на каждом перекрестке улиц - сборища, возбужденная озлобленная толпа.
Донское правительство шло навстречу революционным настроениям , изыскивало все способы соглашения. Но все было напрасно. Напрасно было привлеченье иногородних на паритетных началах в войсковое правительство, напрасны обещания крестьянам наделения землей, напрасны все уговоры, раздача подарков и денег казачьим полкам, Казаки брали подарки, а идти сражаться с большевиками отказывались и расходились по домам.
Разложение в казачьих частях принимало все большие и большие размеры. Нравственное паденье дошло до того, что были случаи продажи своих офицеров за деньги большевикам.
И не большевицкие массы, наступавшие на Дон, не открытый бой с ними был для нас страшен. Вся опасность заключалась в заразе; вот в этих всюду проникавших микробах разложения во все темные уголки, во все щели.
Источник Версия для печати
