Царское дело. Отречение

В 1917 году в России разразились последовательно две масштабные катастрофы, изменившие не только ход отечественной истории, но и геополитическую, и духовно-нравственную физиономию всего мира. Поэтому не ослабевает интерес к наиболее крупным, ключевым событиям тех лет, определившим уже не просто историю, а облик и течение самой Русской Смуты. Первое, и, очевидно, главное из всех событий обеих революций, важнейшее для понимания судеб России — отречение Царя-мученика Николая II от престола, совершившееся 2/15 марта 1917 года. Почему же именно оно оказалось критически значимо для дальнейшего развития Смуты? И почему правильное, полноценное понимание масштаба и смысла отречения — в историческом, политическом, духовном, нравственном, наконец, даже мистическом плане — так важно для изучения катаклизмов, последовавших за ним даже до сего дня?

«Тромб исторического беспамятства»

В последнее десятилетие все чаще слышны голоса, утверждающие, что отречения Николая II в действительности не было, что все известные документы, связанные с этим событием, и, прежде всего, Манифест об отречении — подделка, что власть была незаконно отнята у Государя — т.е. якобы имело место его свержение путем заговора… Однако сразу следует указать: версия о том, что отречение Николая II сфальсифицировано — продукт позднейших исторических спекуляций. Не только в Русском Зарубежьи (во всех враждовавших между собой лагерях эмиграции!), но даже в постсоветской России 1990-х гг. (когда открылись архивы, и возник достаточно высокий устойчивый интерес к изучению «царской темы») подобная мысль не звучала. Впервые речь о том, что «отречения не было», зашла лишь в 2000-х гг., причем сперва в весьма ограниченном кругу, где не было или почти не было профессиональных историков. По странному стечению обстоятельств, появление данной версии приблизительно совпало с развитием монархических настроений в российском обществе по мере его стабилизации после потрясений «лихих 90-х». Версия породила раскол в кругах патриотов, монархистов, лиц, им сочувствующих и, как принято говорить, интересующихся отечественной историей. И именно за симпатии последних разворачивается самая ожесточенная схватка между сторонниками мнений об истинности или сфальсифицированности отречения. Что неудивительно: эти люди, интересующиеся историей, но плохо ее знающие в силу бесконечных в минувший век искажений и переписываний, теоретически могут принять любую сторону — в зависимости о того, насколько эффектно и эффективно им будет подана адекватная историческая идея (или же предложен соблазнительный симулякр). Они могут пополнить ряды подлинных патриотов, стремящихся досконально узнать, понять и осмыслить трагическую судьбу Отечества. Но могут, будучи увлечены какой-нибудь, мягко говоря, чересчур оригинальной версией, под видом любви к Родине начать сочувствовать псевдоистории и проповедовать ее — на гóре истории настоящей. Проще говоря, лозунг «отречения Николая II не было» — это способ отнять аудиторию у истинных монархистов, внушив их потенциальным сторонникам ложные идеи.

Вообще, ход и анализ истории в XX веке напоминают кровеносный сосуд, внутри которого образовался тромб — не менее опасный, чем тот, что закупоривает вену или артерию, приводя к скоропостижной смерти тела. «Тромб исторического беспамятства» в некотором смысле даже опаснее тромбоза сосудов. Ведь ненормальные сдвиги в исторической памяти народа (в частности, путем переписывания, фальсификаций, подмены понятий) ведут к потере духовных ориентиров, к общей нравственной деградации, параличу народной воли и, в конечном счете, к моральной смерти нации, за которой неизбежно следует и ее физическое уничтожение. Чтобы этого не случилось, необходимы не просто достоверные знания о проверенных исторических фактах, но качественное осмысление национальной судьбы на разных уровнях: не только фактологическом, но также духовно-нравственном, идейном, религиозном. К сожалению, в настоящее время мы намного чаще сталкиваемся не просто с фатальным историческим невежеством, а с полнейшим нежеланием узнавать и постигать правду, несмотря на прекрасные возможности к этому. Над нашим современником в большинстве случаев не довлеет необходимость получать специальный допуск к тем или иным архивам и библиотекам, как над его собратом еще лет 30 тому назад. Более того, бурный расцвет книгоиздания и электронных технологий открыл для массового читателя множество ранее труднодоступной (или вообще недоступной) — и при этом ценной и проверенной — информации. Сегодня не только специалист-исследователь, но и практически любой желающий в состоянии ознакомится с любыми пластами отечественной истории, включая наименее известные, вызывающие максимальное число вопросов и противоречивых оценок; каждый вправе размышлять над ними, делать собственные выводы. Однако на деле этого не происходит. Выясняется, что доступность источников сама по себе — не гарантия выправления исторической памяти, которая на протяжении десятилетий подвергалась систематической деформации, а большинство наших соотечественников просто не готово ни к какой исторической правде. Почему? 

Ответ, который напрашивается в результате наблюдения за духовными и психологическими механизмами, движущими волей и поведением современных русских людей, звучит крайне нелестно для национального самосознания и самолюбия. Анализируя восприятие нами, русскими, истории, приходится констатировать, что мы в большинстве случаев принимаем точку зрения на себя не как на ее субъекты, а как на объекты, в достаточной мере пассивные, над которыми проделываются те или иные действия или эксперименты. Позиция «я — субъект»,  «я — деятельный со-творец истории своей страны», встречается крайне редко или даже вовсе не встречается[1]. Но ведь объект — это, прежде всего, тот, кто не несет ответственности (ни персональной, ни коллективной) за все, что происходит со страной и с нами самими в ней. Объект — пассивен, он — жертва, и, следовательно, не имеет потребности в покаянии, искуплении, исправлении чего бы то ни было. Ему чужды экзистенциальный стыд (который есть нравственный двигатель истории); вера в возможность реального самосовершенствования себя, окружающего мира, своей страны; поиск путей этого совершенствования. Зато в данной позиции выявляются разнообразные обиды, яростное неприятие настоящего, сопровождаемое идеализацией прошлого и/или будущего. В бедах объекта — его ли собственных или его родины — оказывается виноват исключительно кто-то другой (часто это некие темные силы, диапазон которых может варьироваться от жидо-масонов до буржуев-капиталистов и т.п.) Наряду с обидами, ненавистью к настоящему и подспудным, подсознательным самооправданием, важнейшая характеристика такого мировоззрения — отсутствие любви к прошлому, к истории. Ибо идеализация и обожествление истории скорее противоположны любви, потому что позволяют не оценивать критически исторический процесс, себя и своих прямых предшественников (предков) в нем, а отрекаться от минувшего, легко превозносить и/или низвергать исторические эпизоды и личности, переписывать историю, разрушать памятники для того, чтобы вскоре воздвигнуть их опять или водрузить на старом постаменте новые, чтобы через какое-то время разрушить и их. Если проводить здесь Евангельские параллели, то наиболее точной окажется цитата из Лк. 11, 47-49: Горе вам, что строите гробницы пророкам, которых избили отцы ваши: сим вы свидетельствуете о делах отцов ваших и соглашаетесь с ними, ибо они избили пророков, а вы строите им гробницы. Потому и премудрость Божия сказала: пошлю к ним пророков и Апостолов, и из них одних убьют, а других изгонят.

Так что знать свою настоящую историю — со всеми ее даже и неприглядными сторонами — русский обыватель зачастую не хочет и даже боится, предпочитая поклоняться находящимся в данный момент на пьедестале личностям или событиям.

Комплекс жертвы и покаяние

Нетрудно заметить, что подобное мировосприятие не только глубоко инфантильно с психологической точки зрения, но и далеко от подлинного христианства. Поэтому оно не присуще (или присуще в минимальной степени) глубоко верующим православным людям, и, в первую очередь, святым. Согласитесь, странно говорить о том, чтобы прп. Сергий Радонежский, или любой из святителей или благоверных князей русских не осознавал свою меру ответственности (и в этом случае речь идет об ответственности непосредственно перед Богом!) за все, что происходит с ними и их страной («землей»). Несколько иначе, но столь же отчетливо выражают мысль о персональной экзистенциальной ответственности человека и знаменитые слова прп. Серафима Саровского «стяжи дух мирен, и тысячи спасутся вокруг тебя». Чувством личной ответственности за Россию и ее историю, несомненно, в высокой степени обладал царь Николай II, святой мученик и страстотерпец. А вот те лица, которые отрицают факт отречения, фактически отказывают, таким образом, Государю в данной черте характера. Если на минуту принять точку зрения о насильственном свержении Императора Николая Александровича с престола, мы получим как раз без-ответственную (прежде всего для Государя и для нас самих) картину истории: из-за неких злостных заговорщиков ситуация вышла из-под контроля, Царская Семья и вся Россия пали их жертвой, и это, конечно, очень трагическое, но совершенно необратимое стечение обстоятельств! Виноватыми в этом, в зависимости от вкусов аудитории, на которую транслируется данная точка зрения, могут быть объявлены либералы, большевики, агенты иностранной разведки, евреи, масоны, etc. etc. Важно лишь, что, если отречения не было, то во всем виноваты другие. А мы с вами, приверженцы этого мифа, и вообще вся Россия начала XX века — суть пассивные и невинные жертвы, не имевшие и не имеющие выбора, а, значит, не несущие ни за что никакой ответственности…

Добавим кстати, что так же, как от мысли о том, что отречение — фальшивка, автор статьи далек и от получившей распространение в последние 10-15 лет идеи массового «покаяния в грехе цареубийства». Акции, проводимые в рамках такого «покаянного делания» (и тут слово «покаяние» не случайно взято в кавычки), отнюдь не способствуют развитию исторической памяти русского народа и исправлению ее деформации. Скорее, наоборот. Превращая святого царя и сам массовый «акт покаяния» в неких идолов, данные мероприятия нередко преисполняют «кающихся» чувством собственной исключительности (по сравнению с теми, кто по тем или иным причинам отвергает участие в них) и обнаруживают даже черты сектантского сознания. С точки же зрения Таинства покаяния, данные обличения: «все повинны в грехе цареубийства» — сродни ответу на исповеди в стиле «во всем грешен» — при том, что в действительности подобный «исповедник» себя грешником не считает, духовной работы над собой не ведет и внутреннее устроение менять не собирается. Православное вероучение говорит нам, что покаяние — это не только констатация содеянного греха. Грех изменяет природу человека, и, следовательно, истинное покаяние — не то, что мы просто просим прощения, а мы возвращаемся к себе прежним. Приходим в себя. Осмысливаем и осознаем произошедшее с максимальным внутренним рассуждением для того, чтобы не повторить его в будущем. Но покаяние — это и не несение своей вины (и уж тем более не скрытое бравирование ею). Это осознание меры ответственности за то, в чем согрешил (т.е. нарушил волю Божию) — и как с этим дальше жить, как исправлять содеянное и как врачевать в себе те раны, которые нанес посредством греха? Массовые «покаянные в цареубийстве крестные ходы» очевидным образом эту проблему не решают. Никто из ныне живущих людей Царя не убивал — и даже число тех, чьи предки лично совершили данное преступление, исчезающе мало.

Отдельно в связи с вариантом исторической картины, в которой русские люди, русский народ и его Государь выступают жертвами, не подлежащими ответственности, следует остановиться на широко пропагандирующейся в последние десятилетия «версии» о т.н. «заговоре генералов». Данное словосочетание стало уже чуть ли не общим местом, устойчивым выражением. Между тем, оно получило распространение с легкой руки американского публициста русского происхождения В.С. Кобылина сравнительно недавно. Его книга «Анатомия измены. Император Николай II и Генерал-адъютант М.В. Алексеев» впервые увидела свет в Нью-Йорке в 1970 г., а в 1990-х — 2010-х гг. оказала значительное влияние на часть современного российского общества околомонархических взглядов и выдержала несколько переизданий в РФ, в том числе под заглавием «Император Николай II и заговор генералов». В задачи настоящей статьи не входит сколько-нибудь подробный разбор данной книги. Отмечу лишь, что, сосредоточившись на попытке во что бы то ни стало обосновать наличие в среде русских военачальников продуманного и спланированного антимонархического заговора в 1917 г. и доказать прямую вину в отречении Государя лично генерала М.В. Алексеева, автор, мягко говоря, весьма поверхностно изучил роли и характер действий в событиях, предшествовавших 2/15 марта 1917 г., таких ключевых фигур, как А.И. Гучков, В.В. Шульгин, П.Н. Милюков, М.В. Родзянко и др. А заодно и не озадачился сколько-нибудь внимательным и вдумчивым изучением биографий и глубинных сторон личностей главных героев своей книги — Императора Николая II и генерала М.В. Алексеева. Вместо этого, вольно или невольно, В.С. Кобылин продолжил дело обеления и оправдания членов Государственной Думы и т.п. лиц, не желавших нести ответственность за собственные конкретные действия в ходе подготовки к отречению, а старавшихся свалить свою вину на высших военачальников и на М.В. Алексеева лично. Однако идея «заговора генералов» на поверку оказывается скрытой, но наиболее точной версией о том, что виноваты другие. На роль «темных сил», загубивших «доброго царя-батюшку», в данном случае назначаются почти фольклорные персонажи — «злые бояре», то бишь «преступные генералы». А те, кто сегодня активно поддерживает версию «заговора генералов», разумеется, ни при чем. Как и их предки, жившие во время Русской Смуты 1917 — 1922 гг. Конечно, при подобном раскладе намного выгоднее заявлять, что «отречения не было»…

Но если отречение было? Сразу отметим, что в этом случае оно могло быть только сознательным, продуманным и глубоко выстраданным решением Николая II. И тогда на каждого, начиная с самого святого царя (ибо и он был человек, не свободный от грехов, о чем тоже порой забывают любители обожествлять историю и поклонятся ее идолам) и заканчивая последним жителем России даже до сего дне, ложится своя, индивидуальная мера ответственности. Речь не идет о том, чтобы в чем-либо обвинить Государя-мученика, а о вещи совершенно противоположной. Речь идет именно о личной и именно об ответственности, а не о широко трактуемой вине. Между понятиями «вина» и «ответственность» — существенная разница. Вина — это эмоция-самонаказание, переживание человеком совершенного им недолжного поступка; как правило, чувство вины сочетается с чувством бессилия исправить случившееся. Ответственность, напротив — это способность влиять на ход событий, готовность и умение прогнозировать последствия своих поступков, а также признать, что полученный в ходе их совершения результат и есть следствие таких поступков. Поэтому в корне не правы те, кто считает, что признание факта отречения якобы перекладывает вину за российскую трагедию на Государя, в то время как «все было организовано определенными людьми и определенными силами»[2]. Данная мысль отражает как раз привычку к без-ответственной, инфантильной позиции объекта-жертвы. Аналогично выглядит и утверждение о том, что Государь был «загнан в угол» и подписал Манифест под давлением извне[3]. И лишь признание того, что отречение было осознанным поступком Императора Николая Александровича, имевшим под собой серьезную религиозно-мистическую, политическую и иную подоплеку, дает нам возможность увидеть степень исторической и духовной ответственности — как царя, так и каждого из нас. Ответственности, которая, судя по всему, была самым главным для Государя в акте отречения и, более того, лежит в основе его христианского подвига, его святости, его подражания Господу Иисусу Христу.

Царский выбор

Но живучесть идей о «свержении Николая II путем заговора» или массовом «покаянии в грехе цареубийства», отрицание отречения, попытка снять с каждого русского человека его часть личной исторической ответственности — еще и защитный психологический механизм (в данном случае, на уровне психологии целой нации). Его цель — заслониться от разрушительного трагизма отечественной истории, особенно истории XX века. Признание факта отречения сокрушительно для душ и умов, и идеи о его подложности или спровоцированности сторонними «темными силами» свидетельствуют, что от шока и внутренней катастрофы Манифеста 2/15 марта 1917 г.  русский народ не оправился и теперь. И это не удивительно. Отречение Николая II не просто расстроило сложившийся веками в России жизненный уклад. Оно осознавалось и переживалось современниками как «окончание истории» и «окончание времен». Можно сказать, сообщение о том, что Царя больше нет, почти равносильно утверждению, что умер Бог… Лишившись Государя, страна осталась без своего духовного фундамента, без духовного стержня и опоры. Были уничтожены нормальные внутренние культурно-исторические соотношения: с одной стороны, между Богом и человеком, с другой — между самими людьми.

Безусловно, данный слом произошел не случайно и не в одночасье, а накапливался в течение достаточно длительного времени, и ответственность за эту болезненную трансформацию национального духа в равной мере лежит на всех участниках исторического процесса, на представителях всего народа и всех сословий, от простых мужиков до Императоров. Духовное заболевание России и русского духа, апостасия и др., исподволь подготовлявшиеся десятилетиями и вылившиеся, в конечном счете, в Февральскую революцию 1917 года, поставили перед каждым подданным отрекшегося Царя два глобальных вопроса: возможна ли в принципе дальнейшая жизнь и каким образом она осуществима? Или несколько иначе: возможно ли и допустимо (осмысленно) ли дальнейшее существование русской цивилизации? Судя по всему, в полной мере осознавал внутренние проблемы и духовные болезни страны и народа его последний Государь. И, может быть, в наибольшей степени ощутил, насколько остро к 1917 году стоит вопрос — быть или не быть России, русской культуре и цивилизации.

И тут оказывается, что именно в принятой последним русским Государем в акте отречения от престола ответственности содержится не только его собственный христианский подвиг, но и ответ на вопрос об экзистенциальной возможности существования России и русского народа. В этом смысле день 2/15 марта 1917 года является ключевым во всей судьбе нашего Отечества.

Выбор, который, решая эту проблему, должен был сделать (и сделал) Хозяин Земли Русской, ее Боговенчанный Государь, имеет практически прямую аналогию в судьбе другого святого православного славянского Государя — благоверного князя Лазаря Сербского. Одновременно в этом эпизоде своей биографии Николай II уподобился Господу Иисусу Христу в Его Гефсиманской молитве, хотя по скромности своей, разумеется, и не помышлял сравнивать себя со Спасителем. Хотя его положение к моменту отречения и всегдашняя преданность в волю Божию почти буквально соответствуют словам Иисуса Христа, произнесенным после Тайной Вечери: Любящий душу свою погубит ее; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную. Кто Мне служит, Мне да последует; и где Я, там и слуга Мой будет. И кто Мне служит, того почтит Отец Мой. Душа Моя теперь возмутилась; и что Мне сказать? Отче! избавь Меня от часа сего! Но на сей час Я и пришел (Ин. 12, 25-27).

В современной русской иконографии есть редкий, но весьма красноречивый сюжет — «Моление русского Царя о чаше». От образа Христа в Гефсиманском саду его отличают (несмотря на сходство в названии), два существенных момента. Во-первых, разумеется, выбор Царю предлагает Господь, в то время как Спаситель Сам был Богом. Во-вторых, и это гораздо важнее — Царю Николаю предлагается две чаши. И здесь-то начинается аналогия с сербской историей и выбором св. Лазаря. Важнейшее событие всей сербской истории и ее поворотный момент — 15/28 июня 1389 года, битва на Косовом поле. Этот бой стал символом как сербской борьбы за независимость, сербского героизма, так и символом поражения в этой борьбе, обрекшей народ на мученичество. Однако главное в истории Косовской битвы — не военное противостояние, а явление сербскому государю, св. князю[4] Лазарю Ангела, предложившего нелегкий выбор: Царствие земное, то есть победу над турками и славное, как бы мы сказали сегодня, геополитическое будущее Сербии при жизни князя, или мученичество ради Царствия Небесного, причем мученичество не только лично князя, но и его народа. Царство Небесное для всей Сербии и всех сербов, сохранении ими навсегда верности Православию предлагалось св. Лазарю вместе с поражением в битве против Османской империи и потерей независимости… Святой князь, по преданию, ответил: «Земное царство — на миг, а Царство Небесное — навек», и отправился на битву, не имея никакой надежды на земную победу и на то, что сам он останется в живых. Он был прославлен в лике святых буквально через несколько лет после своей гибели и всегда воспринимался не только и не столько как благоверный князь-воин, но как мученик за веру Христову.

Даже по перечню катастрофических событий, последовавших за отречением Николая II от престола, мы легко можем сделать вывод, что перед русским Государем в 1917 году стоял такой же выбор, как перед его сербским собратом в году 1389. «Чаша первая»: царство земное, т.е. победа в Мировой войне и последующий небывалый экономический и политический подъем, но при сохранением всех внутренних духовных проблем, с которыми Россия подошла к 1917 году. «Чаша вторая»: Царство Небесное, сохранение с последующим возрождением Православия для России через мученичество (как собственное, своей семьи, так и народа), Смуту, Гражданскую войну и гонения на Церковь, не снившиеся даже самым жестоким римским императорам. Оставим в стороне  основания, по которым можно предполагать: более чем за 10 лет до революции[5] Николаю Александровичу было открыто, что он должен будет в определенный момент добровольно оставить трон и прекратить свое служение Родине, причем именно в наиболее тяжелый для нее час. Эти соображения не могут быть подтверждены документально (хотя ничто не мешает в них верить). Гораздо важнее другое. Такой тяжелый выбор мог быть предложен только Царю, как получающему в Таинстве помазания на царство особые благодатные дары от Господа — и только Царь мог согласиться на столь чудовищные, по внешности, события, за себя и свой народ. Во всяком случае, трудно представить себе, чтобы перед подобной альтернативой был бы поставлен выборный правитель или узурпатор — и уж, конечно, его решение оказалось бы куда более «человеческим» (в смысле известного эпизода из Евангелия: С того времени Иисус начал открывать ученикам Своим, что Ему должно идти в Иерусалим и много пострадать от старейшин и первосвященников и книжников, и быть убиту, и в третий день воскреснуть. И, отозвав Его, Петр начал прекословить Ему: будь милостив к Себе, Господи! да не будет этого с Тобою! Он же, обратившись, сказал Петру: отойди от Меня, сатана! ты Мне соблазн! потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое — Мф. 16, 21–23). Слишком велика тут ответственность — едва ли возможно понести ее без благодатной помощи свыше. Но эта ответственность в то же самое время — полная преданность в волю Божию, которая была присуща Николаю II на протяжении всей его жизни, о чем свидетельствуют многочисленные исторические источники. С твердостью и смирением[6] искренне верующего человека Николай Александрович всегда полагался на Всевышнего, и, склоняясь перед Его Волей, терпеливо нес царский Крест, пребывая в неколебимом убеждении, что судьба России находится в руках Господа также, как судьбы его самого и его близких. Никогда Государь, по его собственным словам, не допускал иной мысли, кроме как о непрестанном жертвенном служении на благо России, врученной ему Самим Богом. А жертвенность никак не предполагает фанатичного стремления сохранять власть в своих руках во что бы то ни стало — именно в силу духовной ответственности, которой требовало от исполняющего. Подписывая Манифест 2/15 марта 1917 г. и вступая в последний, истинно мученический период своей жизни, Император, несомненно, имел живым примером смирение Сына Божия (Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты — Мф. 26, 39). Сочетание этих особенностей личности Императора Николая II и всех вышеперечисленных условий едва ли когда-либо учитывалось теми, кто с упорством, достойным лучшего применения, выискивает в царском окружении, русской Императорской армии и т.д. всевозможных врагов, конспирологов и служителей темных сил. Такой человек, как святой мученик и страстотерпец Царь Николай Александрович, мог оставить престол лишь добровольно — и только при условии, что видел: ничего другого, большего, для России в тот исторический период (период действительно ключевой и переломный в истории страны) он сделать не может.

Вина и ответственность

Но только ли одному Государю в России в условиях разгорающейся Смуты было присуще чувство исторической ответственности за происходящее? Разумеется, нет. В то же время были целые группы людей, обладавшие тем же чувством и поступавшие в соответствии с ним. К сожалению, «тромб исторического беспамятства», упомянутый выше, мешает большинству современных русских людей разглядеть и оценить тех, кто жил и действовал в годы Русской Смуты в рамках личной ответственности за судьбу гибнущей России, стараясь загладить и исправить то, что было возможно. Речь идет о Белых добровольцах, с оружием в руках вставших против стихии Смуты за Россию. К сожалению, как в советское, так и особенно в постсоветское время много усилий прикладывалось и прикладывается к тому, чтобы в глазах потомков нравственно противопоставить истинно русское патриотическое Дело — Белое Дело — и его деятелей России и ее Государю. Только ленивый сегодня не вспомнит о том, что деятели Белого движения стояли, якобы, не за монархию, были «февралистами», либералами, предателями и т.д. Эта насквозь лживая и нелепая точка зрения (выше уже упоминалось об одной из таких версий — т.н. «заговоре генералов» — как об одной из идеологических диверсий против адекватного понимания смысла отречения Николая II) пропагандируется с целью не допустить консолидации патриотических, православных и монархических сил в стране. Однако человека, действительно стремящегося знать свою историю, не могут ввести в заблуждение ни обвинения генерала М.В. Алексеева в масонстве, ни упреки в адрес генерала Л.Г. Корнилова по поводу ареста им Царской Семьи.

Сегодня уже достаточно ясно, что Белое движение было, в первую очередь, актом этическим, а не каким-либо другим. И для взваливавших на себя Добровольчества крест оно знаменовало именно принятие ответственности за все то, что произошло в России в период с начала XX века и привело в конечном счете к ее гибели. Как ни покажется это парадоксальным, но мы берем на себя смелость утверждать, что то незначительное количество людей, которое приняло на себя терновый венец Добровольчества, было единственной частью населения России, испытавшей чувство стыда за совершившуюся революцию и стремление загладить этот грех. Главной «движущей силой» революции было, безусловно, та прослойка в обществе, которую принято называть русской интеллигенцией и которая так ярко и беспощадно было охарактеризована крупнейшими отечественными мыслителями в 1909 г. в сборнике «Вехи». Оговоримся, правда, что наибольшая часть этой интеллигенции не только не признала себя ответственной в происходящем в России, но и не осознала революцию как преступление против национальной культуры, не испытала потребности в покаянии и искуплении совершенного. Главный военный священник России, протопресвитер Георгий Шавельский прямо писал о том, что «в интеллигентных кругах, в особенности, аристократических и состоятельных, наблюдалось легкомысленное отношение к революции с отсутствием желания понять ее и определить свою роль в ней. Пожалуй, большинство среди них смотрело на революцию, как на мужицкий, хамский бунт, лишивший их благополучия, мирного и безмятежного жития. Этот бунт надо усмирить, бунтовщиков примерно наказать, — и все пойдет по-старому. Многие с наслаждением мечтали, как они начнут наводить порядок поркой, кнутом и нагайкой. А некоторые, по мере продвижения добровольческих войск на север, устремлялись уже в свои освобожденные имения и там начинали восстанавливать свои права, производя суд и расправу. Серьезного, глубокого взгляда на революцию почти не приходилось встречать… Наша интеллигенция, в известной своей части, тут не выдержала исторического экзамена. Революцию сознательно и бессознательно, намеренно и ненамеренно, прямо или косвенно одни сумели подготовить, другие не сумели предотвратить, но понять ее в большинстве своем не смогли и, когда она, прежде всего, ударила вообще по образованным классам и по их благосостоянию, потребовав от них огромных жертв, они испугались и принялись останавливать ее силою, не противопоставив ей мощной творческой идеи. Эта мысль едва ли нуждается в доказательствах. Все не проверенные, "новые" идеи необдуманно заносились в народ, конечно, интеллигентами, или "полуинтеллигентами". Они же первые показывали примеры неверия, неуважения ко всякой власти, ко всем старым заветам»[7].

В начале статьи мы уже рассмотрели проблему восприятия русскими людьми себя как пассивных объектов, не несущих ответственности за исторические события. Это явление порождает постоянный напряженный поиск внешних врагов, желательно имеющих черты демонической стихии, перед которыми человек совершенно бессилен и не может не быть пассивен). Переложение моральной ответственности на кого-либо другого, кроме себя — на другого человека, а в конечном итоге на Бога, старо как мир. Более того, оно фактически положило начало человеческой истории: «Адам сказал: жена, которую Ты мне дал, она дала мне от древа, и я ел» (Быт. 3, 12). Так и в период разразившейся революции подавляющее большинство русского общества отмежевалось от какой-либо личной ответственности за происходящее. Исключение составила лишь небольшая горсть людей, образовавших Добровольческую армию. На рубеже 1917-1918 гг. ее составляли офицеры (до 50% всего состава Белой армии в начале 1918 г.), среди которых насчитывалось значительное количество лиц со средним и высшим гражданским образованием, учителей и других работников умственного, представителей технических специальностей и т.п., произведенных в офицеры в период Первой Мировой войны (т.н. офицеры военного времени). Кроме того, до 40% состава Добровольческой армии в первый период ее существования представляла также учащаяся молодежь[8]. Другими словами, большая часть первых добровольцев так или иначе были выходцами из интеллигентской среды. Но возможно ли как-то подтвердить мысль об осознании белогвардейцами личной ответственности за революцию и Смуту? Оказывается, ее прямо и красноречиво подтверждают публицистика и мемуары самих Белых добровольцев: «Революцию подготовили и сделали мы. Революцию сделали кавалеры ордена Анны третьей степени, мечтавшие о второй, студенты первого курса, завидовавшие третьекурсникам… штабс-капитаны, до глубины души оскорбленные тем, что Петр Петрович уже капитан, добродетельные жены, считавшие верность занятием слишком сладким и жены недобродетельные, полууверенные в том, что изменять своим мужьям – довольно горько… Революцию сделали те, кто хныкал с пеленок до гроба, кто никогда и ничем не был доволен, кому всего было мало, кто в девяносто девяти случаях из ста жаловался, брюзжал и ругался, так сказать, по инерции…»[9]. Это свидетельство датировано 1927 годом, второе относится уже к 1960–м годам, и все же позволим себе привести его. «В батальоне был поручик Смирнов. Когда он явился к нам в роту, мы с недоверием отнеслись к нему. Был он тогда немного навеселе и начал ко всем придираться. «Что, монархию восстанавливать собрались? Ишь, монархисты какие задним умом! Где уж вам! Не могли отстоять ее, когда должны были, когда о присяге должны были помнить. А теперь уж — дудки!» Мы заподозрили в нем большевика. Он был арестован. Было расследование, которое установило совершенную его непричастность к большевикам, как по делам, так и по убеждениям. Укоряя других, он укорял самого себя»[10]. Итак, Белые, по крайней мере, отчасти, по крайней мере, некоторые из них (в этом смысле весьма симптоматична фамилия героя эпизода — одна из самых распространенных в России — вне зависимости от того, подлинная она или вымышленная, так как в обоих случаях важно понимание и восприятие того или иного события добровольцами, а не то, что «было на самом деле») принимали на себя гнет ответственности за совершившуюся в России катастрофу. Белогвардейцы понимали, что изменить ход истории они не могут — революция произошла, и не без того, что они (хотя бы некоторые из них) сами ждали ее. Восстановление нормального порядка жизни, так сказать, «безгрешного состояния» (до- революционного) возможно было только путем войны, жертв, лишений и ужасов, но они мыслились как необходимые, и люди сознательно шли на это. «…Десятки, потом сотни, впоследствии тысячи, с переполнившим душу «не могу», решили взять в руки меч. Это «не могу» и было истоком, основой нарождающегося добровольчества. — Не могу выносить зла, не могу видеть предательства, не могу соучаствовать, — лучше смерть. Зло олицетворялось большевиками. Борьба с ними стала первым лозунгом и негативной основой добровольчества»[11]. Признание себя причастными греху и позору революции значило для белогвардейцев самоотрицание, перечеркивание себя путем принесения себя Родине в жертву. Это чувство диктовало для белогвардейцев нравственную необходимость не остаться в стороне даже для тех, кому, казалось бы, в армии не место – женщинам и духовенству: «Что же я сижу мирно в тылу? Братья мои, русские, сражаются, борются, жертвуют жизнью, а я отмалчиваюсь? Пусть не правы те или другие, или все, но не хуже ли мне отсиживаться в тылу, по пословиц: "Моя хата с краю, ничего не знаю". Конечно хуже, бессовестней. Да, я как-то должен принять участие»[12]. С другой стороны, подчеркивалось: «Позор страны, по мнению генерала Маркова, должен смыться кровью лучших ее граждан»[13] — хотя бы эти граждане были лучшими только потому, что нашли в себе мужество принять на себя ответственность, лежащую на всех, но далеко не всеми признанную. И даже те, кто, казалось бы, уже совершил свой выбор, вступив в добровольческие ряды, даже они стремились все больше заострить для себя нравственную проблему обязательности со-причастия греху и трагедии Русской Смуты. Это желание одновременно лишний раз подтверждает, что подлинным белогвардейцам в высшей степени было свойственно переживание личной моральной ответственности. «Штабс-капитан Пейкер говорил своей роте: "Эта война — это общее русское горе и общее русское страдание. Как смеем мы считать себя русскими, если не разделим эти страдания с русским народом. Поверьте мне, господа офицеры, что наша национальность определяется не нашими привычками и не теоретической любовь к отвлеченной России, а нашей неразрывной связью с судьбами ее, от чего мы не имеем права уклоняться. Через короткое время штабс-капитан Пейкер был смертельно ранен и умер»[14].

На первый взгляд, все приведенные соображения и цитаты не имеют отношения к монархии, Государю-мученику Николаю Александровичу и его отречению от престола, а факты признания моральной ответственности за исторические события в России Царем и белогвардейцами не связаны между собой. Необходимо дополнительное исследование, подтверждающее, что участники Белого движения мыслили и действовали в том же духовно-историческом русле, что и Николай II, продолжая заданный им вектор спасения России хотя бы через кровь и страдания. Однако есть одна деталь, свидетельствующая об этом уже сейчас.

От земли к Небу

Говоря об отречении Государя Николая Александровича от престола 2/15 марта 1917 г., нельзя не вспомнить о событии, случившемся в тот же день в селе Коломенском — явлении иконы Божией Матери «Державная». Но, если о восприятии Пресвятой Богородицей русских короны, скипетра и державы сегодня широко известно, то о другом, вполне симметричном изменении в российской национальной символике, произведенном по указу и за утверждением Белого вождя, А.В. Колчака, мало кто знает. Утративший вслед за своим Государем весной 1917 г. короны государственный герб России (двуглавый орел) при Верховном Правителе адмирале А.В. Колчаке в 1919 г. был увенчан сияющим Крестом и надписью: «Сим победиши». Как справедливо отмечает историк А.С. Кручинин, «…аналогия с видением Святого Равноапостольного Царя Константина… меркнет в сравнении с другой, прикроенной, но от этого, быть может, еще более знаменательной аналогией. Недаром именно в дни отречение Государя была чудесным образом явлена икона Божией Матери "Державная", на которой Заступница приняла регалии утраченной власти Божьего Помазанника — венец, скипетр и державу. И встречным движением, от земли к Небу, герб терзаемой смутой страны был увенчан Крестом — единственным и последним упованием изнемогавших в борьбе. На икону перешли земные регалии — на гербе главная из них была заменена Небесным Символом. Вряд ли тогда кто-нибудь думал о такой параллели, но она не становится от этого менее красноречивой»[15].

Святой Крест, символ мученичества за Христа, таким образом символически озарил всю Россию и весь русский народ, для которых, как и для самого себя, ее Боговенчанный Государь избрал Царство Небесное вместо царства земного. А Белые воины, с легкой руки своего Верховного Правителя принятые под сень Креста, постарались сделать все от них зависящее, чтобы русский народ все-таки дотянулся до Небес.