Виктор ТОПОЛЯНСКИЙ — родился в 1938 г. в Москве. Окончил 2-й Московский медицинский институт им. Н.И. Пирогова. Доцент Московской медицинской академии им. И.М. Сеченова. Автор нескольких монографий и ряда статей в области медицины, а также книги «Вожди в законе» (1996). Выступает как публицист в периодических изданиях, постоянный автор «Континента». Живет в Москве.
Вариации на тему пролетарского гуманизма
Свыше месяца лубянские умельцы мастерили дело Комитета. Следственное производство усложняла неясная позиция высоких инстанций, не выражавших никаких пожеланий по такому конкретному поводу, как обхождение с арестованными представителями «реакционной» интеллигенции. Потому ли, что советским вельможам не довелось прийти к единому мнению относительно подследственных, или потому, что члены Комитета не вписывались ни в категорию заложников, ни в разряд врагов народа, или по какой-то совсем иной причине, но обращались с ними, по словам Кусковой, с вежливостью необыкновенной: «Всякое заявление наше, всякое замечание начальнику тюрьмы выслушивалось внимательно и обычно грубого отношения на себе мы не испытывали. Привычные приемы — вызовы по ночам, идиотские допросы без всякого смысла и соответствия с делом, все это было. Но общее отношение — величайшей корректности. Не знаю, чем объяснить»105.
В первой декаде октября чекисты отобрали все-таки на роли зачинщиков шестерых строптивцев, более других заслуживших справедливую, как всегда, расплату. Остальных членов Комитета, продержав для острастки в заточении от трех до семи недель, распустили по домам. Несколько подозрительных интеллигентов освободили под подписку о невыезде из Москвы до окончания следствия.
К числу зачинщиков и самых ярых крамольников отнесли первоначально профессора М.М. Щепкина — ректора Московского зоотехнического института. На допросе простодушный профессор признал, что в неофициальной обстановке отдельные члены Комитета позволяли себе порассуждать о возможности падения советской власти из-за голода и разрухи. Столь чудовищное преступление требовало, разумеется, примерного наказания, ибо различий между сомнениями человека, обладающего аналитическими способностями, и его действиями, создающими угрозу государственному строю, чекисты не постигали.
Под давлением Наркомата земледелия Ленин дважды (в начале сентября и в начале октября) адресовался к заместителю председателя ВЧК Уншлихту с деликатными запросами о перспективах смягчения участи нужного сельскому хозяйству профессора Щепкина. В первый раз важный чекист ответил категорическим отказом, а во второй — умилостивился, и 10 октября Президиум ВЧК постановил выпустить Щепкина на волю «с правом проживания в Смоленской, Владимирской и Московской губернии, в одном из мест по его усмотрению». Найти себе новое место жительства он не успел: 21 ноября 50-летний профессор скончался от сердечной недостаточности106.
О судьбе шести основных смутьянов и зачинщиков Президиум ВЧК позаботился 1 ноября, постановив выслать Кишкина и Осоргина в город Солигач Костромской губернии, Прокоповича и Кускову — в город Тотьму Вологодской губернии, а Коробова и Черкасова — в город Краснококшайск (некогда Царёвококшайск, ныне Йошкар-Ола) Марийской области. Уведомляя ЦК РКП (б) о решении Президиума ВЧК, усердный Уншлихт не упустил случая подчеркнуть человеколюбие карательного аппарата: «Ссылаемым предоставлено право свидания с родными и получения от них вещей в дорогу, после чего указанные лица будут сопровождаться под охраной специального конвоя от ВЧК по месту ссылки»107. Через три недели, изменив свой прежний вердикт, чекисты отправили Кишкина, Кускову и Прокоповича в Вологду, а Коробова, Черкасова и Осоргина — в Краснококшайск108. На вакантное после смерти Щепкина место седьмого зачинщика определили Е.М. Кафьеву — секретаря Кишкина; отбывать ссылку ей предстояло в Тотьме.
«Сослали нас просто и хорошо, — вспоминал впоследствии Осоргин, — в полночь взвалили с вещами на грузовик, доставили на вокзал, втолкнули нас троих с пятерыми конвойными в неотопляемый и неосвещенный вагон с разбитыми стеклами и, наконец, отделались от неприятных людей. Выслали нас (со мной были два известных кооператора) в голодный приволжский край. В выборе места ссылки была, пожалуй, своеобразная логика: мы ссылались по делу Всероссийского комитета помощи голодающим». По дороге конвойные ухитрились потерять документы своих подопечных и выданный им на время командировки хлеб, но ссыльные довезли их до Казани и даже подкарм-ливали в пути. Тяжело заболевший еще в тюрьме Осоргин остался в Казани, а Коробов и Черкасов проследовали в предназначенную им глушь109.
Кое-как протянулись пять месяцев. За это время Кускову и Прокоповича перевели из Вологды в город Кашин Тверской губернии с пересадкой в Лубянской тюрьме, где членов «Голодного Комитета» встретили как хороших старых знакомых и сразу попросили разъяснить экономическое положение страны. Осоргин же за прошедшие пять месяцев оправился от болезни и оказался зрителем такой чудовищной катастрофы в Поволжье, о которой в Москве мало кто догадывался.
Между тем Е.П. Пешкова, жена Горького, возглавлявшая Политический Красный Крест, пустила в ход свои немалые партийные связи и добилась согласия влиятельных сановников на пересмотр дела Комитета. В связи с прошением Политического Красного Креста секретарь Президиума ВЦИК А.С. Енукидзе 26 апреля 1922 г. обратился к руководству ВЧК с предложением о досрочном освобождении высланных. Уже на следующий день, 27 апреля, по докладу Уншлихта Политбюро приняло постановление: «Применить как меру облегчения перевод бывших членов Всероссийского Комитета помощи голодающим в уездный или губернский город или, в случае их ходатайства, за границу»110.
В соответствии с решением Политбюро Кускову и Прокоповича в мае вернули в Москву, а в июне депортировали в Германию. Осенью 1922 года, когда советские правители открыли сезон охоты на инакомыслящих и просто мыслящих граждан, чекисты выпроводили на «гнилой Запад» еще пятерых членов Комитета: зачинщика М.А. Осоргина, агронома И.П. Матвеева, видного участника кооперативного движения Н.Е. Смирнова, президента Московского общества сельского хозяйства А. И. Угримова и профессора Московского высшего технического училища В.И. Ясинского (председателя Московского профсоюза научных деятелей и Московской комиссии по улучшению быта ученых). Вдогонку за ними в марте 1923 г. выслали за кордон секретаря Толстовского общества В.Ф. Булгакова.
Шестерым членам Комитета удалось выскользнуть за пределы совет-ской державы на вполне законных основаниях. Летом 1922 г. под предлогом «поправки здоровья» после перенесенного сыпного тифа выехал в Западную Европу председатель Всероссийского Союза писателей Б.К. Зайцев в сопровождении жены. В том же году не возвратился из зарубежной командировки близкий друг Зайцевых историк искусства и писатель П.П. Муратов. В 1924 г. преподаватель Московского университета Б.Р. Виппер стал профессором Рижского университета, а сокамерник Осоргина граф К.А. Бенкендорф перебрался в Великобританию, где проживала его мать. Спустя четыре года заместитель председателя Всероссийского Меннонитского сельскохозяйственного общества К.Ф. Классен переселился в Канаду, где возглавил Меннонитскую братскую церковь. Осенью 1929 г. стала «невозвращенкой» А.Л. Толстая, отпущенная в Японию для чтения лекций о своем отце и его учении.
Главного зачинщика Н.М. Кишкина и его секретаря Е.М. Кафьеву отпустили из ссылки только в декабре 1922 г. С 1923 г. Кишкин служил в курортном отеле Наркомздрава РСФСР; несколько раз его брали под стражу, потом освобождали; до Большого террора он не дожил — умер в Москве 16 марта 1930 года. Какие испытания выпали на долю Кафьевой, осталось неизвестным.
Заматерелым крамольникам Д.С. Коробову и И.А. Черкасову летом 1922 г. разрешили обосноваться в Нижнем Новгороде, но запретили приезжать в Москву. «Очень радостно, что оба они сейчас в России работают, — писал Осоргин в 1924 г., — не пропадет она с ними». В 1930 г. обоих арестовали по делу «О контрреволюционной вредительской организации в системе сельскохозяйственной кооперации».
Вместе с ними бросили в тюрьму известных когда-то экономистов М.П. Авсаркисова (в прошлом председателя правления Московского Народного банка, национализированного 2 декабря 1918 г.) и П.Т. Саламатова (Вятского губернского комиссара Временного правительства, затем члена правления Московского общества сельского хозяйства). Фамилия первого из них открывала список участников зарубежной делегации Комитета; фамилия второго упоминалась в сочинении Дзержинского, опубликованном 8 сентября 1921 г. После задержания членов Комитета в августе 1921 г. первого отпустили на волю довольно скоро, а второго продержали в Лубянском застенке около четырех месяцев.
Постановлением коллегии ОГПУ от 23 июля 1931 г. этих бывших членов Комитета, возведенных в ранг «вредителей», осудили на десять лет «исправительно-трудовых лагерей» (Авсаркисова сперва хотели было расстрелять, да передумали и, преисполнившись человеколюбия, заменили ему быструю смерть на постепенное угасание в концлагере). Через год коллегия ОГПУ вдруг пересмотрела свое прежнее решение относительно Коробова и Черкасова. Обоих извлекли из концлагеря и сослали на три года в провинцию (Коробова — в Саратов, а Черкасова — в Западную Сибирь). Саламатов строил сначала Беломорско-Балтийский канал в качестве заключенного, потом канал Москва–Волга в должности досрочно освобожденного экономиста. Авсаркисов сгинул в сталинских концлагерях111.
С профессором П.А. Велиховым, работавшим в Комитете «по транспорт-ной части», разобрались «по понятиям» в период ползучей сталинской революции сверху, нареченной «Великим переломом». Опытный инженер Велихов считался высококвалифицированным специалистом в области строительной механики, строительных материалов и мостостроения. Вместе с тем в силу темперамента и природной склонности к инакомыслию он смолоду привлекал к себе внимание тайной полиции. Еще осенью 1907 г. его подвергли обыску и непродолжительному задержанию как участника Московского отдела лиги образования, закрытой распоряжением московского генерал-губернатора.
После октябрьского переворота Велихова трижды (осенью 1919-го, весной 1920-го и осенью 1921 г.) отправляли за решетку на относительно короткие сроки. В четвертый раз его взяли под стражу 16 августа 1922 г., через полгода перевели из тюрьмы в Институт судебно-психиатрической экспертизы имени В.П. Сербского и только 23 апреля освободили под подписку о невыезде из Москвы. Для окончательной расправы его арестовали 12 июня 1929 г. по делу «Контрреволюционной вредительско-шпионской организации в центральном и местных управлениях шоссейно-грунтовых путей», постановлением коллегии ОГПУ от 4 апреля 1930 г. приговорили к высшей мере наказания и через полтора месяца, 27 мая, расстреляли112.
В том же 1930 г. по делу рожденной буйным воображением Агранова «Трудовой крестьянской партии» репрессировали семерых бывших членов Комитета: агрономов А.Г. Дояренко и А.П. Левицкого, экономистов Н.Д. Кондратьева, А.А. Рыбникова, П.А. Садырина, А.В. Тейтеля и А.В. Чаянова. Четверо из них (Дояренко, Кондратьев, Рыбников и Чаянов) были профессорами Тимирязевской сельскохозяйственной академии, Левицкий — заместителем директора Института минеральных удобрений, Садырин — профессором Кооперативного института и членом правления Государственного банка СССР, Тейтель — старшим экономистом Наркомзема РСФСР. По версии Агранова, все они занимались «вредительством», а Садырин даже ввозил в страну оружие под видом заграничных сельскохозяйственных машин и формировал повстанческие отряды113.
В 1937 г. расстреляли Тейтеля и Чаянова, в 1938-м — Кондратьева, Рыбникова и Садырина. Основоположник современной агрофизики Дояренко побывал и в суздальском политизоляторе, и в концлагере, и в ссылке, а умер в 1958 г., дожив до 84 лет. Левицкого выслали в Смоленскую область; в 1942 г. под Гжатском (ныне Гагарин) его расстреляли немецкие оккупационные части за связь с партизанами114.
Не довелось уклониться от карающего меча пролетарской диктатуры и официальному представителю Комитета в Париже М.И. Скобелеву. Осудивший свое меньшевистское прошлое еще в 1922 г., он нашел себе новую эко-логическую нишу в плотных рядах РКП(б), поспособствовал установлению торговых отношений советской державы с Францией и в 1925 г. вернулся из эмиграции в Москву. Во время ежовщины чекисты «сорвали маску» с этого «участника террористической организации», и в июле 1938 г. Скобелева расстреляли по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР.
Безрадостному ясновидцу Кутлеру грозила участь не то зачинщика, не то заклятого крамольника. Сразу после ареста 27 августа 1921 г. он сказал Прокоповичу: «Этой тюрьмы я больше вынести не смогу. Довольно с меня и того года…. Стар я, знаете, для этих интересных похождений…. Ноги больные, сердце не действует». Но в камере он держался стоически: «Ел ядовитый суп из погибшей рыбы без тарелки и без ложки — из перепиленной надвое бутылки, закусывал сорным прелым хлебом, вытирал бумажкой седые усы. Не жаловался и не волновался. И очень приветствовал мысль сделать из хлеба шахматы»115.
Через месяц его отпустили на волю и по предложению наркома финансов Н.Н. Крестинского вместе с П.А. Садыриным ввели в состав правления Государственного банка РСФСР116. Кутлер возглавил эмиссионный отдел банка и вскоре прославился как совершенно замечательный чиновник, ибо ни разу не согласился подписать распоряжение на выпуск новых банкнот, не получив для этого заранее обусловленного золотого обеспечения. Его манеры, опыт и эрудиция, не говоря уже о разработанных им мероприятиях по реализации денежной реформы, произвели настолько отрадное впечатление на державных сановников, что весной 1922 г. Политбюро дважды обсуждало его кандидатуру в качестве предполагаемого члена коллегии финансового ведомства и только после протеста Дзержинского от этой оригинальной идеи отказалось117.
Скоропостижная смерть Кутлера 10 мая 1924 г. лишила карательный аппарат возможности расквитаться с ним за его беспорочную и плодотворную службу сначала монархии, а потом большевикам. Зато его постоянного партнера по тюремным шахматам Ф.А. Головина, тоже освобожденного через месяц после ареста и потом служившего в каких-то советских учреждениях, арестовали 17 сентября 1937 г. Спустя два месяца решением «тройки» управления НКВД по Московской области Головина приговорили к расстрелу за «антисоветскую агитацию» и 10 декабря 1937 г., за 11 дней до его 70-летнего юбилея, казнили.
Почетное место в компании зачинщиков занимал, наконец, председатель петроградского филиала Комитета Максим Горький. Тем не менее отдать распоряжение о его заключении под стражу не рискнул бы даже давно враждовавший с ним петроградский наместник Зиновьев. Поскольку писатель не подлежал аресту, его надо было навеки опорочить. За решение этой проблемы взялся Агранов, и 8 сентября 1921 г. Уншлихт потешил вождя мирового пролетариата извлечением из показаний профессора В.Н. Таганцева, которого чекисты назначили руководителем «Петроградской боевой организации»:
«Летом 1920 г., когда я скрывался от засады у меня на квартире, я обратил-ся к Горькому за советом по поводу моих родных, оставшихся в засаде. Я расска-зал Горькому, что я скрываюсь от засады, он предложил дать мне письмо к Менжинскому, но я счел это неудобным ввиду невыясненности характера обвинения. Тогда он обещал оказать мне содействие в возможно скорейшем снятии засады и об устройстве питания моих родных. После первой встречи я раза три был у него на квартире, обыкновенно в связи с хлопотами об арестованных, преимущественно военных. Во время этих встреч затрагивались- беседы на разные политические темы, из коих я узнавал о трагическом взгляде Ленина на русский народ, который является, по мнению Ленина, чрезвычайно- податливым на всякое насилие и мало пригоден для государственного строительства. Горький рассказывал о своих встречах с представителями церкви и о религиозных настроениях, часто говорил о крестьянской опасности.
После моего печального случая с шантажом (о даче мною 650 тысяч рублей выкупа за мое освобождение инспектору уголовного розыска, арестовавшему меня на улице) Горький, которому я рассказывал это, советовал уехать за границу, где я буду иметь возможность заняться научной работой. Он спрашивал у меня, имею ли я возможность переправиться надежным способом через границу. Я сказал, что могу вполне надежным способом. Он просил известить его о сроке моего отъезда и захватить с собой Марию Игнатьевну Бенкендорф, которая пять раз пробовала перейти границу, но каждый раз неудачно, и он не хотел больше рисковать с ее отправкой. По моим сведениям, Мария Игнатьевна была однажды в Финляндии, но вынуждена была оттуда уехать и вопрос о возможности ее выезда туда, по полученной мной справке, <…> был весьма сомнителен.
Я Горькому рассказывал, что принимал участие в контрреволюционных организациях и что за мной много грехов числится. Я его мог только успокоить в лояльных отношениях к советской власти во время войны с Польшей. Разговор о Бенкендорф и возможности ее отъезда при моем посредстве происходил в половине августа 1920 г. Горький указывал мне имена и фамилии тех лиц, которые находятся в качестве осведомителей в Чрезвычайной Комиссии, — Николая Рябушинского, одного из сыновей Саввы Морозова, Гельцер, одной московской портнихи (известной) и известной модистки (фамилию забыл), бывшего лицеиста Жервей и одного из Вонлярлярских. Этот список он назвал мне при обычном нашем разговоре»118.
Вникнув в изготовленный Аграновым текст допроса известного петро-градского профессора-географа, Ленин немедленно переправил ценную бумагу в собственный архив, хотя странные признания Таганцева не могли, казалось бы, не вызывать недоумение по поводу самой «боевой организации», ее формального предводителя и его эпизодических контактов с Горьким. К формированию «Петроградской боевой организации» Агранов приступил в июне 1921 г. и уже через три месяца завершил свое расследование, увеличив число заключенных в тюрьмах бывшей столицы на 833 человека. Президиум Петроградской губернской ЧК 24 августа вынес постановление о расстреле 61 арестованного по этому делу (в частности, профессора В.Н. Таганцева и его жены, поэта Н.С. Гумилева и ректора Петроградского университета Н.И. Лазаревского, профессора Петроградского технологического института Г.Г. Максимова и блестящего химика М.М. Тихвинского — старого приятеля Красина и Горького), а 3 октября приговорил к расстрелу еще 36 человек119.
В 1992 г. Прокуратура Российской Федерации и Следственное управление Министерства безопасности России констатировали, что дело в отноше-нии участников «Петроградской боевой организации» было «полностью сфальсифицировано»120.К такому же, в сущности, выводу, но только на 70 лет раньше пришел Амфитеатров: «Даже у изобретательной чрезвычайки недостало клеветнической фантазии больше, чем на милейшего В.Н. Таганцева. Мир его страдальческому праху, освященному безвинною мукою! Но кто же может хоть на минуту поверить, чтобы этот добродушный и остроумный обыватель был организатором и “главою” политического заговора? С его-то неукротимой общительностью и длинным языком? С его-то житейской озабоченностью и должностною беготнею в сверхсильной пайковой охоте? Если бы в Петрограде в самом деле зародился серьезный заговор, то, вероятно, под большим вопросом стояло бы, допустить ли В[ладимира] Н[иколаевича] в его тайну, а не то что ставить его “главою”»121.
Кто же был тогда подлинным автором показаний Таганцева — сам профессор или чекист Агранов? Во всяком случае профессор Таганцев, родившийся в Петербурге и выросший в семье академика, не мог ввернуть в свою речь оборот вроде «во время этих встреч затрагивались беседы» — такой стиль уж совсем не подходит столичной интеллигенции. Кроме того, Горький не мог выяснить фамилии осведомителей ВЧК, не мог в обычном разговоре поделиться подобными сведениями с участником «контрреволюционных организаций» и никак не мог обсуждать способы нелегального перехода через границу М.И. Бенкендорф (своей фактически гражданской жены) с малознакомым человеком.
Профессора Таганцева приговорили к расстрелу 24 августа, а казнили, скорее всего, на следующий день; однако на его показаниях, сохранившихся в ленинском фонде, проставлена дата 27 августа. Можно полагать, что 27 августа, в тот самый день, когда чекисты по приказу Ленина арестовали членов Комитета, Агранов получил срочный заказ на компрометацию Горького и задним числом подшил к закрытому делу не то слово перед казнью, не то посмертный привет профессора Таганцева.
В роли заказчиков неплохо смотрелись и явный недруг писателя Зиновьева, и тайный его недоброжелатель Каменев, супруга которого сказала однажды Ходасевичу: «Удивляюсь, как вы можете знаться с Горьким. Он только и делает, что покрывает мошенников — и сам такой же мошенник. Если бы не Владимир Ильич, он давно бы сидел в тюрьме!»122. Но более вероятно, что Агранов, занимавший должность особоуполномоченного по важнейшим делам при начальнике секретно-оперативного управления ВЧК, просто исполнил поручение своего шефа Менжинского, еще в июне посулившего общественным деятелям неминуемую расправу. Отныне чекисты получили неограниченную возможность шантажировать писателя, так как «откровенные признания» профессора Таганцева наглядно свидетельствовали о том, что «белогвардейцы умеют пользоваться добросердечием М. Горького»123.
Для самого же писателя единственным пристойным выходом из этой ситуации оставалось переселение в Западную Европу под предлогом расстроенного здоровья. Не зря же все лето 1921 г. Ленин настоятельно, хотя и безуспешно, предлагал Горькому покинуть страну одних лишь советов, где «ни лечения, ни дела», а только «зряшная суетня»124.Настало время прислушаться к этой рекомендации, и 16 октября в крайне скверном расположении духа Горький удалился за границу. В июне 1922 г., когда Ленин уже лежал с инсультом, а Кускова и Прокопович собирались в эмиграцию, некто, обладавший многообразной информацией о тайнах Кремлевского двора, попросил их передать Горькому его наставление: «Скажите другу нашему, Алексею Максимовичу, чтобы он не возвращался. Его песенка здесь спета, не знаю, навсегда ли. Дует другой ветер, и “Сокола” того и гляди посадят в клетку. Этого он не переживет…»125
Ссылки:
105 Современные записки, 1922, т. 12. С. 138-163.
106 РГАСПИ, ф. 2, оп. 1, д. 20745. Вестник сельского хозяйства, 1921, № 7. С. 2. В кн.: Ленин и ВЧК… С. 473. Осоргин М. Указ. соч. (1924).
107 РГАСПИ, ф. 17, оп. 84, д. 227, л. 63.
108 РГАСПИ, ф. 2, оп. 2, д. 1023.
109 Современные записки, 1922, т. 13. С. 214-227. Осоргин М. Указ. соч. (1924).
110 РГАСПИ, ф. 17, оп. 3, д. 290, л. 4. В кн.: «Просим освободить из тюремного заключения» (письма в защиту репрессированных). М., 1998. С. 167.
111 В кн.: Высылка вместо расстрела… С. 452, 484, 502. В кн.: «Просим освободить из тюремного заключения»… С. 53-54.
112 ГАРФ, ф. 124, оп. 45, д. 1045, .л. 4-9. Источник, 1996, № 3. С. 87. В кн.: Государственный научный центр социальной и судебной психиатрии им. В.П. Сербского. Очерки истории (сборник трудов). М., 1996. С. 48-49. В кн.: «Просим освободить из тюремного заключения»… С. 32-33.
113 Кондратьев Н.Д. Суздальские письма. М., 2004. С. 99-134.
114 В кн.: «Просим освободить из тюремного заключения»… С. 175-177. Вернадский В.И. Дневники: 1926-1934. М., 2001. С. 261-262. В кн.: Высылка вместо расстрела… С. 439, 451, 459, 482-484, 492, 502.
115 Дни (Париж), 18. V. 1924. Последние Новости (Париж), 20. V. 1924.
116 РГАСПИ, ф. 5, оп. 2, д. 66, л. 56-57.
117 РГАСПИ, ф. 17, оп. 3, д. 288, л. 4; д. 294, л. 8. Нансен Ф. Указ. соч., с. 81-82. Правда, 11. V. 1924.
118 РГАСПИ, ф. 2, оп. 2, д. 865, л. 7.
119 Известия, 31.VIII.1921. В кн.: «Просим освободить из тюремного заключения»… С. 161-163.
120 В кн.: «Просим освободить из тюремного заключения»… С. 164-165.
121 Амфитеатров А.В. Указ. соч. С. 26.
122 Ходасевич В.Ф. Указ. соч. С. 189.
123 РГАСПИ, ф. 5, оп. 1, д. 2614, л. 1.
124 Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 53. С. 109.
125 Кускова Е.Д. Трагедия Максима Горького. Новый журнал, 1954, кн. 38. С. 224-245.
Источник Версия для печати
