Предисловие
Лицом всякого общества, творцом и выразителем его достижений, определяющим конкурентоспособность данного общества и его вклад в мировую цивилизацию является слой, представляющий совокупность лиц, обладающих сравнительно более высоким, чем рядовые члены общества, уровнем информированности (образования) и осуществляющих функции руководства, духовно-культового обслуживания и научно-технологического развития. Качественные характеристики такого слоя во многом обусловливают судьбу страны, ложные ориентиры и представления в этом отношении чреваты самыми тяжелыми последствиями для страны, ибо для исправления положения обычно требуются, как минимум, десятилетия. Блестящий расцвет русской науки и культуры в ХIХ веке был обеспечен людьми, объективно выдвинутыми теми принципами комплектования и существования элитного слоя, которые были заложены три столетия назад, тогда как удручающая серость последних десятилетий связана с целенаправленным принижением культуроносного слоя и фактическим его уничтожением — путем формирования такого его состава, который не способен выполнять свойственные этому слою функции.
Хотя трансформацию интеллектуального слоя при советском режиме в СССР можно рассматривать и как частный случай такой трансформации в массовом обществе вообще, советский опыт все-таки уникален. Прежде всего потому, что уникален сам тоталитарно-идеократический режим, сознательно ставящий одной из основных целей своего развития принципиальную ликвидацию интеллектуального слоя как социального и культурного явления. Соответственно и результаты, достигнутые на этом пути (пусть задача и не была выполнена в полной мере), обеспечили такой состав и качество интеллектуального слоя, которые заметно отличали советский вариант от иных, современных ему. Вот почему обращение к истории интеллектуального слоя в советское время представляет определенный интерес.
В традиционном обществе этот элитный по самой своей природе слой довольно четко отграничен от массы населения рядом формально-статусных показателей. В массовых обществах последнего столетия границы его размываются, однако он обычно продолжает пониматься как слой образованных людей, интеллектуалов. В советское время слой лиц умственного труда принято было именовать (в т.ч. и в официальных изданиях) также интеллигенцией, что входило в противоречие с известным с XIX в. определением последней как специфической общности, не только не совпадающей с кругом образованных людей, носителей отечественной культуры, но в известном смысле противостоящей ему. В настоящей книге, основанной преимущественно на советских статистических материалах, не представлялось возможным в полной мере абстрагироваться от этого термина, но следует иметь в виду, что во всех случаях, когда ниже речь идет об «интеллигенции», имеется в виду совокупность лиц умственного труда в СССР. Конечно, выражение «интеллектуальный слой» также может показаться не совсем уместным, поскольку звучит излишне комплиментарно по отношению к абсолютному большинству советской интеллигенции, но речь, в конце-концов, идет не более чем о функциональной роли социального слоя. Строго говоря, ниже будут рассмотрены численность, удельный вес в населении, происхождение, благосостояние и социальный статус в СССР «образованного сословия» — совокупности лиц, которые, во всяком случае, по формальным показателям, выполняли эту роль в стране.
При всем разнообразии набора профессиональных групп, составляющих такой слой в том или ином обществе, положение его в социальной структуре подчиняется некоторым общим закономерностям. Прежде всего, высота статуса и степень материального благосостояния всякого элитного слоя обратно пропорциональна численности этого слоя и его доле в населении. Рост численности социальных групп, входящих традиционно в состав элитного слоя данного общества, всегда приводит к падению престижа этих групп, и средний уровень материальной обеспеченности большинства их членов также обычно понижается, подобно тому, как обесценивается значение, например, званий, наград и т.п. по мере увеличения числа их обладателей.
Вследствие этого доля элитных слоев в обществе более или менее константна и, как правило, не превышает 10%, а чаще составляет еще меньшую величину — 2–3%. Это обстоятельство обусловлено как биологически (лишь ограниченное число особей в популяции обладает определенным набором качеств, позволяющих им выполнять соответствующие функции), так и тем, что доля материальных благ, перераспределяемых для обеспечения их существования, также не беспредельна.
Селекция элитного слоя обычно сочетает принцип самовоспроизводства и постоянный приток новых членов по принципу личных заслуг и дарований, хотя в разных обществах тот или иной принцип может преобладать в зависимости от идеологических установок. При этом важным показателем качественности этого слоя является способность его полностью абсорбировать своих новых сочленов уже в первом поколении. При засорении интеллектуального слоя слишком большим числом лиц, не отвечающих по своему уровню задаче поддержания культурной традиции, он неизбежно деградирует и лишается в общественном сознании прежнего престижа, объективная «ценность» его среднего представителя понижается и возможности материального обеспечения сужаются.
В силу названных обстоятельств набор социальных групп, входящих в состав элитного слоя со временем может меняться. Определяющим является не абсолютный уровень информированности, а положение данной группы по этому показателю относительно других социальных групп, относительно среднего уровня данного общества. Поэтому, кстати, и сама по себе численность и доля в населении той или иной социальной группы, претендующей на вхождение в элитный слой, косвенно может свидетельствовать о своей к нему принадлежности (или непринадлежности). Доля лиц, чей образовательный уровень существенно отличается от общего, довольно постоянна и не превышает нескольких процентов, причем не зависит от «абсолютных» показателей. Понятия «среднего», «высшего» и т.д. образования вообще весьма относительны и в плане социальной значимости сами по себе ничего не говорят: при введении, допустим, «всеобщего высшего образования», реальным высшим образованием будет аспирантура, если всех пропускать через аспирантуру, то «интеллигентами с высшим образованием» можно будет считать обладателей докторских степеней и т.д.
Важна прежде всего степень отличия уровня информированности «образованного сословия» от такового основной массы населения. До революции, скажем, уровень общей культуры выпускника гимназии или реального училища сразу резко выделял его из массы населения (и принципиальной разницы в этом отношении между ним и выпускником вуза не было), в советское же время такое отличие обеспечивали лишь несколько лучших вузов или аспирантура (не говоря уже о том, что прежняя «средняя» гимназия и по абсолютному уровню гуманитарной культуры давала несравненно больше, чем «высший» советский институт).
Поэтому естественно, что по мере увеличения в обществе численности социальных групп, члены которых в силу функциональной предназначенности получали какое-либо образование, те группы, для которых уровень необходимой информированности был наименьшим, постепенно выпадали из элитного слоя и сливались с основной массой населения. Так, если в свое время, допустим, мелкие канцелярские служащие, писаря и т.п.,чьи занятия были привилегированны и чья численность ничтожна относительно всего населения, входили в этот слой, то в ситуации, когда т.н. «белые воротнички» стали составлять до четверти населения, лишь высшие их группы могут быть к нему отнесены. По той же причине рядовой выпускник советского вуза занимает в статусном плане такое же, если не более низкое место в обществе, как не имеющий даже первого классного чина канцелярист в дореволюционной России.
Настоящая работа ограничивается рассмотрением фактического состояния советского интеллектуального слоя и не касается взглядов его представителей. Можно лишь заметить, что в последнее десятилетие, с ослаблением официального идеологического пресса, в печати получили весьма широкое распространение дискуссии «об интеллигенции», отмечены попытки представителей интеллектуального слоя высказываться от его лица, сформулировать его корпоративные ценности и интересы, одновременно велись и разговоры о «возрождении России», возвращении к ее культуре (что объективно немыслимо без воссоздания соответствующего интеллектуального слоя). При этом обращает на себя внимание, что, хотя понимание связи будущего России с восстановлением качества «сословия интеллектуалов» в ряде случаев и имеет место, над тем, насколько это вообще достижимо, есть ли хотя бы дрожжи, на которых могла бы возродиться прежняя культура, задумываются мало, потому что коренное отличие создавшего ее слоя от современного советского в полной мере не осознается. Тяжело дается и преодоление современным интеллектуалом сознания своей социальной неполноценности. Основой идеологии всякого тоталитарного режима является общеобязательный культ «простого человека» (именно это роднит казалось бы совершенно разные по устремлениям тоталитарные идеологии), и после десятилетий обработки в соответствующем духе, «работник умственного труда» до сих пор не осмеливается подняться до осознания противоестественности навязанных ему постулатов.
Главное же состоит в отсутствии преемственности между образованным слоем исторической России и современным, а именно социальная самоидентификация пишущих накладывает сильнейший отпечаток на освещение проблем бытия интеллектуального слоя. Старый интеллектуал (вне зависимости от его политических взглядов) и советский — совершенно разные люди. В дореволюционной России представитель образованного слоя рассматривался «простым человеком» («мужиком») как «барин» — будь то сельский учитель или губернатор. Интеллектуал же, созданный советским строем, есть по своей психологии и самоидентификации, в подавляющем большинстве, именно «мужик». Но если прежний «мужик», при всей неприязни к «барину», испытывал к дореволюционному интеллектуалу традиционное уважение (прекрасно отдавая себе отчет в существующей между ними разнице), то советский интеллигент такого уважения не испытывает, считая себя не менее «культурным» (да еще, пожалуй, — более, ибо советская культура, по его разумению, «выше» и «прогрессивнее») и своего сущностного отличия от него даже и не осознает, так как критерии этого отличия ему не ведомы.
Вот почему, даже несмотря на моду на дореволюционную Россию, ее образованному сословию не повезло на симпатии современных авторов. Неприязнь к нему просматривается очень четко в писаниях самых разных по взглядам авторов. Созданная им культура абсолютному большинству представителей советской интеллигенции чужда. Эта культура, неотделимая от своих создателей, все-таки аристократична. Аристократизм вообще есть основа всякой высокой культуры. Нет его — нет и подлинной культуры. (Вот почему, кстати, народы, по какой-либо причине оказавшиеся лишенными или никогда не имевшие собственной «узаконенной» элиты — дворянства и т.п., не создали, по существу, ничего достойного мирового уровня, во всяком случае, их вклад в этом отношении несопоставим с вкладом народов, таковую имевшими.) В нормальных условиях нация неизбежно выделяет свою аристократию, потому что сама сущность высоких проявлений культуры глубоко аристократична: лишь немногие способны делать что-то такое, чего не может делать большинство (будь то сфера искусства, науки или государственного управления). Не обязательно все такие люди должны принадлежать к аристократии по происхождению, но само наличие аристократической среды, соответствующих идеалов и представлений в обществе для стимуляции успехов в этих видах деятельности абсолютно необходимо. Общественная поляризация рождает высокую культуру, усредненность, эгалитаризм — только серость. Та российская культура, о которой идет речь, создавалась именно на разности потенциалов (за что ее так не любят разного рода «друзья народа»). Характерно, что одно из наиболее распространенных обвинений Петру Великому — то, что он-де вырыл пропасть между высшим сословием и «народом», — формально вполне вздорное (ибо как раз при нем была открыты широкие возможности попасть в это сословие выходцам из «народа», тогда как прежде сословные перегородки были почти непроницаемы), имеет в виду на самом деле эту разность.
Хотя культура образованного слоя дореволюционной России давно перестала быть господствующей, подспудное чувство неполноценности по отношению к ней порождает у члена современного «образованного сословия» даже иногда плохо осознаваемую враждебность. Лиц, сознательно ориентирующихся на старую культуру, среди нынешних интеллигентов относительно немного: такая ориентация не связана жестко с происхождением (создающим для нее только дополнительный стимул), а зависит в основном от предпочтений, выработавшихся в ходе саморазвития, а именно условия становления личности интеллектуала в советский период менее всего располагали к выбору в пользу этой культуры. Вот почему не приходится удивляться тому, что, даже пытаясь отстаивать свои корпоративные интересы, современный интелектуал менее всего склонен апеллировать к социальному статусу своих дореволюционных предшествеников. Поскольку же опыт «массового общества» не оставляет интеллектуалу никакой опоры, то разговоры о «приниженном положении интеллигенции» производят довольно жалкое впечатление. Но для того, что бы столь резко изменить статус и самосознание образованного слоя потребавалось приложить немалые усилия, опыт которых представляет несомненный интерес.
Глава I
Интеллектуальный слой дореволюционной России
На состоянии и основных чертах «образованного сословия» исторической России необходимо остановиться хотя бы кратко — для того, чтобы оценить как характер изменений советского периода, так и ту реальность, с которой большевикам пришлось иметь дело при проведении своих планов в отношении социальной структуры общества.
Интеллектуальный слой дореволюционной России был сравнительно немногочисленным. По данным переписи 1897 г. (единственные данные единовременного учета) он насчитывал примерно 870 тыс. чел (2,7%) самодеятельного населения, в т.ч.: ученых и литераторов — 3296, художников, музыкантов, актеров — 18254, учителей и начальников учебных заведений — 79482, учителей ремесел и искусств — 7,9 тыс., частных преподавателей — 68173, гувернеров — 11 тыс., врачей и начальников лечебных учреждений (в т.ч. военных и зубных) — 18802, фельдшеров, фармацевтов, акушеров — 49460, ветеринаров — 2902, инженеров — 4010, офицеров, топографов и военных чиновников — 52471, чиновников гражданских ведомств — 151345, адвокатов, нотариусов и их служащих — 12473, служащих железных дорог и пароходных обществ — 23184, почтово-телеграфных служащих — 12827, служащих частных промышленных и сельскохозяйственных предприятий 204623. К этому числу следует прибавить образованную часть купечества и промышленных кругов, духовенство, неслужащих дворян, отставников и пенсионеров, а также студентов и учащихся средних учебных заведений{1}.
Сведения о численности интеллектуального слоя в последние годы перед революцией противоречивы, но позволяют составить общую картину. Лиц с высшим образованием насчитывалось в 1913–1914 гг. 112–136 тыс. чел., число специалистов с высшим и средним специальным образованием в 1913 г. определяется в 190 тыс. (1 на 837 работающих){2}. По отдельным категориям сведения следующие:
Ученые и преподаватели вузов. Научных работников (в 300 научных организациях и обществах) насчитывалось в 1914 г. 10,2 тыс. чел., по другим оценкам, научных работников до революции было 11, 6 тыс. чел.{3} Учебный персонал вузов на 1912 г. исчислялся в 6830 чел., на 1914 г. — 6658{4}, на 1916 г. — 6655 при 135842 студентах (см. табл. 1){5}.
Деятели литературы и искусства. Литераторов к 1910 г. насчитывалось около 2500, к 1909 г. имелось также около 10 тыс. переводчиков. Перед революцией имелось не менее 1,5–2 тыс. дипломированных художников (в т.ч. архитекторов); членов РТО к 1917 г. насчитывалось до 6 тыс.
Учителя. По данным однодневной переписи 18.01.1911 г. насчитывалось 153360 учителей начальных школ; в 1913 г. учителей и работников среднетехнических учебных заведений — свыше 106 тыс. чел.; преподавателей средних учебных заведений в 1914 г. было свыше 34 тыс. чел. (20956 в гимназиях, прогимназиях и реальных училищах, 3085 в коммерческих училищах, 3185 в частных учебных заведений, 4700 преподавателей «других предметов» в средних школах министерства просвещения и коммерческих училищах, 1300 в духовных семинариях и 1100 в педагогических учебных заведениях).
Медики. В 1911 г. врачей насчитывалось 21747, фельдшеров — 27173, акушерок — 14361, в 1912 г., по другим данным, было 28,5 тыс. фельдшеров (в т.ч. 5,8 тыс. женщин) и до 14, 2 тыс. акушерок. В 1914 г. врачей было 18320 плюс около 4000 по земству (на 1.01 всего 23143). «Российский медицинский список» 1914 г. включал более 42700 человек (в т.ч. 28240 лекарей и докторов медицины, 3120 женщин-врачей, 5330 провизоров и 112 магистров фармации, 5800 зубных врачей).
Инженеры. Всех ИТР (включая мастеров и их помощников) в 1913 г. насчитывалось 46502 чел, в т.ч. 7880 инженеров с высшим образованием. Значительное число лиц с инженерным образование состояло на государственной службе: в МПС в 1915 г. таких насчитывалось 2800, горных инженеров в 1913 г. было 1115 (в т.ч. 180 в «генеральских» чинах).
Почтово-телеграфных служащих в 1911 г. насчитывалось 39713 чел.
Специалисты сельского хозяйства. В 1913 г. агрономов насчитывалось 9112 (в т.ч. 1978 с высшим и 1976 со средним образованием), из которых 2954 состояли на государственной службе. Ветеринаров в 1912 г. (по отчету министерства просвещения) насчитывалось 7200 (3400 ветеринарных врачей и 3800 ветеринарных фельдшеров); «Российский медицинский список» 1914 г. содержит 5200 ветеринарных врачей.
Адвокатов в 1916 г. насчитывалось 11,8 тыс. чел. (6 тыс. присяжных поверенных и 5,8 тыс. их помощников){6}.
Военные. К концу 1912 г. в российской армии служило 48615 офицеров и 11237 военных чиновников (в т.ч. 3708 медиков), в начале 1914 г. — 42–43 тыс. офицеров, кроме того, имелось 1645 офицеров Отдельного корпуса пограничной стражи и 997 офицеров Отдельного корпуса жандармов. Во флоте к 1913 г. насчитывалось 1970 строевых офицеров, 550 инженер-механиков, 230 врачей{7}.
Духовенство. На 1902 г. белого духовенства насчитывалось более 105 тыс. чел.; к 1917 г. имелось 111 тыс. приходских священников и 92 тыс. монашествующего духовенства, не считая духовенства иных конфессий{8}.
Общая численность образованного слоя определяется к 1913 г. числом около 3 млн. (2,2% населения){9}. Среди лиц интеллектуальных профессий насчитывалось до 300 тыс. разного рода учителей и преподавателей, до 50 тыс. ИТР (в т.ч. около 10 тыс. инженеров), 80–90 тыс. медиков (в т.ч. до 25 тыс. врачей), около 20 тыс. ученых и преподавателей вузов, 60 тыс. кадровых офицеров и военных чиновников, 200 тыс. духовенства. Наиболее значительная часть его была занята в управлении частным сектором экономики.
Вопреки распространенным представлениям, часть интеллектуального слоя, занятая в сфере непосредственного государственно-административного управления, была крайне незначительна. Хотя в России значительная часть преподавателей, врачей, инженеров и других представителей массовых профессиональных групп этого слоя находилась на государственной службе и входила, таким образом, в состав чиновничества, общее число российских чиновников было довольно невелико, особенно при сопоставлении с другими странами. На рубеже XVII-XVIII вв. всех «приказных людей» в России насчитывалось около 4,7 тыс. чел., тогда как в Англии в начале XVIII в. при вчетверо меньшем населении — 10 тыс. В середине XVIII в. всех ранговых гражданских чиновников в России насчитывалось всего 2051 (с канцеляристами 5379). В 1796 г. ранговых чиновников было 15,5 тыс., в 1804–13,2 тыс., в 1847–61548, в 1857–86066 (плюс 32073 канцеляриста), в 1897–101513, в начале ХХ в. — 161 тыс. (с канцеляристами 385 тыс.). К 1917 г. всех государственных служащих насчитывалось 576 тыс. чел. Между тем, во Франции уже в середине XIX в. их было 0,5 млн., в Англии к 1914 г. (при втрое-вчетверо меньшем населении) — 779 тыс., в США в 1900 г. (при в 1,5 раза меньшем населении) — 1275 тыс., наконец, в Германии в 1918 г. (при в 2,5 раза меньшем населении) — 1,5 млн.{10} С учетом численности населения, в России «на душу населения» приходилось в 5–8 раз меньше чиновников, чем в любой европейской стране.
Качественный уровень этого слоя был, в общем, весьма высок, ибо система образования, сложившаяся в России к тому времени, в тех ее звеньях, которые непосредственно пополняли своими выпускниками наиболее квалифицированную часть интеллектуального слоя (гимназии и вузы), находилась на уровне лучших европейских образцов, а во многом и превосходила их. Дореволюционные русские инженеры, в частности, превосходили своих зарубежных коллег именно по уровню общей культуры, ибо в то время в России на это обращали серьезное внимание, не рассматривая инженерную специальность как узкое «ремесло».
Важной особенностью интеллектуального слоя старой России был его «дворянский» характер. В силу преимущественно выслуженного характера российского высшего сословия (с начала XVIII в. получение дворянства не было связано с земельными пожалованиями) оно в России в большей степени, чем в другим странах, совпадало с образованным слоем (и далеко не только потому что поместное дворянство было самой образованной частью общества, и лица, профессионально занимающиеся умственным трудом, происходили поначалу главным образом из этой среды). Фактически в России интеллектуальный слой и был дворянством, т.е. образовывал в основном высшее сословие.
Дело здесь в характере самого российского дворянства после петровских реформ, в особенностях его формирования. С начала XVIII в. (в XVIII-XIX вв. возникло до 80–90% всех дворянских родов) считалось, что дворянство как высшее сословие должно объединять лиц, проявивших себя на разных поприщах и доказавших свои отличные от основной массы дарования и способности (каковые они призваны передать и своим потомкам). До 1845 г. потомственное дворянство приобреталось с первым же офицерским чином на военной службе и с чином коллежского асессора (8 класс) на гражданской (чины 14–9 классов давали личное дворянство), а также с награждением любым орденом. При этом образовательный уровень являлся в силу связанных с ним льгот решающим фактором карьеры. Так что почти каждый образованный человек любого происхождения становился сначала личным, а затем и потомственным дворянином, и сословные права дворянства фактически были в России принадлежностью всего интеллектуального слоя.
Этот слой, таким образом, будучи самым разным по происхождению, был до середины XIX в. целиком дворянским по сословной принадлежности. В дальнейшем, поскольку сеть учебных заведений и число интеллигентских должностей быстро увеличивались, то дворянство по-прежнему в огромной степени продолжало пополняться этим путем, хотя после повышения требований для получения дворянства (с 1845 г. потомственное дворянство приобреталось на военной службе с чином 8 класса (майор), а на гражданской — 5-го (статский советник), личное — военными чинами 14–9 классов и гражданскими чинами 9–6 классов; с 1856 г. класс чинов, приносящих потомственное дворянство, был поднят до 6-го (полковник) на военной службе и до 4-го (действительный статский советник) на гражданской) некоторая часть интеллектуального слоя оставалась за рамками высшего сословия. Учитывая, что на рубеже XIX-ХХ вв. весь образованный слой составлял 2–3% населения, а дворяне (в т.ч. и личные) — 1,5%, большинство его членов официально относились к высшему сословию (среди тех его представителей, которые состояли на государственной службе — 73%).
В силу вышеназванных обстоятельств общественный статус и престиж интеллектуального слоя были исключительно высоки. Пожалуй, ни в одной европейской стране принадлежность к числу лиц умственного труда (особенно это существенно для их низших слоев) не доставляла индивиду столь высокого и столь отличного от основной массы населения общественного положения. Хотя с середины XIX в. дворянский статус перестал играть сколько-нибудь существенную роль в жизни человека, психологически принадлежность к высшему сословию способствовала духовной независимости интеллектуала, осознанию самоценности своей личности. Представления недавних времен, когда образованный человек отождествлялся с дворянином, как бы накладывали отпечаток «благородства» на всю сферу умственного труда.
Вступая в ряды «образованного сословия», человек недворянского происхождения, даже если он не получал официально прав дворянства (к началу ХХ в. превратившихся в чисто престижные), не мог не ощущать себя принадлежащим к «обществу», «вышедшим в люди». И имел к тому все основания, ибо как бы ни была велика разница между университетским профессором и сельским учителем, преуспевающим столичным адвокатом и скромным провинциальным секретарем, свитским генералом и бедным армейским офицером — все они вместе взятые принадлежали к слою, составлявшему 2–3% населения. Совершенно закономерно, что любой представитель этого слоя воспринимался в народе как «барин», что отражало разницу между ним и подавляющим большинством населения страны.
Принцип комплектования российского интеллектуального элитного слоя соединял лучшие элементы европейской и восточной традиций, сочетая принципы наследственного привилегированного статуса образованного сословия и вхождения в его состав по основаниям личных способностей и достоинств. Наряду с тем, что абсолютное большинство членов интеллектуального слоя России вошли в него путем собственных заслуг, их дети практически всегда наследовали статус своих родителей, оставаясь в составе этого слоя.
Состав российского интеллектуального слоя по социальному происхождению его членов характеризовался тем, что к началу ХХ в. 50–60% их были выходцами из той же образованной среды, но при этом, хотя, как уже говорилось, от 2/3 до 3/4 их сами относились к потомственному или личному дворянству, родители большинства из них этого статуса не имели. Среди находившихся на государственной службе дворян по происхождению было 30,7%, среди офицеров — 51,2%, среди учащихся гимназий и реальных училищ — 25,6%, среди студентов — 22,8% (1897 г.){11}. Ко времени революции — еще меньше — менее 10% (данные за 1906–1915 гг. см. табл. 2){12}. Отдельные низшие группы образованного слоя (см., например, данные о происхождении школьных учителей в 1911 г. — табл. 3){13} могли существенно отличаться в сторону «демократичности» своего состава{14}. Таким образом, интеллектуальный слой в значительной степени самовоспроизводился, сохраняя культурные традиции своей среды. При этом влияние этой среды на попавших в нее «неофитов» было настолько сильно, что уже в первом поколении, как правило, нивелировало культурные различия между ними и «наследственными» членами образованного слоя.
Материальное обеспечение интеллектуального слоя в целом было достаточно удовлетворительным. Во всяком случае оно соответствовало тому месту в социальной иерархии, которое он занимал. Правда, связь «образованного сословия» с собственностью была незначительной, огромное большинство его членов не имело ни земельной, ни какой-либо иной недвижимой собственности. В начале ХХ в. даже среди той его части, которая занимала самое высокое положение на государственной службе (чины 1–4 классов), не имело собственности более 60%, среди офицеров не владели собственностью более 95%. Зато жалованье и доходы лиц умственного труда от своей профессиональной деятельности были довольно высоки, в несколько раз превышая доходы работников физического труда. По основным профессиональным группам имеются следующие данные:
Инженеры. В МПС начальники линий получали 12–15 тыс. р. в год, начальники служб — 5,4–8, начальники телеграфа — 3,3–4,8 тыс. В горном ведомстве начальники получали 4–8 тыс., средние чины — 1,4–2,8 тыс. В частном секторе заработки могли сильно колебаться. Например, из инженер-механиков, выпускников Киевского политехнического института 31,5% получали 1–2 тыс. р. в год, 25,2% — 2–3 тыс., 27,9% — свыше 3 тыс.
Медики. Земские врачи получали 1200–1500 р. в год, фельдшера — от 500–600 до 200–300, фармацевты — в среднем 667,2 (92, 5% их получали менее 1200 р. в год).
Учителя. Преподаватели средней школы с высшим образованием зарабатывали от 900 до 2500 р. (со стажем в 20 лет), без высшего образования — 750–1550. Пенсии их (после 20 лет стажа) составляли 1800 и 1100 р. соответственно. Учителя городских начальных школ получали в среднем (1911 г.) 528 р. (женщины — 447), сельских — 343 и 340 соответственно. В 1913 г. 70,9% из них получали в год свыше 200 р. Есть также данные о заработках народных учителей 180–300, 250–300, а иногда даже 48–60 р. в год.
Журналисты провинциальной прессы зарабатывали, как правило, 600–1200 р. в год, но четверть из них получали доход свыше 1200 р., а небольшая часть (1/6) — менее 360 р. Заработки столичных литераторов и журналистов, сотрудников ведущих газет, были намного больше.
Военные. Оклады младших офицеров составляли 660–1260 р. в год, старших — 1740–3900, генералов — до 7800. Кроме того, выплачивались квартирные деньги: 70–250, 150–600 и 300–2000 р. соответственно.
Художники. Руководители мастерских Академии художеств имели оклады в 2400 р. в год, профессора — 2000, преподаватели — 400–2800. В провинциальных училищах преподаватели искусств получали 1200 р. и казенную квартиру, в прочих учреждениях живописцы и архитекторы получали от 500 до 1600 р. Известные же художники зарабатывали до 12 тыс. р. и более.
Актеры. На провинциальной сцене актеры получали, как правило, 1200–1800 р. в год, что превышало актерские оклады в государственных театрах. Минимальным окладом на казенной сцене считался оклад 600 р. При этом оклады наиболее видных актеров Императорских театров достигали 12 тыс. р.
Адвокаты имели годовой доход 1–2 тыс. р. (7, 9%), 2–10 тыс. (84, 7%) и даже 10–50 тыс. (7, 4%). Профессора вузов получали не менее 2000 р. в год, в среднем 3–5 тыс., иногда до 12 тыс.{15}
В целом же в 1913 г. при среднем заработке рабочего 258 р. в год заработок лиц интеллектуальных профессий составлял 1058 р. (технического персонала — 1462 р.). Лишь некоторые низшие категории этого слоя: учителя сельских начальных школ, фельдшера и т.п. — имели заработки, сопоставимые с основной массой населения. При выслуге установленного срока службы пенсия назначалась в размере полного оклада жалованья. Так что благосостояние среднего представителя образованного слоя в полной мере позволяло ему поддерживать престиж своей профессии и отвечало представлениям о роли этого слоя в обществе.
Глава II
Ликвидация старого и подход к созданию нового образованного слоя
Социальный слой носителей российской культуры и государственности был уничтожен вместе с культурой и государственностью исторической России в результате большевистского переворота. В течение полутора десятилетий после установления коммунистического режима было в основном покончено с его остатками и одновременно шел процесс создания «новой интеллигенции», обеспечивший то положение и состояние интеллектуального слоя в стране, которое он занимает и в настоящее время. Такое развитие событий было предопределено как характером российского образованного сословия, так и положениями коммунистической доктрины касательно идеального общественного устройства и места в нем слоя лиц умственного труда.
Большевистскую революцию российский образованный слой встретил, естественно, резко враждебно. Более того, он был единственным, кто оказал ей сразу же активное вооруженное сопротивление — еще в то время, (осень 1917 — зима 1918 гг.), когда крестьянство и даже казачество оставались пассивны. Хотя в сопротивлении непосредственно участвовала лишь небольшая часть этого слоя (большинство и его представителей оказались не на высоте, проявив крайнее недомыслие, нерешительность и трусость), но среди тех, кто оказывал сопротивление установлению большевистской диктатуры в стране, представители образованного сословия составляли до 80–90%. Именно такой состав имела на первых порах Добровольческая армия и аналогичные ей формирования на других фронтах (из 3683 участников «Ледяного похода» более 3 тыс. были офицерами, юнкерами, студентами, гимназистами и т.п.; на Востоке осенью 1918 г. из 5261 штыков Среднесибирского корпуса 2929 были офицерами и т.д.). Следует иметь в виду, что к 1917 г. почти все лица «призывного» возраста, имеющие образование, были офицерами. Руководители белых армий именно на этот контингент и рассчитывали. М.В. Алексеев, говоря о необходимости создания новой русской армии, писал, что «офицеры, студенты, интеллигенция должны составить контингент». Я.А. Слащев, вспоминая о первых днях Добровольческой армии и призыве ее вождей, собравшись на Дону, продолжить борьбу против немцев и большевиков, писал: «Но пошли ли массы на эту борьбу? Нет. В Новочеркасск собралась только группа интеллигенции в две тысячи человек, а народные массы остались глухи к их призыву»{16}.
Большевики, со своей стороны, вполне отдавали себе отчет в том, что их реальными противниками в гражданской войне были не мифические «капиталисты и помещики», а интеллигенция — в погонах и без оных. По свидетельству А.В. Луначарского, «кучку праведников (имеются в виду революционеры) вся остальная интеллигенции рассматривала как величайших изменников знамени интеллигенции. Это привело к тому, что русская интеллигенции оказалась на стороне врагов революции и рабочего класса... Революция тоже определила свое отношении к интеллигенции. Поскольку дело дошло до гражданской войны, нужно воевать. Это совершенно ясно: ни один настоящий революционер не скажет интеллигенту так — я позволю тебе стрелять в меня; я же в тебя стрелять не буду». Один из высших руководителей ВЧК — М. Лацис (Судрабс), характеризовал своих противников более конкретно: «Юнкера, офицеры старого времени, учителя, студенчество и вся учащаяся молодежь... они-то и составляли боевые соединения наших противников, из нее-то и состояли белогвардейские полки. Действительно, на Восточном фронте белая гвардия состояла из учащейся молодежи, офицеров, учительства, лиц свободных профессий и прочих мелкобуржуазных элементов»{17}. М.Н. Покровский также отмечал, что в белой армии «лилась кровь именно мелкого интеллигента-прапорщика»{18}.
Вследствие этого красный террор был направлен именно против интеллектуального слоя. Его представители составляли огромное большинство расстрелянных, не говоря уже о ставших жертвами толпы. В рекомендациях органам ЧК прямо указывалось на необходимость руководствоваться при вынесении приговора профессией и образованием попавших им в руки лиц: «Не ищите в деле обвинительных улик; восстал ли он против Совета с оружием или на словах. Первым долгом вы должны его спросить, к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, какое у него образование и какова его профессия. Вот эти вопросы и должны разрешить судьбу обвиняемого». В приказе ВЧК «Об учете специалистов и лиц, могущих являться заложниками» Дзержинский подчеркивал, что заложниками должны браться лица, «кем они (белогвардейцы) дорожат», и уточнялось: «Выдающиеся работники, ученые, родственники находящихся при власти у них лиц. Из этой среды и следует забирать заложников. Второй вопрос — это спецы. Наши спецы — люди буржуазного круга и уклада мысли. Лиц подобной категории мы по обыкновению подвергаем аресту как заложников или помещаем в концентрационные лагеря на общественные работы». В инструкциях местным органам советской власти по взятию заложников для расстрела также указывался круг соответствующих профессий будущих жертв. Все это тогда ничуть не скрывалось, и большевистские вожди смысл и цели террора видели в подавлении именно интеллигенции (как писал Троцкий: «Террор как демонстрация силы и воли рабочего класса получит свое историческое оправдание именно в том факте, что пролетариату удалось сломить политическую волю интеллигенции»{19}).
В результате потерь образованного слоя от террора, а также голода и эпидемий, явившихся непосредственным следствием революции, и гибели его представителей в боях гражданской войны, его численность сократилась на несколько сот тысяч чел. Весьма показательно, что за годы гражданской войны население столиц (где было сосредоточено от четверти до трети всего образованного слоя) сократилось: Москвы в 2, а Петрограда даже в 3 раза. В эмиграции, по минимальным подсчетам, оказалось 1,5–2 млн. чел., из которых к образованному слою принадлежало не менее трети, наконец, десятки тысяч представителей этого слоя (не учитываемые в числе эмигрантов) остались на отпавших от страны территориях (в Прибалтике, Польше, Финляндии, западной части Украины и Белоруссии). Страна не только лишилась большей части своего интеллектуального потенциала, но старый образованный слой вовсе перестал существовать как социальной общность и культурная сила. Гибель старого российского образованного слоя составляет, впрочем, предмет отдельного исследования, поэтому здесь подробно не рассматривается.
Участь оставшихся в стране представителей интеллектуального слоя, естественно, была трагичной. В отношении его остатков проводилась целенаправленная репрессивная политика. Как писал один из идеологов нового строя: «Крупная буржуазия убежала, или спряталась, или была сметена, а представительствовавшая ее и сохранившая идейную верность старому строю интеллигенции осталась. И ей пришлось, — по большей части вполне заслуженно, — изведать участь побежденного»{20}. Другой злорадно замечал: «Интеллигенция испугалась — за себя. Буржуазия даст ей жизненные удобства и привилегии, народ же не признает ее духовное первенство и сравняет во всех правах с собой»{21}. В начале 1923 г. Луначарский отмечал, что интеллигенция «в большей своей части все еще находится на различных ступенях враждебности к нам». Для отношении к интеллигенции весьма характерно, например, такое высказывание (статья называлась «Рабочий должен создать красную интеллигенцию»): «Разве мы спокойны, когда наших детей учат господа от кокарды? ... Разве не внутренние чехословаки — инженеры, администраторы — пособляют голоду? ... Очень жаль, что мы еще нуждаемся во вчерашних людях: надо поскорее, где можно, избавиться от их фарисейской помощи»{22}.
Остатки старого интеллектуального слоя не могли проявлять открытой враждебности, их основной идеологией стало «сменовеховство», с одной стороны обеспечивавшее им относительную безопасность, а с другой — дававшее моральное оправдание работе на большевиков, в котором они нуждались чрезвычайно остро. В результате неофициальной беседы в 1922 г. в Москве с 230 инженерами (в т.ч. 45 бывших владельцев, директоров и т.п.) были получены следующие данные: 46 выразили безразличие к Советской власти, 28 — сочувствие, 12 — враждебность, а 110 оказались «сменовеховцами»{23}.
тарая интеллигенции рассматривалась как некий тип вредных животных, подлежащих уничтожению, и все помыслы строителей нового общества были направлены к тому, чтобы истребить ее если не физически, как в 1917–1922 гг., то как социальной слой. Одним из главных идеологов этого процесса выступал тесть Бухарина Ю. Ларин. В практическом плане наряду с задачей как можно быстрее заменить представителей «старой интеллигенции» в сфере их профессионального труда «советской интеллигенцией», ставилась задача лишить их вообще возможности заниматься умственным трудом. Что же касается судьбы, уготованной старой интеллигенции, то считалось, что для «среднеинтеллигентских слоев, какие будут постепенно вытесняться из привычного для них положения... лучшим выходом будет либо земледельческая колонизация, либо переучивание для физической работы в промышленности. Прошло время, когда почетным был труд «белоручки», когда «выйти в люди» означало стать интеллигентом, доктором, чиновником. Теперь идут условия, когда и материально молодняк прежней буржуазно-ориентированной интеллигенции будет счастлив, если ему удастся физическим рабочим войти в промышленное заведение. Это будет заодно означать для него теперь и в общественном отношении действительно «выход в люди», снимающий клеймо прошлого и включающий окончательно в рамки советского строя».
Предлагалось также упразднение вовсе некоторых видов деятельности, которыми могли заниматься лишь преимущественно старые специалисты. «Какими же средствами, в каком духе должно пойти изменение нашего аппарата, чтобы сделать ненужной изрядную долю тех функций, какие выполняются сейчас представителями типа средней интеллигенции?... Приведем несколько примеров из жизни, не стесняясь примитивно-варварским способом расправиться с священнейшими заветами прошлого», — писал один из идеологов коммунистического режима. Например, «при условии твердого обеспечения классового состава суда — предоставить суду судить по своему рабочему сознанию без всяких подробных уголовных кодексов», так как «суд рабочей совести не уступает суду по уголовному кодексу», а «весь избыток законности и формалистики, вся надобность в старой интеллигенции для того, чтобы справиться с ними, отпадает». Затем предлагалось отменить прописку, паспорта и регистрацию брака, чтобы оставить без работы нашедших себе занятие в этой сфере образованных людей старой формации, но главное — под лозунгом «Советский строй требует простоты» отменить вообще все то, чем не могли бы в должной мере овладеть рабочие и крестьяне.
Прежде всего это касалось образования, систему которого требовалось предельно упростить. Историю, например, преподавать «большим мазком» — от каменного века к современности: «Юлий Цезарь, крестовые походы и Наполеон окажутся за пределами обязательного изучения. Поставить дело так — значит вместе с тем создать широкую возможность для приспособления к выполнению этой функции (в данном случае преподавания истории в средней школе) социально-близких нам элементов (в данном случае низовой интеллигенции, которой все равно приходится знакомиться и с «первобытной культурой», и с историей современности, — начиная с политграмоты, — но которую не переделать в среднеинтеллигентское жречество, монопольно обладающее знаниями о Ромуле и Реме, Людовике ХIV, Лютере и Вашингтоне)». (Как известно, это и было осуществлено — историю до конца 30-х годов вообще запрещалось преподавать.) Поскольку «многоязычие неизбежно будет доступно лишь избранному меньшинству», преподавание языков предлагалось отменить ради «освобождения от части тех элементов среднепреподавательского мира, какие обычно к низовой интеллигенции не относятся (иностранные языки довольно часто преподаются как раз обломками прежних господствующих классов)» и перейти на эсперанто.
Очень важное значение придавалось недопущению проникновения в «новую интеллигенцию» детей интеллигенции дореволюционной — с тем, чтобы интеллектуальный слой не мог не только самовоспроизводиться, но и исчез бы совершенно в самое ближайшее время. «В инженеры, в командиры промышленности наш строй (то есть существующая у нас диктатура пролетариата) может открыть дорогу только рабочим и рабочему молодняку. Точно так и городская школа II ступени, подготавливающая среднюю интеллигенцию, еще ряд лет будет доступна только для рабочего населения. Кроме являющихся пионерами, при том наиболее даровитых детей нерабочего происхождения вряд ли кто сможет попадать в течение ряда лет в школу II ступени — и для нашего периода это правильно. Судьба прежней интеллигенции и ее молодняка отличается, следовательно, тем, что в дальнейшем нельзя ожидать увеличения применения в государственном аппарате именно этого людского материала. Он будет частью замещен новым, частью делаться просто ненужным, и таким образом даже естественная убыль этого слоя (интеллигенции) не сможет вызвать замещение его в тех же размерах из своей среды»{24}.
Отнесение представителей интеллектуального слоя к «буржуазии» при всей формальной нелепости такой идентификации (свыше 90% его жило только на жалованье) на самом деле было в понятиях того времени совершенно оправданным. Для большевистской пропаганды и практики «буржуазия» обозначала совокупность их идейных и политических противников, некоторую общность, альтернативную «рабочим и крестьянам», и, поскольку и в культурном, и в политическом отношении российский образованный слой (крайне незначительную часть которого составляла и собственно буржуазия) именно в этой роли и выступал, то называть не принадлежащих к большевистской партии интеллектуалов «буржуазией» было вполне естественным. Поэтому известное предпочтение, оказывавшееся большевиками уголовным элементам не должно вызывать удивления, с классовой точки зрения они действительно были «своими», хотя и «оступившимися». Помещенные на самый низ социальной лестницы, представители образованного слоя были дискриминированы и в сфере юридической практики. В приказе ВЧК 8.01.1921 г. Дзержинский подчеркивал, что лозунгом органов ВЧК должно быть: «Тюрьма для буржуазии, товарищеское воздействие для рабочих и крестьян». Чрезвычайным комиссиям предлагалось: «Сугубое внимание обратить на дела подследственных рабочих и крестьян, рассматривая последних не как наших классовых врагов, а как совершивших проступки в силу социальных условий переходного периода от капитализма к социализму. В целях оттенения отличия рабочих и крестьян от враждебной нам по классу буржуазии — в отношении последней репрессии усилить: а) освобождать на поруки лиц буржуазного класса лишь в крайних случаях; б) досрочного освобождения к буржуазии не применять. Создать для буржуазии особые концентрационные лагеря». В докладной записке в ЦКК РКП(б) об основных принципах карательной политики 17.02.1924 г. он напоминал, что в отношении этих лиц «наказание не имеет в виду воспитание преступника, а ограждение от него республики и классовое терроризирование общественного мнения классовых врагов трудящихся».
Новый образованный слой с самого начала создавался на принципах, во многом противоположных дореволюционным. Но самое существенное то, что он, исходя из социологических концепций новых правителей, должен был иметь как бы «временный» характер. Как известно, один из краеугольных постулатов марксизма заключается в построении в будущем «бесклассового» общества. Интеллектуальный слой, и без того плохо вписывающийся своим существованием в марксистские схемы «классового общества», как бы постоянно «путался под ногами» у теоретиков марксизма.
Согласно воззрениям строителей нового общества, в будущем особый образованный слой вообще не должен был существовать. «Социализм есть нормальное общество, единственно здоровое... можно было бы сказать, что в нормальном обществе разновидность — «интеллигент» исчезнет... В законченном социалистическом обществе интеллигенции не будет... В будущем вся масса превратится в интеллигенцию, и это будет смерть для теперешней интеллигенции, но смерть чрезвычайно радостная, ибо она будет означать конечную победу пролетариата... тогда будет создано бесклассовое общество, тогда будет достигнуто моральное равенство всего человечества, и тогда интеллигенция будет не нужна». Итак, интеллигенция должна была исчезнуть как особый слой с превращением всех людей в интеллигентов. Вот почему «стирание граней между физическим и умственным трудом» было одной из основных целей всякого приходившего к власти коммунистического режима (как предельно доступно выразился корейский коммунистический лидер Ким Ир Сен, «чтобы уничтожить интеллигенцию, надо превратить всех людей в интеллигентов»). Классический опыт в этом отношении был приобретен в нашей стране. Вся история «советской интеллигенции» проходила именно под этим лозунгом, и все социальные процессы, связанные так или иначе с политикой в области образование, рассматривались сквозь призму задачи «становления социальной однородности советского общества».
Впрочем, надо заметить, что наиболее дальновидные теоретики опасались, что и «новая» интеллигенция тоже может со временем «интеллигентизироваться», проявляя тенденцию к превращению в социальный слой с соответствующей идеологией. Луначарский, в частности, писал: «Мы будем создавать новую интеллигенцию. Она заменит старую, но не получится ли пропасть между этой интеллигенцией и рабочими?... И может случиться так, что интеллигенция усвоит психологию спеца... Такой отход... будет иметь место для отдельных индивидов, и, вероятно, он будет иметь место не как отход от коммунизма и революции, а как своеобразное толкование их. Эта публика будет стремиться обезопасить себя от влияния якобы устарелой, догматической, ортодоксальной части коммунистов, будет говорить, что жизнь требует нового подхода...»{25}. Прогнозы эти, надо сказать, оправдались в гораздо большей мере, чем думал автор. Коммунистов и в этом случае подвел «человеческий фактор», который они всегда склонны были недооценивать: присущее обладателям сколько-нибудь развитого интеллекта стремление обосабливаться, тем более стимулированное массовым производством квазиинтеллектуалов, абсолютно лишних в экономике, но выполняющих заветную социальную функцию размывания интеллектуального слоя и достижений социальной однородности.
Понятно, что интеллектуальный слой, создаваемый исходя из подобных задач, должен был как бы отрицать собственную сущность — сущность элитарного слоя, каковым он является в нормальном обществе. С другой стороны, практические задачи государственного выживания до известной степени препятствовали полной реализации теоретических посылок коммунистической идеологии, поскольку требовали наличия хотя бы минимального числа отвечающих своему прямому назначению интеллектуалов, без которых не может существовать никакое государство. Под знаком противоестественного сочетания этих двух взаимоисключающих тенденций и проходило становление образованного слоя в советский период.
Продолжение следует
