Солоневич о монархии как гарантии от бюрократии

Несмотря на всю нелюбовь И.Л. Солоневича к академическому стилю изложения материала, свойственному, например, таким мыслителям, как Л.А. Тихомиров или И.А. Ильин, мы несомненно должны признать, что Иван Лукьянович является выдающимся представителем русской государственно-правовой науки. Здесь не имеет никакого значения, что в обоснование своих выводов он зачастую приводит примеры из собственных, личных наблюдений либо отдельные исторические примеры, и не в том, что его трудам в значительной степени присуща манера публицистическая или даже автобиографическая. Это для науки более или менее безразлично. Самое главное в том, что выводы и прогнозы, явившиеся результатом проведенного им анализа конкретных политических событий, даже и в наши дни, спустя полвека после его кончины, почти стопроцентно подтверждаются реальной практикой. И никакие степени и звания, никакая «строгая научность», под которой, как правило, скрывается пустое наукообразное словоблудие,  тут не нужны. Чистый здравый смысл и трезвое видение проблем.

Всё это полностью относится к такому, наверное актуальнейшему для наших дней вопросу, как опасность бюрократии.

В своей фундаментальной работе «Народная монархия» И.Л. Солоневич предупреждает: «перед будущей Россией с очень большой степенью отчетливости, вырисовывается опасность бюрократии. Реальность этой опасности заключается в том, что сегодняшний правящий слой страны, есть по существу почти сплошная бюрократия». Это сказано в 1952 году, за сорок лет до так называемого «падения коммунизма» в России.

Нет, Иван Лукьянович не отрицает объективной необходимости аппарата государственного управления. Он не какой-нибудь там опьяненный жаждой недержания свободы анархист, а абсолютно адекватный государственник.  По словам И.Л. Солоневича, поскольку государство  -  не имеет ни  рук, ни ног, функция рук и ног  выполняется живыми людьми. Он пишет: «Я не хочу быть несправедливым даже и  к бюрократической деятельности: в общей экономике природы нужна и она». Даже  и  она «имеет свои преимущества.  Человек  работает  немного,  спокойно,  не торопись и не увлекаясь... Однако, чем ее меньше, тем лучше для всех остальных  людей, не входящих в состав бюрократического аппарата... Без администрации не может прожить никакое человеческое общество, но не следует превращать администрацию в бюрократию «.

Вместе с тем, совершенно очевидно, что если государственный аппарат при нормальных социально-политических условиях может и должен действовать в пользу всего общества, то в иных обстоятельствах  он  может  действовать и  во вред. Более того, «всякий слой всякой нации — вне моментов общенациональной опасности — действует эгоистически... Всякая профессия склонна  замыкаться в касту. И  всякая  каста  склонна утверждать, что именно ее интересы являются высшими интересами человечества... Меньшинство — под прикрытием всякой декламации - стремится стать привилегированным меньшинством и из средства стать целью... Государственный аппарат перерастает в бюрократию». Причем это не результат чьей-то субъективной воли. Республиканская форма правления совершенно автоматически приводит к диктатуре бюрократии. Эксплуатация  человека   человеком прекращается. Начинается  эксплуатация  человека   бюрократом.

Этому тоже есть вполне объективные причины. Основной внутренней болезнью России были всегда гипертрофия государственной власти, национальной дисциплины и всяких вещей в таком роде. Она понизила инстинкт борьбы за личную свободу во имя борьбы за государственно-национальную. Однако от этого не легче, чем от осознания наследственного характера болезни. Диагноз всё равно неутешителен. И диагноз даже и в прогнозе до гениальности точен:  «Нынешний российский политический строй — это абсолютизм, который хочет быть просвещенным. Хозяйственный строй — это крепостничество, которое хочет быть культурным. Никто здесь, кажется, даже и не подозревает, что он имеет счастье жить при практически социалистическом строе, лишенным только одного: своей «идеологической надстройки». Ведь социализм, по большому счету это не фразеология, а «расширение профессиональных функций бюрократии на всю... жизнь страны».

На первый взгляд здесь вроде бы и нет никакой опасности. Почему собственно государственный служащий должен быть менее других заинтересован в силе и процветании государства?  Однако повседневная жизнь убеждает нас в обратном. Бюрократия действует исключительно эгоистически. Его интересы «есть профессиональные интересы слоя, касты или банды, назовите, как хотите, паразитирующей на убийственном хозяйственном строе». «Можете вы представить себе, - спрашивает И.Л. Солоневич, - уездного держиморду, замешанного в “бессмысленных мечтаниях” и болеющего болями и скорбями страны?

Для этого от держиморды требуется инициатива, и вот эта самая инициатива держиморде бюрократической системой категорически противопоказана. Противопоказана потому, что для такой инициативе нужны «хоть какие-то мозги» и «хоть какая-нибудь совесть». И поскольку собственные мозги и собственная совесть есть в условиях диктатуры прямая угроза власти, «ни тем, ни другим бюрократ не переобременен... Всякий чиновник обязан придерживаться закона. Или, еще точнее -  буквы закона.  Он сидит на  своем  месте  не  для  проявления  инициативы,  а  для «поддержания  порядка». Тем не менее, а, скорее всего, именно поэтому бюрократ считает, что он соль земли и  что кто - кто, а уж он-то, во всяком случае, имеет право на начальственные благодеяния и на свой жизненный пирог.

В результате вся хозяйственная жизнь оказывается подчинена полностью интересам слоя подонков, паразитирующих на хозяйственном строе. Этот слой не производит ничего.

Вся хозяйственная жизнь стран оказывается направленной вовсе не к удовлетворению потребностей трудящихся, а к насыщению правящего слоя. Жизнь постепенно приближается к идеалу тюрьмы, основанной на принципах самоснабжения — какими были тюрьмы древнего востока.      

Все наши свободы, - пишет И.Л. Солоневич, - в конечном счете, сводятся к свободе конкуренции. И против свободы конкуренции будет восставать всякий член всякой группы, которая не рассчитывает выдержать свободную конкуренцию. Эта группа с необходимостью консолидируется в бюрократию. Если бы член такой группы рассчитывал эту конкуренцию выдержать, он и был бы предпринимателем, а не бюрократом.

Этот тип подбирается из неудачников. И.Л. Солоневич характеризует его, как «тип человека с мозгами барана, челюстями волка и моральным чувством протоплазмы. Это тип человека, ищущего решения плюгавых своих проблем в распоротом животе ближнего своего. Но так как никаких решений в этих животах не обнаруживается, то проблемы остаются нерешенными, а животы вспарываются дальше. Это тип человека, участвующего шестнадцатым в очереди в коллективном изнасиловании... И чем больше будет проявлено твердости души и непреклонности характера перед всяким человеческим горем, перед всяким человеческим страданием, перед всякой человеческой жизнью, тем шире и тучнее пути дальнейшего поприща. Иван Лукьянович называет такого нравственного урода не совсем парламентским словом «сволочь». И подчеркивает, что русский бюрократ есть «совсем сволочь,.. т.к. пошел» в бюрократы «на основах более или менее полной свободы воли».

Антагонизм чиновного интереса и частной инициативы в условиях бюрократической диктатуры ведет к расширению сферы государственного регулирования. При этом бюрократ, действуя практически бесконтрольно и безапелляционно, должен что-то запрещать — это его основная функция.

Частная инициатива — взятками или обходами, нарушением инструкций и даже законов — пытается обойти всякое государственное регулирование. Но чиновника кормило именно государственное регулирование. Это регулирование названо Иваном Лукьяновичем экономической инквизицией. Всякая попытка утвердить права частной инициативы будет попыткой отнять у инквизитора кусок хлеба, покушением на тот самый жизненный пирог. Поэтому направленность «государственного регулирования» однозначна - грабеж — и больше ничего. В современной терминологии грабеж этот называется контролем. Попытки уйти из под контроля, а основным способом здесь является взятка, требует ещё большего контроля, ещё больщего числа бюрократов.

Рост числа чиновников автоматически означает рост всякого «регулирования». Рост всякого регулирования также автоматически означает рост всяких попыток его обойти, с ним справиться или, по крайней мере, к нему приноровиться. Для регулирования этих попыток обойти регулирование — нужен какой-то новый, регулирующий аппарат.

Происходит разбухание бюрократического аппарата. И.Л. Солоневич пишет: бюрократический контроль над бюрократическим аппаратом повторяет всемирно историческую попытку барона Мюнхгаузена: вытащить самого себя из болота, — в данном случае — бюрократического. Чем больше воровства, тем сильнее должен быть контрольный аппарат. Но чем крупнее контрольный аппарат, тем больше воровства... Нельзя поднять за косу самого себя. Нельзя бороться с бюрократией путем ее дальнейшего размножения. Нельзя рассчитывать на то, что подонок, пришедший править и жрать, даст другому подонку возможность вырвать из своего рта и власть и жратву.

По данным первого полугодия 2006 года число государственных служащих выросло на 13,8 %. За один президентский срок это более чем в два раза. Но это, несмотря на все заверения о необходимости «административной реформы» и «снижении численности чиновничества» нисколько бюрократов не волнует и не может волновать. Для проведения реформы нужны реформаторы а в условиях бюрократической диктатуры единственными реформаторами могут быть только сами бюрократы. И.Л. Солоневич пишет: всякий частный предприниматель норовит  сократить число своих  служащих - ибо он оплачивает их из своего кармана. Каждый бюрократ норовит увеличить число своих служащих, ибо оплачивает их не он и ибо чем шире его  заведение, тем  больше  власть,  почет,  даже жалованье.

Возразят, но ведь и какую-то общеполезную работу выполняет этот такой уж очень неприятный всем бюрократ. Вот ведь есть национальные проекты, есть какие-то трехлетние бюджеты, пятнадцатилетние программы, государственные планы и т.п. Не будем говорить о реальности планов и степени их выполнения, а также насколько за счет таких планов сумела погреть руки сама бюрократия. Скажем о другом, о главном. Честно говоря, любому бюрократу на все эти планы принципиально наплевать.

Было бы, конечно, лучше, если бы они и в самом деле выполнялись. Но он могут и не выполняться. «План должен существовать, то есть снабжать, как замечает И.Л. Солоневич, - жалованием и властью. Из плана, кроме “прорывов” и дыр, не остается, собственно, ничего. Но остаются бюрократические армии, хлеб и масло которых зависят от дальнейшего «государственного регулирования».      

«План» существует не для человечества — он существует для «плановиков». Он автоматически и неизбежно вызывает к жизни рождение нового общественного строя, слоя платных и «плановых» бюрократов, который будет бороться за свой «план» и, — что существеннее, за свою жизнь. План может существовать без чего угодно: без фабрик и без сырья, без транспорта и даже без хлеба, — но без... бюрократии он просто немыслим.  Бюрократический план, высиженный в чиновных кабинетах, не может не быть принудительным планом — “планом-директивой. План-приказ нуждается в надсмотрщике.

«План» с совершеннейшей, истинно железной логической необходимостью, должен опираться на режим террора. Власть бюрократии просто немыслима без режима террора, и никаких идей ни за какими разновидностями этого террора и в помине нет: есть голая борьба за шкуру, борьба за самосохранение бюрократии.

Слой неудачников, который стал классом паразитов, не может держаться иначе, как террором. Начиная террор, он отрезывает себе все пути отступления. И, вырабатывая методы подавления всякой конкуренции, организуя бюрократическую полицейскую машину, он неизбежно оформляется в диктатуру, т.е. в произвол бюрократии. Там, где имеется произвол, он по необходимости охватывает всю страну. Если из власти произвола вы исключите хотя бы одного человека, он станет точкой концентрации всех оппозиционных произволов сил страны. Террор должен быть тотальным, охватывающим всё. Ибо, если в каком бы то ни было звене общенациональной жизни будет прорвана дисциплина «плана», - то «плановые мудрецы» погибли. Таким образом, бюрократ руководит хозяйственной жизнью, цензурирует прессу и кино, выдает паспорта и визы — в общем определяет МОЕ право на хозяйственное существование и даже на существование просто.

«План» нуждается в строго централизованном, жестоко дисциплинированном бюрократе, который станет “приводным ремнем» к производителю жизненного пирога, к той массе, которая на местах пытается обеспечить себе силу и процветание и безо всяких бюрократических благодетелей. Следовательно удар наносится по «местам». Всякая хозяйственная самостоятельность, самоуправление производителя сводится к нулю. Все должно быть строго централизовано. Логика по словам И.Л. Солоневича здесь такова: если самоуправление единомышленно с «планом» - оно излишне. Если оно противоречит «плану» - оно вредно. Во всяком случае, гораздо спокойнее заменить всякое самоуправление строго централизованным бюрократом, который целиком будет зависеть от «планового синедриона» и покорно выполнять волю его. Все органы самоуправления и даже самообслуживания оказываются заменены централизованной бюрократией.

Экономика от этой превышающей всякую платежеспособность «общеполезной работы» бежит за границу и «в тень». Вот как об этом пишет Иван Лукьянович.

Производство, лишенное полновесного стимула личного потребления и накопления, личного интереса и личного инициативы, постепенно создает чрезвычайно странный хозяйственный быт, быт, очень путано и капризно разделенный на две части: легальную и нелегальную. Трудящийся легально трудится на заводе и легально получает паек, на который явственно жить нельзя. Но так как он все-таки хочет жить, то настоящая хозяйственная жизнь, искалеченная и нищая, влачит свое существование где-то в нелегальном подполье.

В силу всех этих обстоятельств нормальный производитель — или, точнее, тенденция к нормальному производству и нормальному потреблению — становится достоянием уголовно-хозяйственного дна. Вся страна становится преступной.

Это неизменно и неизбежно приводит к одному и тому же: часть хозяйственной деятельности, без которой человеку физически невозможно прожить - уходит в подполье, в преступление, в риск свободой и жизнью.

Реальное народное хозяйство ушло в подполье. В этом же подполье бюрократа пытается заменить уже чисто уголовный элемент. Так что все усилия борьбы бюрократии с преступностью – сказка про белого бычка. Бюрократизм и преступность даже не близнецы, в две головы одного и того же змея.

Нынешняя... хозяйственная система может быть определена такой формулировкой: разбой сверху и воровство снизу. Разбоем кормится бюрократия, и воровством кормятся все остальные.

Чиновник, как известно, ничего не производит и ничего производить не может, не для этого он пошел «во власть». Но дело в том, что он ещё за свою  службу самому себе умудряется легально и нелегально забраться в государственный и частные карманы, по меткому выражению Ивана Лукьяновича  «на пропой души».

Но это  только полбеды. Для сокрытия воровства или для получения возможности сорвать уничтожаются ценности, далеко превосходящие аппетиты самого чиновника. Простой пример из нашего времени: для того чтобы получить взятку «национализированные» большевиками особняки (исторические памятники) доводятся бездействием бюрократии до состояния, исключающего, по словам бюрократии, иной способ их сохранить, как продажа частному лицу, как правило, себе любимому.

Не производя ничего сам, бюрократ и другим ничего не дает производить. Просители, стоящие в хвосте — тоже не могут производить ничего: они стоят в хвосте. Потеря человеческого времени, нервов и здоровья, от стояния в хвостах, пока, кажется, не учтена никакой статистикой. Фактически потери национального хозяйства никак не ограничиваются теми деньгами и товарами, которые разворованы бюрократией  - самые страшные потери  - это бюрократические тормоза, навьюченные на всякую человеческую деятельность в стране.

Но ущерб от бюрократический диктатуры не ограничивается народным хозяйством. Может быть, грабеж это даже и не самая главная статья такого ущерба.

Грабеж сопровождается тем, что И.Л. Солоневич назвал «туманным предчувствием конца грабежа». Именно от этого, - подчеркивает он -  идет общая для бюрократических гнезд и для ячеек ненависть.

Обыватель всегда неблагонадежен. Опираться можно только на «актив». Актив - это и есть тот загадочный для внешнего наблюдателя слой, который поддерживает власть, единственный слой русского населения, который безраздельно и до последней капли крови предан существующему строю. Бюрократический актив, низовка правящего слоя была вызвана к жизни в трех целях: «соглядатайство, ущемление и ограбление». Следовательно, соглядатайство должно проникнуть в мельчайшие поры народного организма. Оно и проникает. Соглядатайство без последующего ущемления бессмысленно и бесцельно, поэтому вслед за системой шпионажа строится система «беспощадного подавления». Ежедневную малозаметную извне рутину грабежа, шпионажа и репрессии выполняют кадры актива.

Ничего в мире власть так не боится, как оружия в руке и мыслей в голове у масс. Оружие можно отобрать. Но каким, хотя бы самым пронзительным обыском можно обнаружить, например, склад опасных мыслей?

Бюрократия создает техническое орудие духовного террора, главным принципом которого становятся запрет сочувствия какому бы то ни было иному, кроме декретированного, общественному строю и  поддерживаемое террором принуждение этому строю сочувствовать, его укреплять и его всячески восхвалять.

Истребляя, не обязательно фитзически, враждебные бюрократии силы, победившая бюрократия обескровливает и свои собственные. Как общее правило, истребляются лучшие представители тех, у кого ещё осталась воля к свободе, воля к сопротивлению, у кого остались талант, инициатива, совесть, нормальный человеческий здравый смысл. Остаются жить пресмыкающиеся. Истребляется все то, что возвышается над пресмыкающимся уровнем. Истребляются лучшие гены грядущих поколений.

Власть теряет и так не очень то ею востребованный ресурс здравомыслящих людей, способных хоть как то нейтрализовать последствия чиновного беспредела. Остается одна сволочь. Впрочем, ни на кого другого в условиях диктатуры бюрократия опираться и не может.

В своей знаменитой книге «Россия в концлагере» И.Л. Солоневич приводит такой пример.

В 1918 году в германском Киеве ему как-то пришлось этак “по душам” разговаривать с Мануильским, впоследствии генеральным секретарем коминтерна, а также представителем красной Москвы в весьма неопределенного цвета Киеве. Солоневич доказывал Мануильскому, что большевизм обречен, ибо сочувствие масс не на его стороне.

- Послушайте, дорогой мой, - усмехнулся тот весьма презрительно, да на какого же нам черта сочувствие масс? Нам нужен аппарат власти. И он у нас будет. А сочувствие масс? В конечном счете, наплевать нам на сочувствие масс.

И Иван Лукьянович спрашивает: «Из кого же можно сколотить аппарат власти при условии отсутствия сочувствия масс?». Ответ заключается в том, что аппарат можно сколотить из сволочи и сколоченный из сволочи, он оказался непреоборимым, ибо для сволочи нет ни сомнения, ни мысли, ни сожаления, ни сострадания: твердой души прохвосты.

Обратимся к нашим дням. 11 марта сего года в 14 регионах России прошли выборы в местные «органы народного представительства». Нет, никто иллюзий относительно того, что власть формируется в результате выборов, решительно не питает. Об умении бюрократии преодолевать даже и объективные законы известно всем. Так, при составлении списков партий в избирательных бюллетенях партия власти – «Единая Россия» – в результате какой-то чудесной  жеребьевки заняла первое место в восьми регионах из четырнадцати. Таким образом, была «преодолена» математическая вероятность события, выражающаяся в тысячных долях процента. Как ещё задолго до того один из главных претендентов в «благодетели человечества» сказал: «Важно не как голосуют, а как считают».  Показательно другое, более важное для бюрократии. В Петербурге, не то провинции, не то столице, т.е. городе во всех сторон характерном для сегодняшней России, за «партию власти» проголосовало только около 40 % из около 30 % избирателей, т.е. около 12 % от общего числа последних. Процент же бюрократов чуть больше этого количества. Иными словами за бюрократию голосовала даже и не все бюрократы, власть не может рассчитывать на полную активную поддержку даже со стороны самой себя. Симптом для власти очень тревожный. И тем более актуальным является учение И.Л. Солоневича о бюрократической диктатуре.

Одним из главных выводов, содержащихся в этом учении, является вывод о неспособности бюрократии  условиях собственной диктатуры, т.е. в условиях республиканских, эволюционировать в стороны общественной пользы. Иначе говоря, при республике не может быть хорошей бюрократии.

Современная российская бюрократия, её, если можно так выразиться, идеология сложилась в период системной общероссийской катастрофы. В катастрофические же периоды личной и общественной жизни действуют не призывы к рассудку, действует вопль: то ли «ура», то ли «караул». Действует психология паники. Из всей сложности психических и всяких иных стимулов, свойственных человеческому существу, остаются почти исключительно хватательные инстинкты по принципу – «хватай, что можно». Удержание схваченного осуществляется посредство террора, административного, экономического, информационного, физического, политического и какого ещё угодно. Организуя  перманентный террор, все  эти  люди и  сами живут в атмосфере неизбывного  страха. Как пишет И.Л. Солоневич: «С  ножом в руке и с ужасом в сердце - так  и живут эти победители  сегодняшнего дня. Ибо, создавая  рабство, приходится подчиниться рабству и самим». Любой «новый» человек,  входя в десятилетиями сколоченный аппарат, либо принимает «правила игры» либо исторгается из среды бюрократии. Его личные качества не играют никакой роли. Для эволюции нужны компетентность и добросовестность. Никакой бюрократический аппарат не может быть построен на доверии к компетентности и добросовестности его сочленов. Аппарат должен быть построен исключительно на контроле и преданности. Чиновник, который отказывается брать взятки —нарушает некую неписаную конституцию, колеблет самые устои материального существования бюрократии в целом.

Таким образом, в атмосфере грабежа никакой умственности бюрократ приобрести не в состоянии. Для того, чтобы «раскулачить» никакой умственности по существу и не требуется. Требуются стальные челюсти и волчья хватка, каковые свойства и вытренировываются до предела. Учиться, чтобы эволюционировать, этот «актив» времени не имеет.

Так называемая «ротация кадров» тоже не обеспечивает никакой эволюции. Ротация эта есть нечто другое, чем замена «плохих» бюрократов «хорошими». Это, по большому счету просто смена поколений. В стихийном процессе грабежа более оборотистые энтузиасты успели уже округлить свои капитальцы и оказались склонными к покою и пищеварению. Они достигли своего и они резонно полагают, что вместе с ними достигла своих целей и остальная бюрократия. Их объявляют оппортунистами и отправляют на виселицу (на гильотину, в подвал). Ибо есть же энтузиасты менее обротистые и менее удачливые, которые столь же резонно скажут: «А мы-то за что свою кровь проливали?» Сути дела это не меняет.

Так что шансов на эволюцию бюрократа при сохранении системы бюрократической диктатуры нет.

Тщетны также и надежды на то, что бюрократию обуздает некий «общенародный лидер». Этот «лидер» сам, пройдя соответствующую бюрократическую лестницу, принял все правила игры. Попытка изменить эти правила любому «лидеру» будет стоить его если не жизни, то «лидерства». Вся сила его власти в преданности бюрократии, а плетью, как говорится, обуха не перешибёшь.

В «Народной монархии» И.Л. Солоневич предупреждает, что именно бюрократия будет слоем, который проявит максимальную политическую активность. Этот слой на всех голосованиях  - и общеимперских и местных -  будет голосовать за ту партию, которая гарантирует возможно большее количество «мест», «служб», «постов» и власти. Он будет голосовать против всякой партии, опирающейся на частную и местную инициативу. И эта бюрократия в интересах своей стабилизации выдвинет очередного диктатора. Если «лидер» не захочет быть лидером бюрократическим, т.е. диктатором, эта же бюрократия его и «задвинет».

На примере своих современников Иван Лукьянович иллюстрирует это явление так: « Я склонен утверждать, что Гитлер на Германию не с  неба свалился, точно так  же,  как  Сталин  -  на  Россию:  оба  они  есть  продукты  известного исторического  процесса.   А  исторический  процесс,  путем  очень  нехитрой техники, подбирает  тех людей, какие наилучше приспособлены именно для него. Техника не  хитра: миллионы преторианцев победоносной революции всегда имеют выбор между Сталиным и Троцким, Гитлером и Ремом, между  десятками остальных кандидатов  в гениальнейшие,  еще  не дошедших  до последнего  забега.  Идет жесточайший  естественный  отбор: непригодное вырезывается. Остаются люди, с наибольшей полнотой  выражающие вожделение победителей.  Победители  идут за тем, кто обещает все 100% -- и уж, конечно, не через  500  лет. Вырезываются все те, кто ста процентов все-таки стесняется и кто не обещает земного рая к завтрашнему  восходу   солнца...

Представьте себе  положение  банды,  захватившей  власть, расстрелявшей десятки  миллионов и ограбившей  сотни, банды,  которая  может  жить  только единством  воли,  внимания, настороженности  и  террора.  Одно,  только одно мгновение  растерянности или раскола, и многомиллионные  массы  «трудящихся» снесут все.  И  тогда -  Троцкий и Сталин,  троцкисты и сталинисты  -  все одинаково пойдут на виселицы,  никаких иллюзий  в рядах  компартии по  этому поводу нет и никогда и не было. Поэтому всякий, кто как бы то ни было «стоит в  оппозиции»,  есть  враг,  есть  предатель,  есть  объект  самой  нутряной ненависти. Поэтому  же  каждый,  кто  любой  ценой удерживает  единство,  а, следовательно, диктатуру  партии, а, еще раз, следовательно, и жизнь каждого участника  этой  диктатуры  --  каждого  сочлена  социалистической  правящей бюрократии,  -- есть  гений и спаситель».

Впрочем, и без всякого «задвигания» такой лидер и спаситель ничего сделать не сможет.

Картина нынешней российской действительности определяется не только директивами верхов, но и качеством повседневной практики тех миллионных “кадров” актива, которые для этих верхов и директив служат “приводными ремнями к массам”.

Отобранное по признаку моральной и интеллектуальной тупости, прошедший многолетнюю школу грабежа и угнетения, спаянный беспредельной преданностью власти и беспредельной ненавистью населения, среднее и низовое чиновничество образует собою чрезвычайно мощную прослойку нынешней России. Его качествами, врожденными и благоприобретенными, определяются безграничные возможности разрушительных мероприятий власти и ее роковое бессилие в мероприятиях созидательных. Там, где нужно, - пишет И.Л. Солоневич, - раскулачить, ограбить и зарезать, «актив» действует с опустошительной стремительностью. Там, где нужно что-то построить, «актив» в кратчайший срок создает совершенно безвылазную неразбериху.

Те декреты и прочее, которые исходят из Москвы по официальной линии, практически никакого значения не имеют.

Со стороны держиморд областных, районных и прочих «прорабатывающих оную директиву» применительно к местным условиям, одна и та же директива, родившись в Москве из одного источника, по дороге разрастется целой этакой многоголовой гидрой.

На всякое мановение со стороны верхушки власти «актив» отвечает взрывами энтузиазма и вихрями административного восторга. Каждый очередной лозунг создает своеобразную моду, в которой каждый «активист» выворачивается наизнанку, чтобы переплюнуть своего соседа и проползти вверх. Всё сразу охватывается пламенем энтузиазма, в этом пламени гибнут зародыши здравого смысла, буде такие и прозябали в голове законодателя.

Приказы, директивы, установки, задания, инструкции мелькают, как ассоциации в голове сумасшедшего. Они сыплются на «активиста» со всех сторон; по всем линиям — ни создают атмосферу обалдения, окончательно преграждающего доступ каких бы то ни было мыслей и чувств в и без того нехитрую голову твердой души прохвоста. В результате блокируются даже и благие пожелания «верхов» и все реформы оборачиваются окончательным развалом.

Конечно, промежуточные держиморды об этих директивах друг с другом не сговариваются. Но когда очередная директива кончается полным крахом, возникает ожесточенный междуведомственный мордобой. Держиморды большие сваливают все грехи на держиморд мелких, а при больших масштабах разрушительных результатов своей «общественно полезной работы» – может быть и на «лидера».

Единственной возможностью ликвидировать бюрократическую диктатуру и поставить государственный аппарат на подобающее ему место служилого слоя является по И.Л. Солоневичу монархия. В отличие от авторов книжных либерально-демократических альтернатив, опирающихся на никогда не имевшие места в действительности умозрительные построения, И.Л. Солоневич основывается на реальные факты русской истории. Демократизм формы правления не имеет почти никакого отношения к демократизму жизни: юридически самодержавная Россия имела, по-видимому, самый демократический в мире уклад жизни.

Под страшным давлением необходимости в России был органически выработан технически самый совершенный государственный строй. Народная  психика прошла совершенно  своеобразную   школу  и   выработала   совершенно   своеобразный государственный строй:  русская  монархия,  в частности,  НЕ соответствовала содержанию соответствующего европейского термина. 

Русский «царизм» имеет очень мало общего с европейской монархией: в Европе монархия была ставленницей феодальных верхов, в России - крестьянских низов. В Европе это была опора крупного землевладения, а в России - по формулировке В. Соловьева “диктатура совести”. Русская наследственная монархия была заклятым врагом русской бюрократии. Сейчас она заменена диктатурой бессовестности.   

Объективно политическим положением дореволюционной политической системы России было стремление монархии и массы к «демократическому самодержавию», техническая опора монархии на аристократический элемент и борьба монархии с этим элементом. Русская бюрократия пыталась остановить развитие российской монархии в сторону «демократического самодержавия», путем замены «системы учреждений» средостением между Царем и Народом.

Царская власть до таких попыток была только одним из слагаемых этой системы учреждений», и монархия не состояла «в произволе одного лица». За монархией стояла целая «система учреждений» и все это вместе взятое представляло собою монолит, который нельзя было расколоть никаким цареубийством. Исконно русское самодержавие не было ограничено цареубийством. И поэтому всякая попытка бюрократии «задвинуть» и монарха была бессмысленна. Система, где Царю принадлежала бы «сила власти», а народу «сила мнения» восстанавливалась. Например, в Смуту начала XVII века она была восстановлена снизу, даже, может быть, и вопреки сословным интересам бюрократии.

Поэтому И.Л. Солоневич особенно подчеркивает, что задача «восстановления монархии», что тоже самое – ликвидации бюрократической диктатуры, есть не только задача «восстановления монарха», но и задача восстановления целой «системы учреждений».

Это, - говорит И.Л. Солоневич, - не может быть достигнуто никакими «писаными законами», никакой «конституцией». Монархия Российская может быть восстановлена только волей народа — и больше ничем. Если эта воля будет монархической, то и ее органы будут тоже монархическими. Чисто техническая задача будет состоять в том, чтобы не возникло никакого «средостения» - сословного, чиновного, партийного или какого-либо иного.

Поэтому, прежде всего, необходимо установить основные принципы и идейно оформить тот будущий правящий слой страны, который был бы одинаково предан и Царю и Народу, который — организованный в «систему учреждений» — реализовал бы эти принципы на практике и который стал бы действительно «опорой Престола».

Государственный аппарат в условиях исключающих принцип бюрократического произвола уже не будет притягательным для одной только сволочи. В него со спокойной душой пойдут и люди порядочные, нравственно здоровые, сочетающие профессиональную компетентность с моральной добросовестностью, люди веры и долга. Более того, они будут иметь возможность выдавливать из состава служилого слоя ещё на что-то надеющуюся сволочь.

В связи с этим основная проблема восстановления устойчивой монархии заключается в организации этого слоя. И так как во внутринациональной борьбе никакой слой нации никогда не действует из чисто альтруистических соображений, то этот слой должен быть поставлен в такие условия, при которых СВОБОДА его деятельности совпадала бы с реальными интересами страны.

Такими условиями являются: монарх, не обязанный своей властью бюрократии, а, следовательно, не связанный кастовой солидарностью чиновничества; контроль за деятельностью чиновничества снизу, обеспечиваемый возможностью апеллирования поданных к верховной власти; самоуправление составляющих нацию корпораций, т.е. развитым гражданским обществом; прямая связь верховной власти с нацией, гарантирующая силу верховной власти и нейтрализацию бюрократической «похоти власти» опорой монарха на «мнение земли».

Система монархических учреждений должна начинаться с территориального и профессионального самоуправления (земства, муниципалитеты, профсоюзы) и заканчиваться центральным представительством, составленным по тому же территориальному и профессиональному принципу, а не по принципу партий*.

Гарантией, против диктатуры бюрократии может быть только монархия и только в ее опоре на народное самоуправление, причем монархия, как установление, стоящее над всеми классами и слоями нации, может, принимать меры против бюрократического перерождения самоуправления (например, профессионального) и ставить этому самоуправлению твердо очерченные рамки, а самоуправление — контролировать государственный аппарат страны и не давать ему возможности перерождения в диктатуру чиновничества.

Во все века человеческой истории и у всех народов человечества всегда шла борьба между религиями и сословиями, классами и профессиями, группами и интересами.

 Признание неизбежности этой борьбы, обусловливает стремление иметь Одного Человека, который стоял бы НАД этой борьбой, а не был бы результатом борьбы, каким является всякий диктатор, или бессильной случайностью в этой борьбе, какой является любой президент.

Итак:

1) необходима законно наследственная, нравственно и юридически бесспорная единоличная монархическая власть, достаточно сильная и независимая для того, чтобы:

а) стоять над интересами и борьбой партий, слоев, профессий, областей и групп;

б) в решительные моменты истории страны иметь окончательно решающий голос и право самой определить наличие этого момента.

2) необходимо народное представительство, которое явилось бы не рупором «глупости и измены», каким стало наше недоношенное заимствование из Европы в лице Государственных Дум всех созывов, а народное представительство, которое отражало бы интересы страны, ее народов и ее людей, а не честолюбивые вожделения или утопические конструкции. Обе формы Верховной Власти необходимы одинаково:

1. Для того, чтобы обеспечить страну от крепостных прав под любым их номером, для предупреждения каких бы то ни было попыток навязать стране какое бы то ни было социалистическое или бюрократическое «дворянство».

2. Для того, чтобы обеспечить стране эквивалентную ей вооруженную силу, следовательно, и внешнюю безопасность.

Обе формы Верховной Власти должны... в одинаковой степени черпать свою силу и свою устойчивость не в «средостении между Царем и Народом» и не в «оторванности интеллигенции от народа», а в «системе учреждений», организующих традиции, мнения и интересы народных масс во всех формах местного, профессионального и национального самоуправления. Необходимо возвращение к аксаковской формуле: «Народу — сила мнения. Царю — сила власти».

* * *

Все это нам необходимо вовсе не для защиты абстрактного принципа монархии или абстрактного принципа парламентаризма или абстрактного принципа демократии, свободы и прочего, и прочего.

Это необходимо для совершенно конкретной задачи: защиты свободы, труда, жизни, инициативы и творчества — каждого народа империи и каждого из людей каждого народа.