— А я ведь помню этот день еще постным, — сказала мне мать Евфросинья 17 июля после праздничного обеда.
С матерью Евфросиньей мы сверстницы, вот только подружиться в детстве не могли никак — росли на разных континентах. И одна из нас в этом самом детстве имела в полной мере: песни у ночного костра, галстуки и значки, «Будь готов!» — «Всегда готов!», марши и походы. Не я, разумеется. По мою сторону океана детские лагеря были только пионерскими. В такие меня не отправляли.
— Эта дата всегда падала на лагерные сборы. Да, в этот день мы держали строгий пост. Служилась панихида. Мы, дети, особенно близко к сердцу принимали, что Наследник тоже был скаутом. Старались быть его достойными.
А теперь это давно уже праздник. Горький, но праздник. Багряные облачения, багряные лилии и розы под иконами, багряные блики от красного стекла лампадки, скользящие по латунным камням голгофы. Кровь. Пролитая кровь царственных мучеников и верных их слуг.
Тягостные даты теснятся рядом на переломе лета. Лишь несколько дней назад Франция, не ведая, что творит, отмечала очередную годовщину своего бесчестья: 14 июля. Даже в нашей деревне полночи пускали петарды, мешая нам спать. Весь день ничто не работало. Семейные выезды на природу, пикники. Ну да, в самом деле: если твои предки истребили собственного помазанника с супругою и детьми, ну как тут не поесть сосисок? И, считая новым стилем, 17 июля русская трагедия в особняке Ипатьева. «Тягостен, тягостен этот позор, жить, потерявши царя», — писал тот, кто позора не разделил. Отчего через позор предательства прошли самые сильные из христианских держав? Кровь Стюартов, кровь Бурбонов, кровь Романовых. Последняя решала все. Еще Фридрих Энгельс писал некогда, что распространению революции мешает само существование Российской империи. А уж Фридрих-то этот Энгельс знал, что говорит.
Империя пала, препоны на пути потоков зла рухнули. Мы получили ХХ век, пожали то, что посеяли. А осознания так и не пришло. Ни к кому. Наши соотечественники отнюдь не сознают необходимости всенародного покаяния. В особенности не видит для себя причин каяться самая виноватая часть. Интеллигенция по-прежнему, как почти сто лет назад, претендует на профетическую роль. Если опять хлынут потоки крови, она снова впадет в недоумение, за что же сама, столь прекрасная, угодила в мясорубку? Мясорубка, конечно, должна работать, должна заживо перемалывать людей в кровавую кашу, но отчего ж она покушается на своих создателей? Это неправильно, это нехорошо. Кстати, о мясорубке. В Екатеринодарской Чеке она стояла отнюдь не аллегорическая. Кто сомневается, могу поделиться ссылками.
На днях (как раз между 14 и 17 июля) мне попала в руки библиографическая редкость: полемика святителя Игнатия Брянчанинова с Герценом. Впрочем, по какой-то невнятной придури последний предпочитал именовать себя Искандером. Составители полного собрания сочинений в попытке хоть немного прикрыть срам «классика», не включили опубликованный в «Колоколе» пасквиль под своеобычным названием «Во Христе сапер Игнатий». «Мы никогда не имели большого доверия к архиереям из саперов, — раскатисто начинает лондонский страдалец. — Нам всегда казалось, что люди, наводящие понтоны на временные реки, — скверные понтифексы, когда речь идет о вечных понтонах, по которым души должны подниматься в райские селения».
Чем-то неизбытым, из сегодняшнего дня, повеяло от этих исполненных самодовольства ернических строк. Хлестко, а смысла — никакого, никакого вообще. Какие были раньше «архиереи из саперов»? Чем, собственно, не годятся саперы для духовного поприща? Причем тут латинское слово «понтифекс»? Да это же настоящий «троллинг», таких Искандеров и сегодня на каждом блоге — десятки. Берется какой-нибудь факт, максима, событие — и вдруг провозглашается смешным, ну вот «прикалывает» наших постмодернистов то любовь к отеческим гробам, то подставление другой щеки. В силу заданной нелепости ситуации полемизировать тут довольно сложно.
Знакомый почерк и дальше. Вдруг выражается сомнение, что епископ знаком с древними языками, хоть бы уж во французский текст заглянул, «он, по крайней мере, по французски-то знает, этим языком он увещевал Магдалин». Вот и поди тут доказывать, что древние языки — рабочие для духовного сословия, вне сомнения, знакомы Епископу лучше, чем недоучке Искандеру, и вопрошать, откуда на Кавказе взяться женщинам легкого поведения с родным французским языком? Покажешься смешным. По искандерским правилам игры нельзя искать смысла там, где должно единственно «прикалывать». Хамство, апломб, агрессия. Все ровно такое же, как сегодня.
В чем же смысл цитируемого выше извержения? К Герцену, видимо случайно, попал в руки внутриепархиальный документ, мало кем, естественно, прочтенный вне ставропольских пределов. Что есть зело удачно. Искандер будирует, иронизирует, громокипит о том, что такой сякой «понтифекс» препятствует отмене крепостного права, прямо-таки жизнь сделается ему немила, ежели господа перестанут сечь крестьян и насиловать крестьянок. (Последнее, конечно, для монаха особенно существенно.)
Как писано у Михаила Булгакова, самое интересное в этом вранье то, что вранье от первого до последнего слова.
Противник ли Епископ отмены крепостного права? Отнюдь. Он сам желает этого события в наискорейшем будущем. Беспардонная клевета и побуждает Брянчанинова взяться за ответ — ответ достойный и выдержанный.
Можно не сомневаться: оказавшись пойманным за вороватую ручонку, Искандер нимало не смутился. Они этого вообще не умеют.
Что выбесило Искандера до извержения прямой лжи? Антиякобинская позиция Брянчанинова. То есть опять же Энгельс — пока стоит Российская империя… Она давно пала, но они и сегодня трепещут ее возрождения из руин.
А ведь, кстати, Герцен-то должен был знать, что именно саперы спасли августейшую фамилию от пленения декабристами. Ведь, не встань саперы грудью, мы на сто лет раньше получили бы убиенного со чады и домочадцы Николая. Ненавистное для Герцена слово — «сапер». Хорошее слово. Военный защитник.
Этой весною, выступая перед школьными методистами, я упомянула к слову о тех безобразиях, которым предался в Лондоне в компании поляков пьяный в стельку Герцен. На радостях, узнавши о смерти Николая Павловича.
Одна дама тут же выразила недовольство. «Мы воспитывались на трудах этого великого гуманиста!» — гневно прошелестела она.
Великий гуманист, тогда конечно. Но все ж таки непонятно, является ли пьяное скотство образцом для подражания, ежели исходит от великих гуманистов?
Завтрашние школьники будут воспитаны так же, как сегодняшние.
А пару лет назад я вела довольно жесткую полемику с одним из представителей националистической оппозиции, узревшем в декабристах рыцарей национальной идеи.
Сколько еще должно быть пролито крови мучеников, чтобы мы поняли, что она льется ради нашего спасения?
Прошлое, будущее, настоящее — все переплетено, все сцеплено. И ни один, ни один из узлов еще не развязан.
Версия для печати