Увидев реальное лицо революции, он в 1918 году, будучи депутатом Учредительного собрания по списку партии эсеров, вышел из партии и занялся изучением революции как социального явления. После того как цензура уничтожила подготовленную к печати книгу «Голод как фактор», его в 1922 году выслали из "страны советов". В 1923 году в Чехословакии он опубликовал, подготовленную еще в Петрограде, книгу «Социология Революции».
Эта книга прежде всего ценна тем, что дает строгий научный анализ революции, как социального явления. Несмотря на то, что революционные «грехи молодости» автора иногда дают о себе знать, например, повсеместное упрощение процессов до уровня рефлексов иногда кажется чрезмерным и механистичным (человек рассматривается как разумное животное), ценность этого труда сложно оспаривать.
В конце предлагаемого издания в качестве приложения приводится переписка Сорокина с активным деятелем Центральной Рады и УНР Н.Е. Шаповалом, который в 1929 году основал в праге Украинскую партию социалистов-революционеров и целый ряд других националистических организаций, целью которых была борьба «за самостійну і незалежну Україну». Несмотря на эти политические увлечения Н.Шаповала, П.Сорокин относился к нему только как к ученому и советовал не бросать науку ради политики. Насчет же взглядов П.Сорокина на проблему украинского национализма он достаточно однозначно высказался в одном из писем Н.Шаповалу:
«Мое «отрицательное» отношение к Вашей политике состояло и состоит, как мы не раз «спорили» с Вами, в моем убеждении, что линия «суверенной Украины», стимулирования нелюбви и ненависти к «Великой России» — и утопична, и вредна и для Украины, и для России. Теперь, больше чем когда-либо, я верую, что истор[ические] судьбы Харькова, Киева, Москвы, Петербурга и Вятки — едины и неотделимы» [с. 578].
Прежде чем читать книгу «Социология революции» мы предлагаем вам для ознакомления некоторые цитаты из введения к ней.
Бѣлая Гвардiя
Сорокин П.А.
СОЦИОЛОГИЯ РЕВОЛЮЦИИ
ВВЕДЕНИЕ
(в сокращении)
После ряда лет мирного «органического» развития, история человечества снова вошла в «критический период». Революция, ненавидимая одними и восторженно приветствуемая другими, наконец, разразилась. Одни страны уже пылают в ее пламени, другие стоят перед этой опасностью. Кто может сказать, как широко разольется пожар революции? Кто вполне уверен в том, что если не сегодня, то завтра ее ураган не снесет и его дом? Но зато мы можем знать, чтó она такое.
Мы живем в ее стихии. Мы можем наблюдать, анализировать и изучать ее, подобно всякому естествоиспытателю. Если ученый бессилен предотвратить Революцию, то, по крайней мере, он должен пользоваться современными, исключительно благоприятными условиями ее изучения. Это важно теоретически… Это важно и практически: более глубокое познание Революции может помочь выработке и более целесообразного практического отношения к ней…
Старая теория Экклезиаста, заброшенная социологами, увлекшимися отысканием мнимых «исторических законов развития», была не так далека от истины.
Ошибка многих теоретиков «повторения» состояла лишь в том, что они искали «повторений» не там, где их следует искать. Они даны не в сложных и грандиозных событиях истории, а в явлениях элементарных, будничных, из комбинаций которых слагаются и на которые разлагаются эти события. При таком подходе непрерывное творчество истории становится не столь уж бесконечно разнообразным. ...
Все сказанное относится и к «трагикомедии», называемой «Революцией». На исторической сцене она шла и идет довольно часто. При этом каждая постановка не похожа на другую. Различны условия времени и места, различны декорации и актеры, костюмы и грим, монологи, диалоги и хор толпы, число актов и размах «исторически-театральных эффектов». И, тем не менее, во всем этом несходстве повторяется множество сходств: при всем различии декораций, актеров и т. д. разыгрывается одна и та же пьеса, что и дает основание называть разные ее постановки одним и тем же названием «Революция». ...
Любой революционный период, как целое, неизбежно состоит из двух частей, неразрывно связанных друг с другом и неотделимых одна от другой, как неотделима голова живого человека от его туловища.
«Реакция» не есть явление, выходящее за пределы революции, а неизбежная часть самого революционного периода — его вторая половина. Диктатура Робеспьера или Ленина, Кромвеля или Яна Жижки означала не конец революции, а ее разгар. Между тем, эти диктатуры знаменовали вступление революции во второй ее период — период «реакции», или «торможения», — а не знаменовали конец революции. Только тогда, когда кончается «реакция», когда общество входит в период нормального органического развития, только тогда революция может считаться оконченной. ...
Социальные науки слишком злоупотребляют определениями, чаще всего не давая по существу ничего, кроме чисто словесных формулировок.
Я поступлю иначе — так, как часто поступают естествоиспытатели. Я просто возьму и буду изучать ряд революций разных времен и народов: русские революции 1917–1923, 1905 гг., XVII в., Французские революции — 1870–1871, 1848, 1789 гг., Германскую 1848 г. (революцию 1918 г. не беру, ибо она еще не закончена), Английскую революцию XVII в., ряд средневековых революций, ряд античных революций, Египетскую, Персидскую (при Кобаде) и другие крупные революции. Это изучение покажет фактически основные черты того, что зовется Революцией. В стороне оставляю лишь такие «революции», которые, подобно Чешской 1918 г. или Американской XVIII в., представляют собой не столько борьбу одной части данного общества с другой, сколько борьбу данного общества с иным, гетерогенным для него обществом. Такие революции представляют собой скорее войну одного общества с другим и существенно отличаются от «революций» настоящих, происходящих внутри одного и того же общества. Вот почему я исключаю их из коллекции изучаемых мною революций. ...
В ряду их наибольшее внимание отводится мной происходящей на наших глазах «Русской революции». Она заслуживает этого внимания и потому, что по своей глубине и размаху является одной из самых великих революций, и потому, что я имел возможность изучать ее непосредственно, и потому, что она проливает свет на многие стороны прошлых революций. Последние два обстоятельства, с моей точки зрения, особенно ценны: в противоположность распространенному мнению «о суде истории», согласно которому принято считать, что «издали виднее», что «спустя ряд поколений можно лучше судить об исторических событиях», что «не столько настоящее помогает понимать прошлое, сколько наоборот, только через прошлое можно понять и осветить настоящее», — я придерживаюсь мнения противоположного. Не потомки, а современники исторических событий с их непосредственным опытом (а не косвенным, основанным на случайно сохранившихся документах), с их ежедневным и адекватным восприятием явлений (а не опосредствованным, отрывочным, случайным и искаженным конструированием их), являются лучшими знатоками, наблюдателями и судьями. ...
В естествознании непосредственный опыт давно уже признан более предпочтительным, чем косвенный: прошлое давно уже объясняется посредством производимого эксперимента или наблюдения данного времени. В социальных науках, увы, это еще не вполне усвоено. Здесь недостаточно еще понята вся ценность методологического правила: объяснять не столько прошлым настоящее, сколько через наблюдение и изучение процессов настоящего пытаться понимать многое из прошлого. ...
Революция — это прежде всего определенное изменение поведения членов общества, с одной стороны; их психики и идеологии, убеждений и верований, морали и оценок, — с другой. Каков характер этих изменений — ответ дается в первом очерке.
Революция означает, далее, изменение биологического состава населения, характера селекции, процессов рождаемости, смертности и брачности. Этой проблеме посвящен второй очерк.
Революция, в-третьих, означает деформацию морфологической структуры социального агрегата. Этому посвящен третий очерк.
Наконец, революция знаменует изменение основных социальных процессов. Этому посвящен четвертый очерк.
Пятый очерк дает краткое резюме произведенного нами анализа, своего рода «философию революции».
Шестой посвящен анализу причин революции.
Наконец, в виде приложения я присоединяю к книге очерк, посвященный этатизму, который развертывает подробный ряд тезисов, очерченных в самой книге…
Явления Революции чрезвычайно эффектны, экзотичны и романтичны. Поэтому исследователь должен быть особенно прозаичным. Он должен подходить к ее исследованию с методами и заданиями натуралиста. Не порицание или похвала, не апофеоз или оплевывание революции являются целью данной работы, а изучение революции такой, какова она есть на самом деле.
Подлинная природа Революции совсем не похожа на те романтически-иллюзионистические представления о ней, которые столь часто складываются у безусловных ее апологетов. Многие черты Революции, указываемые в данной работе, вероятно, покажутся им оскорбительными, искажающими «ее прекрасный лик». Естественно поэтому ожидать, что в моей книге они найдут «реакционный» дух. Что ж, я охотно иду навстречу такому обвинению и готов принять на себя ярлык «реакционера», но… весьма своеобразного. Из книги читатель увидит, что революции исследуемого мною типа — плохой метод улучшения материального и духовного благосостояния масс. Обещая на словах множество великих ценностей, на деле, фактически, они приводят к противоположным результатам. Не социализируют, а биологизируют людей, не увеличивают, а уменьшают сумму свобод, не улучшают, а ухудшают материальное и духовное состояние трудовых и низших масс населения, не раскрепощают, а закрепощают их, наказывают не только и не столько те привилегированные классы, которые своим паразитизмом, своим распутством, бездарностью и забвением социальных обязанностей заслуживают если не наказания, то низвержения со своих командных постов, сколько наказывают те миллионы «труждающихся и обремененных», которые в припадке отчаяния мнят найти в революции свое спасение и конец своим бедствиям. ...
В ряду многих идолопоклонников и догматиков, приносящих живого человека в жертву разным «божкам», одно из первых мест занимают идолопоклонники Революции… Этому «идолу» уже принесены в жертву миллионы людей, и все еще мало! Его почитатели продолжают требовать все новые и новые гекатомбы. Не пора ли отказаться от таких человеческих жертвоприношений молоху Революции! Памятуя о том, что «не человек для субботы, а суббота для человека», во имя Человека я отказываюсь от поклонения этому идолу. Если я не могу предотвратить этих гекатомб, ибо революция — стихия, то могу воздержаться от славословия и благословения несчастной Трагедии Революции. Как всякая тяжелая болезнь, Революция бывает неизбежным результатом многих причин. Но неизбежность болезни не обязывает меня хвалить и одобрять ее. Если такое воззрение есть «реакция», то я охотно принимаю на себя кличку «реакционера».
С чисто практической точки зрения революционный метод лечения общественных зол так дорог, что «завоевания революции» ни в коем случае не оправдывают «расходов». ...
Низвергнуть власть и дегенерировавшую аристократию, мешающую развитию общества, ценой небольших жертв и усилий на первый взгляд кажется делом практически целесообразным. Если бы дело обстояло так, то мне нечего было бы возразить на это. Я не защитник и не поклонник бездарной, паразитарной и выродившейся аристократии. Но, увы, революции — говоря языком медицины — похожи на «болезни атипические», ход и развитие которых врач не в состоянии предсказать. Иногда, начав с незначительного симптома, не внушающего никаких опасений, они неожиданно осложняются и кончаются смертельным исходом. То же самое можно сказать и о революции. Кто может быть вполне уверен, что, зажигая маленький костер революции, он не кладет начало огромному пожару, который охватит все общество, испепелит не только дворцы, но и хижины рабочих, уничтожит не только «деспотов», но и… самих зажигателей вместе с тысячами невинных лиц? — Никто! ...
Невежда здесь делается смелым революционным реформатором, учет реальных условий и изучение положения становятся «буржуазным предрассудком», требование осторожности и предварительного опыта в малом масштабе — трусостью и нечестностью, ненасильственный метод — «реакционностью», «дух разрушающий» eo ipso признается «духом созидающим». Мудрено ли поэтому, что за такую «смелость» платятся жизнью тысячи людей.
Петроград 1922 г.
Прага, август 1923 г.
